Наталья Романенко

Оренбургская губерния девятнадцатого столетия занимала огромную территорию в двести восемьдесят две тысячи пятьсот пятьдесят одну квадратную версту и была почти в три раза больше Франции.

Площадь края влияла и на климат, при котором жара и холод были одинаково сильны. В беспредельной степи властвовали буйные ветры, и в любое время года проявляли свою злую силу…

“Буран, барин…”

“Поскольку степной климат подвержен большим колебаниям, летом жара достигает в степи 350 по Реомюру и более (т.е. 43,70 по Цельсию. – Н.Р.), в то время как зимой термометр показывал до 350 ниже нуля, - писал генерал-лейтенант И.Ф. Бларамберг, служивший в Оренбурге в 1840-1855 годах. – Скот киргизов достает себе пищу из-под снега… Если наступит оттепель, а затем снова ударит мороз, то степи постигает страшное бедствие – джут. Степное пространство покрывается сплошной коркой льда, которую даже лошади не в силах пробить… Кроме того, зимой следует опасаться и сильных снежных бурь, называемых здесь буранами, которые иногда длятся трое суток. Пасущийся в степи скот и лошади мчатся по степи как бешеные, гонимые бурей до тех пор, пока не падают замертво или не срываются в ущелья, где погибают под снегом. Из-за таких бедствий теряют иногда в течение одной зимы десятки и сотни тысяч скота…”

Один из старожилов Оренбурга в своих воспоминаниях о жизни города в тридцатых годах девятнадцатого столетия писал: “Снега и бураны были настолько обильны и свирепы, что во время последних крепостные ворота запирались, в них впускали только приезжавших в город, но из города не выпускали. …Некоторые улицы были совершенно занесены, торчали только концы труб, и жители выходили через прорытые в снегу галереи… правда, такие заносы были не каждый год… В.И. Даль, возвращаясь ночью от губернатора Перовского, заблудился в городе: после долгого скитания по непролазным сугробам лошадь отказалась везти далее. Усадив кучера в сани, закутав его полами своей дохи, Даль решил ждать рассвета. Когда рассвело, то оказалось, что лошадь уперлась в дымовую трубу занесенной избенки на улице Перовского (совр. ул. Пролетарская. – Н.Р.)…” Родственник автора воспоминаний, засидевшись у него в гостях до позднего вечера, не смог дойти до дома, который стоял через дорогу напротив: “… Дядя отворил дверь и тут же был сбит с ног порывом ветра. Он вернулся, взял длинный кусок бечевы, привязал один конец к двери, с другим пошел домой; около пятнадцати минут он, проваливаясь в сугробы, пытался перейти дорогу, но вернулся к нам, да и то только благодаря бечеве…”

Весна в степном краю тоже имела свои удивительные особенности. Так, гости города не мало дивились тому, что на солнечной стороне улиц снег быстро таял и сразу же появлялась пыль, в то время как на северной стороне около домов лежали высокие сугробы. Ежегодно, в апреле и мае, кочевые жители степи выжигали старую траву. Степные пожары в окрестностях Оренбурга были зрелищем необычайно красивым. Обновленная степь очень быстро покрывалась высокой сочной травой и яркими цветами, особенно тюльпанами всех оттенков.

“При здешнем континентальном климате переход от зимы к весне резкий, - писал И.Ф. Бларамберг, - и в любой месяц погода преподносит нежелательные сюрпризы…”

В марте 1841 года в Оренбург прибыли возвращавшиеся из Петербурга посольства Хивы и Бухары. Для безопасного сопровождения посольств по степи до Сырдарьи подполковником Бларамбергом была сформирована военная колонна. 18 мая отряд выступил из Оренбурга: “… за пехотой с громким пением под звуки тамбурина и треугольника следовали уральские казаки, далее четыре пушки и, наконец, караван из тысячи верблюдов с грузом по четырнадцать пудов на каждом, состоящим из пятимесячного запаса провианта и багажа… В то время такая военная колонна рассматривалась как кочевая колония, которая везла все необходимое, даже мелочи…”

19 мая резко похолодало, а в ночь на двадцать первое ударил мороз. “Неистовствовала снежная буря вперемежку с дождем, - писал И.Ф. Бларамберг. – Ночью был только 10 по Реомюру, а между тем календарь показывал 21 мая. Таков степной климат”. Но через день резко потеплело, и 25 мая установилась страшная жара: температура в тени была выше тридцати градусов.

12 июля 1841 года отряд дошел до Сырдарьи, пройдя путь в 1138 верст. “Все мы были измучены не столько длиной пути, сколько погодой, когда жара перебивалась ледяными дождями и неожиданными похолоданиями с сильным северным ветром, - вспоминал Бларамберг. – 28 июня в песках Каракума мы остановились у колодца Уссулюс. Жара была мучительной – 280 в тени по Реомюру (т.е.350 по Цельсию. – Н.Р.). У каждого колодца до прихода колонны я выставил охрану, чтобы люди, обезумевшие от жажды, не устроили свалку. Животные с ревом теснились у колодцев, и их пришлось останавливать силой, пока они все не напились… Песчаная почва была раскалена настолько, что жгла сквозь подошвы сапог…”

С жарой на Оренбург обрушивались ураганные ветры, благодаря которым любое бедствие – холерные эпидемии или пожары – приобретали страшный размах и сокрушительную силу.

Город в огне

… Весна 1879 года для оренбуржцев наступила очень рано. В первых числах апреля все деревья стояли зелеными, цвели акации, набирала цвет сирень. Но вскоре наступила небывалая жара. Дожди шли редко, ветры свободно гуляли по городу, вздымая мелкую едкую пыль и унося ее высоко вверх. По улицам невозможно было ходить: пыль не давала дышать, сквозь пыльную пелену не было видно ни солнца, ни неба. К вечеру ветер стихал, но пыль стояла над городом темной стеной.

16 апреля 1879 года уже с раннего утра температура была +300. Часам к девяти пыльная буря замела улицы. Ожидание чего-то неминуемого и страшного буквально висело в воздухе.

Около десяти часов утра лавина огня обрушилась на город. Пожар начался со стороны Урала. Сопровождаемый бурей, палящим солнцем, он с огромной скоростью несся по улицам. Пожарные огонь заметили поздно, когда уже весь центр города был объят пламенем: за поднявшейся пылью ничего не было видно с пожарной каланчи. Почти весь город окутал густой черный дым, по которому скользили огненные языки. Малочисленная городская пожарная команда оказалась бессильна, тушить пожар уже никто и не думал, это было бесполезно. С оглушительным грохотом упал колокол с колокольни Троицкой церкви и на четверть врезался в каменный пол. Стреляли патроны в горевших оружейных лавках… Город, объятый огнем, напоминал картину гибели Помпеи. По пылающим улицам скользили одинокие фигуры смельчаков, спасавших свои пожитки и оттаскивавших их на площади, не тронутые огнем. На этих площадях уже к обеду образовался своеобразный поселок, охраняемый солдатами. Люди плакали и молились. Какая-то женщина в одной рубашке с распущенными волосами, прижав к груди икону Божией Матери, ходила вокруг еще не сгоревших кварталов, творя молитву. Ходила без устали с самого начала пожара и до вечера. И действительно, огонь повернул в другую сторону, и этот уголок города остался невредимым.

Особенно был ужасен пожар на Сенной площади (ныне на этом месте находится Торговый Дом “Восход” и театр музыкальной комедии. – Н.Р.). В дегтярных лавках лопались бочки со смолой, и смола запылала, пробив себе рукав в виде огненной реки. Горящая река обрушилась с этого высокого места на город и на своем пути пожирала все и всех. Бегущие люди становились добычей огня. Позже, когда подняли останки одного несчастного, то были поражены: грудь человека, жилет, монеты в кармане не были тронуты огнем. Упавший так плотно прижался к земле, что огонь туда не проник.

К вечеру ветер прекратился, и пожар пошел на убыль. От Урала до улицы Николаевской (современная улица Советская. – Н.Р.) выгорели все дома. Теперь это была тлеющая площадь… Из огромного здания пивоваренного завода Клюмпа фейерверком летели искры – это горела старая сухая барда. На всех площадях в палаточных городках разместились горожане. Кто плакал, а кто уже смеялся, вспоминая курьезы. Рассказывали про одного священника, у которого в подвале дома было восемнадцать самоваров и много медной посуды. Дом сгорел, а в подвале медь расплавилась. И все самовары и посуда представляли собой огромный слиток меди, из которого торчали краны. В лавках и подвалах Гостиного двора у бухарских купцов находился большой склад бус. Бусы расплавились и образовали чудесные оригинальные слитки. На дворе гостиного ряда полопались бочки с сахаром, который растаял и превратился в огромный монолит. На другой день бедняки кололи сахар и уносили с собой.

Пожар уничтожил всю лучшую часть города. Сгорели магазины, булочные, пекарни. Городу грозил голод, и хлеб начали возить из Самары.

Но беда не ходит одна: через неделю сгорела Новая слободка, потом Старая, Оторвановка. Эти пожары, хотя и были меньше по масштабам, но носили какой-то странный систематический характер. Начинались с городских окраин и непременно около десяти часов утра. Огонь сопровождался сильным ветром.

Пожарные выбились из сил, горожан охватила паника. Весь город был охвачен мистическим ужасом: никто уже и не надеялся, что пожары прекратятся. И страшные ожидания оправдались. Через месяц после первого пожара, в начале мая, зловещий набат известил горожан, что горит Форштадт – казачье предместье (современная улица Чкалова. – Н.Р.). Здесь находился пороховой склад с тремя пудами пороха и массой снарядов, а также склад дров для юнкерского училища. Пожар начался также с окраины Форштадта и шел на город. При сильном ветре вся станица мгновенно запылала. К складам были подтянуты солдаты, прибыл и сам генерал-губернатор Крыжановский. При огне и убийственной жаре взрыв мог произойти в любую минуту. Губернатор приказал оповестить горожан о вероятном взрыве и предложил всем покинуть город. Приставы и квартальные мчались по улицам с криками: “Спасайтесь! Бегите из города! Его сейчас взорвет!”

Обезумевший и без того народ окончательно потерял голову. Сплошная масса людей, буквально закрывая собой крутой берег Урала, бежала к деревянному мосту. Бежали, давили друг друга, лишь бы переправиться на левый берег реки и оказаться в степи. За перевоз в лодке платили огромные деньги – двадцать пять рублей, но лодок было катастрофически мало. Стихийное стадное бегство горожан поражало размахом и жестокостью. Беглецы, люди всех сословий и классов, собирались на Меновом дворе, в роще за Уралом, по всей степи. Город опустел. С минуты на минуту ждали взрыва.

А день был ясный и не гармонировал со всеобщей картиной разрушения. Ночью кто-то из горожан отважился проехать в город и разузнать обстановку. На улицах было безлюдно, тихо и страшно. Уцелевшие дома, лавки, магазины стояли с открытыми дверями и окнами. Но, как выяснилось позже, за это время случилось мало краж. Паника была так велика, что в городе почти не осталось ни одного охотника до чужого добра.

Ночью опасность взрыва еще не миновала, но появилась надежда, что его не будет, так как не было ветра, и огонь стал тише. А утром уже было очевидно, что пожар прекратился. Горожане сплошным потоком потянулись домой. Общее настроение было ужасным: много толковали о поджогах, и некоторые чуть не сходили с ума, видя в каждом попутчике поджигателя. То тут, то там разъяренная толпа устраивала самосуды над подозрительными личностями. Иногда мнимых поджигателей вели к генерал-губернатору для разбирательства.

Настроение людей было каким-то ненормальным. Каждый день выявлялись мнимые злодеи, горожане находили подметные письма с пророчествами и предсказаниями, что Оренбург будет уничтожен огнем. Город охватил массовый психоз. В губернскую больницу стали поступать люди, охваченные манией во всех видеть поджигателей. Так, одному несчастному они мерещились всюду. В результате он облил керосином забор около своего дома, подложил хворост, спички, фосфор и заявил полиции, что его дом хотят поджечь. Но соседи видели эти приготовления и несчастного отправили в больницу, где он задержался надолго.

Этими страшными пожарами весной 1879 года в Оренбурге было уничтожено 949 домов и 292 лавки и магазина.

Но стихийные бедствия в Оренбурге одними пожарами не ограничивались. Немало бед приносили сокрушительные ураганы и грозы.

“Громокипящий кубок с неба…”

11 июля 1882 года установилась температура, довольно типичная для степного лета: 480 по Реомюру выше нуля (т.е. +600 по Цельсию. – Н.Р.). Несколько дней над раскаленным городом стояло безветренное марево. Но 17 июля около двух часов дня над Оренбургом неожиданно пронесся ураган, разразившийся сильнейшей грозой и ливнем. Газета “Оренбургский листок” писала: “…Не обошлось без несчастий. Удар грома был так силен, что много косарей на поле близ города оглушило, а некоторых опалило молнией. В городе молния ударила в трубу дома Колотовина на Бердинской улице в Новой слободке, проникла в дом и убила хозяйку, находившуюся около печки, и затем ударившись в угол, положила наповал прачку. Третья женщина, сидевшая вдали от них, отделалась глухотой…”

В ночь с 26 на 27 августа 1882 года город содрогнулся от сильнейших раскатов грома. Та же газета сообщала: “…Молния зажгла дом Киселева. Пожар охватил три дома со службами. Картина была ужасна: при наполовину ясном небе надвигались черные тучи, сверкали ослепительные молнии. Гремел трескучими частыми раскатами гром и с неба на огонь падали редкие крупные капли…”

Каждый год оренбуржцы с ужасом ждали наступления июля, который буквально обрушивался на город изматывающей жарой, ураганами, страшными грозами…

… В начале июля 1883 года температура на солнце дошла до 420 по Реомюру (т.е. 52,50 по Цельсию. – Н.Р.). Город, погруженный в раскаленную, безветренную тишину, ждал ужасной развязки… В ночь с 11 на 12 июля “земля задрожала от почти беспрерывных раскатов грома, - писала газета “Оренбургский листок” от 17 июля 1883 года. – Молния блистала ослепительно, и ее зигзаги прорезали тучи в вертикальном направлении. За Меновым двором появилось огненное зарево, растянувшееся в длинную огненную линию: в восемнадцати верстах от Оренбурга, на Сырте, молния зажгла свежий стог сена. Ветер разметал его по полю, и огонь охватил огромное пространство. Пристава, прибывшего с командой тушить огонь, хватило молнией, и он лежит, лишенный возможности говорить и ходить, с парализованным правым боком. Молния в одном дворе в Старой слободке отшибла у лежащей коровы хвост. Корова, оглушенная, осталась жива.

Сейчас, 17 июля, плюс 350 по Реомюру (т.е. 43,70 по Цельсию. – Н.Р.) и днем нельзя работать”.