Гражданская поэзия современной России

Александр Старых

Когда читал этот сборник, заболело сердце. Такой концентрации человеческой и гражданской боли, выплеснувшейся в обжигающие стихотворные строчки, не найти на нынешних книжных полках: литература такого рода опасна для тех, кто сегодня на обломках державы властно насаждает ядовитые "демократические" цветы. Она будит достоинство личности и национальные чувства, а эти качества смертельно ненавистны тем, кто привык повелевать человечьим стадом.

В самом названии сборника - "Была страна, была война, была любовь" - слышится звук поминального колокола. Но это лишь первый звук, в нем плач не только по утраченной стране, и больше того - не по советским даже временам. Очередной слом истории сотрясает глубинные тектонические пласты национального сознания. Поэт улавливает эти подземные гулы и как проводник высшей правды и Божьей мысли о русском человеке являет миру откровения совсем не "советского" свойства.

Разрастается зло, выползает из темных щелей,

Погремушками слов азиаты гремят на рассвете...

Встань за Родину, друг мой! Молись и себя не жалей -

От безбожных отцов не рождаются русские дети.

(В. Шемшученко)

Пушкинское "Над вымыслом слезами обольюсь" в контексте сборника звучит не как упоение от прикосновения к Гармонии через высшее эстетическое чувство, но как прорыв к жизненной правде через художественное осмысление мира носителем духовного зрения.

"Была", "были" не значит, что всё в прошлом ("Эх, Россия! Прощай, Россия! Что Россия? Её уж нет!"). Это только точка итога, промежуточный этап для осмысления и передышки. И уже качнулся маятник в противоположную - набатную - сторону, в которой другие звуки - гул грозной решимости оскорбленной и обманутой силы, с совершенно новой для русской поэзии нотой священной ожесточенности.

Хватит болтать о правах человека

И тоску нагонять!

Я встаю за ребенка-калеку

И заложницу-мать.

С марша в бой.

Поредела рота,

Не повернула вспять.

Если сегодня война - работа,

Я иду убивать.

Больше России не быть в униженье -

Я соберу долги.

Здесь мой последний рубеж и сраженье.

Господи, помоги!

(В. Шемшученко)

Начав цитировать сборник, изданный в Москве, уже трудно удержаться, чтобы не прочитать его целиком. Лучше всего в этой ситуации можно было порекомендовать читателям пойти и купить его в магазине. Увы, нет такого магазина в стране, где продавалась бы эта книга. Но об этом чуть позже.

Составитель сборника - секретарь Союза писателей России Л.Г. Баранова-Гонченко. В число пятидесяти авторов из России, Казахстана, Белоруссии и Украины она включила поэтов, чьи имена связаны с оренбургской землей или имеют к ней отношение, - Геннадий Хомутов, Геннадий Красников, Надежда Емельянова, Александр Вырвич, Диана Кан, Николай Пашков, Павел Рыков и Евгений Курдаков. Этот факт свидетельствует о заметном местоположении Оренбурга на литературной карте России.

В телефонном разговоре с Ларисой Георгиевной мы поинтересовались, как создавалась эта необычная книга, какими принципами руководствовался составитель.

- В этом сборнике отчасти свершилась моя давняя мечта. Я давно хотела показать хрестоматийные стихи нового поколения. То есть те, которые становятся классикой при жизни авторов. Мы привыкли к тому, что хрестоматийными называют стихи ушедших поэтов. Я же называю так те произведения, которые высокохудожественно и исторически точно отражают характер своего времени. Особое значение в сборнике принадлежит разделу "Новая хрестоматия". Подбором стихов в нем я показываю, что, на мой взгляд, является главным в сегодняшнем поэтическом дне России. В этих произведениях отразилась эпоха, вместившая историю Великой Отечественной войны, историю России в целом и болезненное ощущение перелома.

Авторам, представленным в этом разделе, досталось такое время, что они не стали известными. Не потому, что не заслужили, а потому, что в это время поэзия в условиях засилья массовой культуры не звучала вообще. Если поколение Анатолия Передреева, Станислава Куняева, Николая Рубцова, Юрия Кузнецова еще выходило к читателю, то следующее, которое включено в этот раздел, к массовому читателю практически не вышло, но оно существует, и, более того, я придаю включенным в раздел стихам значение классики.

- Лариса Георгиевна, так получилось или гражданственность была главной мерой при составлении сборника?

- Гражданское звучание в данном случае для меня было первостепенным. Но гражданскому пафосу стихов в сборнике сопутствует высокий уровень художественного выражения. Я считаю, что произведения вашего оренбургского поэта Геннадия Хомутова, например, это стихи букваря. Их надо с младенческого возраста читать детям, изучать в школе - они хрестоматийны и в этом смысле.

- А как Вы собирали стихи для раздела "Новая хрестоматия"?

- Я посвятила этому целую жизнь, и еще не всё в него вошло. Стихи собирались как близкие моему сердцу и эстетическому чувству. И поэтому мне легко было это делать.

Во второй раздел "Живое дыханье России" вошли авторы, которые практически неизвестны широкому кругу читателей.

Первый подобный сборник "Любимые дети державы", составленный Барановой-Гонченко, вышел в Москве два года назад мизерным по советским меркам тиражом в одну тысячу экземпляров, но зато в твердой обложке, потому что для издания нашелся спонсор. Новой книге российских поэтов достался скромный бумажный переплет, а в выходных данных значатся... двести экземпляров. Издана она на скромные средства Союза писателей России. Так что читателям "Вечерки" предоставляется уникальная возможность познакомиться с отдельными образцами современной поэзии высокой пробы и высокого гражданского накала.

Почему на издание такой литературы в нашем Отечестве не находится денег, мы уже говорили выше. Да вы и сами поймете это, прочитав подборку стихов из сборника.

Новая

хрестоматия

Виктор Дронников

Старый солдат

Копошится в мусоре старик,

Леденеют старческие слезы.

Раньше было стыдно, но привык —

Шевелит костыликом отбросы.

Трудно стало доставать еду,

Ходит, как закованный в колодки.

Он недавно Красную Звезду

Променял на две бутылки водки.

Посмеялась жизнь над стариком,

Над освободителем Европы.

Это он прикладом и штыком

Взламывал берлинские окопы.

Предали, надули старика

Красной меди бравурные трубы.

А его ведь командир полка

Целовал в обветренные губы.

Там его товарищи легли —

Разве за объедки демократа.

До чего же суки довели

Старого российского солдата.

Геннадий Хомутов

Самодельные чернила

Скорей, скорей, скорей оттаивайте,

Чернила наши самодельные.

И ничего вы не утаивайте

Про тыловые дни метельные.

Про наши беды неисчетные,

Про будни строгие и хмурые...

Скорей оттаивайте, черные!

Оттаивайте, красно-бурые!

Из бузины и жирной сажи,

Из бурой свеклы и из глины!

И мы напишем,

мы расскажем

Свои житейские былины

И нам чернила намекали!

(Так нам казалось каждый раз),

Как будто перья мы макали

В траншейную слепую грязь,

В огонь и дым больших пожаров

Той, фронтовой,

родной земли.

И строчки черные бежали,

И строчки красные текли.

А до победы долго топать

Солдатам нашим

до Берлина...

В чернилах копоть, копоть, копоть,

Огонь и дым,

и кровь, и глина...

Геннадий Красников

* * *

И мне не додумать даже,

Какой там ударит салют.

Сергей Орлов

Без вас будет пусто на свете,

Когда достопамятным днем

Мы — послевоенные дети —

К Большому театру придем.

Уже ветерану в ту пору —

Среди невидавших войны...

На нас будут юные взоры

С волнением устремлены.

Ведь мы родились под раскаты

Победных салютов и труб,

И горькие наши рассказы

Из первых получены рук.

В немыслимых розах и маршах

Впервые за столько-то лет

В тот день на живых и на павших

Уже разделения нет.

Весенний, счастливый, прекрасный

Тот праздник нас будет кружить!..

И все-таки, все-таки страшно

До этого мая дожить.

Юрий Беличенко

* * *

Мы не делили ни землю, ни славу

и не плевали на свой партбилет,

и заработали только Державу. —

Жаль, что сегодня у вас ее нет.

Пусть опрокинуты наши скрижали,

и телезвезды про нас не поют —

но уважительно нам угрожали

те, кто презрительно вам подают.

Вот и довернута наша страница.

И, возвращая недоданный сон,

на некрологи текут наши лица

с Досок почета «застойных» времен.

Владимир Карпец

* * *

На Шуваловском погосте

Похоронена родня.

Мы приходим к деду в гости.

Это скучно для меня.

За рукав отца тяну я,

Мама плачет на ходу,

Ветер воет, птиц волнуя

В прикладбищенском саду.

Над березовой посадкой

Крик ворон, синичий свист...

Мама крестится украдкой,

Ибо папа — атеист.

Я кручу рукою веник,

Где-то колокол гудит,

А для бабушки священник

Дымным ладаном кадит.

Я боюсь его. Мне страшен

Дым кадила, крест и гроб.

В страхи детские окрашен

Этот рыжий русский поп.

Это он людей хоронит,

Это он такой злодей,

Это он зерно заронит

Веры будущей моей.

Живое дыханье России

Константин Паскаль

(г. Рязань)

Я верю в знамена

Я верю в знамена.

Их цвет кровяной

Навеки оправдан

великой войной.

И сколько б знамен

ни меняла страна,

Священной останется

эта война.

Я видел солдат

той далекой войны:

Они и сегодня

знаменам верны.

Воскреснув однажды,

они и сейчас

Готовы отдать

свои жизни за нас.

Я видел,

как вновь умирали они

Теперь уже в наши

бесславные дни,

Когда на развалинах

павшей страны

Держали удар

ветераны войны.

Под свист негодяев

и смех дураков

Они целовали

знамена полков

И падали замертво

в землю лицом —

Солдат за солдатом,

боец за бойцом...

А души взлетали с распятой земли,

И ангелы знамя Победы несли...

* * *

Катятся дни, словно камни замшелые

В яму бездонную.

Где же оно, бытие совершенное,

Свету подобное?

Над бездорожьями, над пепелищами

Голос простуженный:

— Слышишь ли, матушка, пасынка нищего,

Дорог ли?.. Нужен ли...

Помнишь, как мы уходили с молитвами

В дальние стороны?

Там, где крепили Державу великую,

Празднуют вороны.

Там, где полки умирали холеные

С честью и славою,

Нынче деревья стоят опаленные,

Церкви безглавые.

Тяжкою ношею помыслы грешные,

Паче деяния.

Так и скитаемся, всюду нездешние,

Без покаяния.

Матушка, есть ли дорога к спасению,

Как распознать ее?!

— Только одна. Что ведет к Воскресению

Через Распятие.

Георгий Степанченко

(г. Ржев)

* * *

Двадцатый съезд — кино из жизни мафии.

Один пахан другого мочит — мертвого.

История почище географии —

Здесь мужа надо мудрого и тертого.

Пиши, пиши в двадцатый раз историю!

Скрипи, скрипи стальным убойным перышком!

А кто-то там напишет ораторию.

А кто-то будет петь хрустальным горлышком.

Люблю я эту тварь — интеллигенцию!

Но не лепил, конечно, и не шкрабов,

А тех, кто с Родькой, тяпнув старушенцию,

Нам заправляют всяческих арапов.

С каким искусством, с ревностью какою!

Глаза горят, из губок брызжет пена.

Конечно, им не век гулять ордою,

Но на подхвате подрастает смена.

А русский Ванька дурака валяет:

То повернется на бок, то потянется;

То задницу почешет, то привстанет...

Топор, меж тем, под лавкою валяется.

* * *

Я не помню, как умер Сталин.

Помню только, как умер Брежнев.

Был один из них, как из стали,

А другой так и есть — небрежлив.

Одного провожали тризной,

Костоломкой и слез ручьями;

А другого вождя отчизны —

Смехуёчками и речами.

Одного в мавзолей вносили,

А потом спеша выносили;

А другого без всяких усилий

Прямо в стылую землю спустили.

Одного поминали лихом,

И проклятьями, и цветами;

А другого забыли тихо...

Не забыли? Ну, Брежнев с вами.

* * *

Облетел он статую Свободы,

Выжрал виски полный бутылек —

И поехал разгонять народы,

Отдав Бушу честь — «под козырек».

В Беловежье заявившись юзом,

Ельцин да Шушкевич и Кравчук

Втихаря покончили с Союзом,

Словно томагавком — Чингачгук.

И сейчас же «музыка» завыла,

Хлестанул эфир, как из ведра...

Триста лет одним семейством жили,

А теперь — подите со двора!

Кто-то ахнул, кто-то взял да помер,

Кто-то ручки белые потер —

И пошли республики, как по миру,

И завыл обманутый шахтер.

Долго после хлопали глазами,

Повторяя: «Это как же так?!»

Долго после касками стучали,

А в Кремле бесчинствовал варнак.

Ложкой бил по лысине соседа,

Царства спекулянтам раздавал,

Водку пил, рыбачил да обедал,

В «Белый дом» из пушечек стрелял.

То ль у власти выжил из умишка,

То ли просто был из Кариот...

Да Отрепьев рядом с ним — мальчишка

И, пожалуй, даже патриот.

* * *

Медведь на липовой ноге

Идет по вымершей деревне.

Нога в кирзовом сапоге,

И сам медведь какой-то древний.

Он курит крепкий самосад,

Кряхтит и кашляет с надрывом.

Вот бывший клуб, вот бывший склад,

А вот и домик над обрывом.

Ни бабки нет, ни дедки нет,

И некем нынче пообедать.

Один лишь ржавый лисапед

Торчит в хлеву каким-то бредом.

Давно уж заросло жнивье

И угодил в колодец ворот.

Внук продал дедово ружье

И укатил куда-то в город.

А внучка нынче стала блядь —

Подалась в Питер, в проститутки...

Опять набрать в лесу опят

Иль изловить хромую утку?

Пищит транзистор в кулаке —

Итог трудов и дней плачевный.

Медведь на липовой ноге

Идет по вымершей деревне.

Марина Струкова

(г. Москва)

* * *

Ты пошел на охоту

по небесной пушистой золе.

Дал оружие кто-то,

да с серебряной пулей в стволе.

В межпланетную бурю

расступилась степная заря.

Смотришь, пристально щуря

очи сумрачного янтаря,

смотришь, в гибель не веря,

перед целью не дрогнет рука.

На библейского Зверя

Бог нашел удалого стрелка.

От серебряной пули

грянет свет по великой Руси.

Если люди уснули,

разбуди, сохрани и спаси.

Если люди проснутся,

ты вернешься к родному огню.

А не сможешь вернуться,

я умру и тебя догоню.

* * *

Слушай, судьбина-бестия,

может быть, пригожусь.

В случае путешествия

я выбираю Русь.

Ставишь второе действие?

Бью по рукам с тобой —

в случае происшествия

я выбираю бой.

Звездное притяжение

и золотая твердь.

В случае поражения

я выбираю смерть.

* * *

Расставшимся со славою

с бесславием не справиться.

Страна золотоглавая

Чужой свободой давится.

То слева кто-то целится,

То справа кто-то целится:

— Тепло ли тебе, красная?

— Тепло ли тебе, девица?

Все каменные норочки

Заполнили разбойнички,

Там по ночам разборочки,

Тут по столам покойнички.

В столице нежить греется,

Заводит речи властные:

— Тепло ли тебе, девица?

— Тепло ли тебе, красная?

А на востоке горочки

под угольком Ичкерии,

И подгорели корочки

на хлебушке империи.

Где путь российский стелется,

там ставят мины частые.

— Тепло ли тебе, девица?

— Тепло ли тебе, красная?

А по задворкам мальчики —

романтики, фантастики.

На рукавах повязочки.

А на повязках — свастики.

Там юным зверем щерится

Заря огнеопасная.

— Тепло ли тебе, девица?

— Тепло ли тебе, красная?

Дрожит над миром марево,

Москва глядит растерянно.

И новой битвы зарево

плывет в зенит уверенно.

* * *

Нам не от богов известно

грядущее без прикрас.

Мы долго смотрели в бездну,

она отразилась в нас.

И стали стальными лица,

и стали глаза свинцом.

Обуглилась вмиг столица,

отвергнутая творцом.

Армадой идем немою

дворцы обрезать на слом.

Мы тьму выжигаем тьмою,

мы зло убиваем злом.

Ведет в высоту дорога,

темнейшая из дорог.

Возможно, мы верим в Бога.

Но это опасный Бог.

Мы — меч его, бич и злоба.

Смерть — избранным племенам!

И ангелы смотрят в оба,

не зная — помочь ли нам.

* * *

Если завтра война, мы поплачем о милом,

перекрестим дымящийся дол.

Проведем бэтээры по отчим могилам,

чтоб могилы никто не нашел,

Подожжем златоглавый истерзанный город,

чтобы городом враг не владел.

И зазубренный серп и заржавленный молот

Зашвырнем за небесный предел.

Все вино мы допьем и пройдем по бокалам —

никому нашу радость не пить.

Если завтра война, мы забудем о малом, —

честь и славу — за грош не купить.

Наш распахнутый мир будет светел и страшен,

голос крови сильней, чем закон.

Заминируем каждую пядь этих пашен,

динамит — под оклады икон.

Видишь — выхода нет, поднимается ветер,

Русь уводит на облачный край:

впереди только битва и огненный пепел,

позади — очарованный рай.

Владимир Шемшученко

(г. Санкт-Петербург)

* * *

Золотые слова растащило по норам ворье,

И аукнулась нам бесконечная наша

беспечность.

Поспешаем за веком и в души несем не свое,

На сегодняшний день обменяв православную

вечность.

Разрастается зло, выползает из темных

щелей,

Погремушками слов азиаты гремят на

рассвете...

Встань за Родину, друг мой!

Молись и себя

не жалей —

От безбожных отцов не рождаются русские

дети.

* * *

Дождь на Неву опустился с утра.

Пушка ударила в небо.

Дремлет страна, а в кармане — дыра,

Значит, не будет хлеба.

Не удалось ничего накопить

Выходцам из барака...

Смирно «АВРОРА» сидит на цепи,

Словно больная собака.

* * *

Снятся мне по ночам человекособаки,

Что меня убивали у всех на глазах.

Снятся мне по ночам иссык-кульские маки,

Прибалхашские степи да старый казах,

Что не выдал безумной толпе иноверца

И не смог мимолетные слезы сдержать...

Просыпаюсь от боли, сжигающей сердце,

Словно нужно опять в никуда уезжать.

Разорвали империю в клочья границы.

Разжирели каганы на скорби людской.

Там, где царствует ворон — зловещая птица,

Золотистые дыни сочатся тоской.

Южный ветер хохочет в трубе водосточной,

По-разбойничьи свищет и рвет провода...

Все назойливей запахи кухни восточной,

Чтобы мы не забыли, как пахнет беда.

Виктор Шостко

Дядя Ваня

Человек.

Под глазами круги.

Обгорели ресницы.

А на скулах тугих

Желваки,

Словно ромбы в петлицах.

Снимет шапку —

И вспыхнет волос

Клочковатое пламя.

Оробею,

Бывало, до слез.

Дядя Ваня.

Он шагает

С работы домой,

Будто гвозди вбивает.

Он такой

Неподкупно-прямой,

Что прямей не бывает.

Замирает

На улице крик

И тускнеют обновы.

Дядя Ваня идет.

Фронтовик.

В стекла впаяны вдовы.

Вячеслав Ананьев

М. Джалилю

В холодной тюрьме Моабита

о Родине плачет поэт.

Тревогою сердце пробито

и в алый окрашено цвет.

Тюремные стены высоки.

В них сгинул уже не один.

И рвутся кровавые строки

из самых сердечных глубин.

Чулпан, дорогая дочурка,

поэту припомнилась вновь.

И плачет он в дыме окурка,

и стынет горячая кровь.

Сдвигаются брови густые.

Уже недалек приговор.

Но снова средь камерной стыни

звучит о любви разговор.

И долго еще на планете

(покуда живет Человек)

большие созвучия эти

в нас будут, как слезы и смех.

Склоняются листья к могиле

и к памяти скорбной твоей.

Великое сердце Джалиля,

будь спутником жизни моей.

Евгений Семичев

(г. Новокуйбышевск, Самарская область)

Край

Не надо ни ада, ни рая.

Я был и в аду, и в раю.

Что хата родимая с краю,

Когда вся страна на краю?

Поднявшись на зореньке ранней,

Сутулясь, бреду на закат...

Кто родину любит — тот крайний.

А крайний во всем виноват.

Ни адом кромешным, ни раем

Вовек не загладить вину.

Не я ли отеческим краем

Свою называю страну?

Не я ли, не я ли, не я ли

Пронес вас сквозь ад и сквозь рай,

Бескрайние русские дали —

Погибельной пропасти край.

Мир грешный давно б завалился

В провал огнедышащих вод,

Когда б на краю не толпился

Пропащий мой русский народ.

Уважаемые читатели, если у вас возникло желание помочь переиздать сборник "Была страна, была война, была любовь" достойным тиражом и у вас есть для этого возможности, обращайтесь с предложениями в редакцию "Вечернего Оренбурга".