Моей бабуле Вере — восемьдесят с лишним лет. У неё четверо детей, семь внуков и семь правнуков. Она улыбчивая, очень общительная, жизнерадостная. Она приезжает к нам на лето из Джамбула. Рассказывает много интересного. Она – старшая сестра моей бабули Гали.

Однажды мама сказала мне: «Ты записала бы эти рассказы. Где ты ещё это можешь услышать, ведь твоя бабуля Галя и её родная сестра – бабуля Вера – это дети войны».

Я так и сделала. Взяла карандаш, бумагу и начала задавать вопросы. Слушая ответы, иногда забывала записывать за ними – так интересно, жутко и странно было то, что они рассказывали.

Мне хочется, чтобы эти записи сохранились и читались, потому что здесь рассказано о настоящей, а не придуманной жизни; о трудной судьбе, каких было миллионы в те суровые годы.

 

Довоенное детство

Бабуля Вера росла отчаянной и боевой. Росточка маленького, худенькая – в чём душа только держится, — а ничего не боялась. По деревьям, по крышам, по чердакам лазала. С мальчишками дралась, если надо было. «Платьишко своё, бывало, всё изорву, — рассказывает она, — пока за голубиными яйцами пролазаю. Зато нажарим их, наедимся. А платье как сама порвала, так сама и зашью. Меня во дворе Мартышкой звали».

На берегу Урала электромеханический завод был – горячая вода из трубы в Урал текла. Это место называлось Горячка. Так все там и купались, и стирались.

Набегаются, травой мыльной и галькой постирают с себя, на кустике высушат, сами накупаются – и опять побежали! «Всё детство бегом пробегала. И холодно, и голодно жили, а всё равно мне весело было».

 

Дом

Я спросила бабулю Галю, где они жили. Она рассказала, что их дом находился в подвале, возле бульвара. Он до сих пор там стоит. В нём жило много народу.

В их комнатке – две солдатские кровати, две деревянные табуретки да стол. Одно заплатанное одеяло на всех. Вместо матраса — кошма. Пол некрашеный. Дома ходили в носочках. Это были тапки. Топили углём.

На улицу выбегали по очереди, так как валенки были одни на всех. Как только пригреет – скорей босиком во двор отогреваться.

Вместе с ними жило много семей.

 

Игры

Они иногда там играли. Игрушек, конечно, не было. Зато наверху жила Рослякова-портниха. Она давала детям лоскутки. Вера шила куколок, платья для них, постельку. Из спичечного коробка делала кукольную кроватку, обклеивала её бумагой. Все дети во дворе дружили между собой. Чуть просохнет — выбегали играть на улицу. Двое крутят верёвку, а десять человек прыгают – по очереди или всей кучей. Чертили классики палочками на земле. На лавочке в «глухой телефон» играли.

В «чижика-пыжика» играли на третьей линии. В «кулюкушки» играли, в «войнушку», в «перестрелки». Перед войной дело было. Так и игры все на эту тему – как с ума все посходили.

В мае бульвар был весь в сирени. Акация росла в четыре ряда, всё было в зелёной травке. По Уралу пароходики плавали прогулочные. На бульваре работал знаменитый тогда ресторан «Поплавок». Под этим рестораном дети рыли в глине пещерки — прятаться от дождя. Дождик пройдёт, – они в Урал ныряют. Или на Горячку идут.

Зимой — с Беловки до самой улицы Максима Горького – всем переулком на санях катятся. На Новый год вместо ёлки привязывали к табуретке чилижный веник. Заворачивали камушки в фантики, которые собирали на Беловке. Получались конфеты – игрушки на ёлку. Да ещё ватку щипали, пушили. Это у них были снежинки. Новогоднюю ёлку почему-то ни в детском садике, ни в школе не проводили — было запрещено.

 

Мама

— Бабуля Вера, а расскажи про свою маму, — прошу я.

— Да мы маму и не видели почти, — слышу в ответ. — Она целыми днями на работе была, чтобы нас прокормить. Кем только не работала! И поваром, и кочегаром; уборщицей, разливальщицей на пивзаводе, разнорабочей на шорно-седельной фабрике.

На этой фабрике шили хомуты, ремни, сумки; сёдла обтягивали кожей. Находилась она на Изоляционном переулке, сейчас – переулок Брыкина. В общем, где предложат – там и работала.

Похлёбку мама варила на весь день в огромных чугунах. Редко когда с требухой; в основном пустую. Если набирала немного муки, пекла сухие лепёшки. Чуть-чуть смазывала сверху подсолнечным маслом.

Мама родила 11 детей. Выжили только трое: Вера, Галя, Зоя.

 

Отец

А их отец был красным партизаном. Он воевал против атамана Дутова. Его портрет даже в нашем краеведческом музее есть.

Дед был батраком. Отца, как участника партизанского отряда, взяли в Серый дом на какую-то маленькую службу. Видимо, он там насмотрелся всего. Стал выпивать. Однажды залез на памятник Ленину в Ленинском скверике.

Плакал, гладил Ленина по голове и приговаривал: «Если бы ты жив был, разве творилось бы такое беззаконие?». Его оттуда сняли, увезли в Серый дом. Но не расстреляли. Отпустили, как бывшего партизана, разжаловали в извозчики. Перед этим, видимо, сильно избили, потому что он заболел, пить стал сильно, часто стал уходить из дома. Бродяжничал, рыбу ловил. Это было хоть каким-то подспорьем в пропитании.

30 декабря 1937 года отец умер – у него порок сердца был. На деревянные ступеньки какого-то частного дома на ул. Комсомольской присел и умер. Мама осталась одна с малолетними девчонками на руках.

 

Болезнь мамы

Вот где началась настоящая беда. Не жили, а выживали. Через год после смерти отца мама угодила в больницу. А трёх сестёр хотели отправить в детдом на ул. Ленинской. Погрузили на телегу. Вера ревёт в голос. Тут милиционер подскочил на лошади, остановил наш тарантас:

— Куда детей везёте?

— Отца нет, мать умирает, везём в детдом.

Вера закричала:

— Нет! Мама в больнице! Она выздоровеет!

— А вы с кем живёте?

— С бабушкой!

— Ну тогда отпустите детей! Пусть идут.

Их отпустили. А бабушки-то никакой и нет. Одни они остались. Вере было тогда 11 лет, Гале – 6, Зое – 2 года.

Тяжело им пришлось. За хворостом в рощу ходили, таскали из рощи сухие листья, прутики.

«Как муравей, матрас набью листьями, тащу в гору, — вспоминает бабуля Вера. — Как могла, топила печку. Голландка, которую я топила, до сих пор в том подвале стоит».

С едой было ещё сложнее. Приходилось побираться. Галя с Зоей ходили по Форштадту. Там казачество жило. Женщины стряпали. Кто плюшку даст, кто ватрушку. Вера сестёр покормит да ещё и маме в больницу несёт.

«Как приду к ней, она всё подметает. Обнимет меня и говорит: «У меня тоже дочка такая есть. Верой зовут…».

Врач увидел, что маленькая девочка булочки маме носит, спросил:

— Откуда ты их берёшь? Кто из взрослых есть в доме?

Она ему всё рассказала. А он договорился со столовой пивзавода, где мама работала, чтобы детям обед давали.

Вера пришла туда с битончиком, котелочком, и им дали обед. Второй раз пришла – только суп дали. А третий раз пришла, стояла-стояла – ничего не дали.

И опять они побираться пошли. Так одни, без отца-матери, полтора года и прожили.

 

Начало войны

Жили так голодно, что у Веры развилась «куриная слепота». И так как она была очень слаба здоровьем, её от школы направили в детский санаторий. Там им и сказали, что началась война.

«Помню, что как только мы услышали об этом, — рассказывает бабуля Вера, — попрятались под койки:

— Сейчас бомбить начнут!

Нас сразу же отправили по домам».

С самого начала войны начались очереди за хлебом. Возле магазинов стояли ночами. «Телогрейку наденем и ложимся прямо на траву. Среди ночи несколько раз выкрикивают: «Перепись!». Все прижимаются друг к другу и пишут на руке свой номер».

Хлеб и все остальные продукты выдавали по карточкам. Карточки они получали один раз в месяц. Это был листочек в клетку. Там было напечатано наименование продуктов: хлеб, сахар, соль и подсолнечное масло. Один талон — это 600 граммов хлеба.

Их хлебный магазин находился на ул. Горького, в частном доме (крылечко сохранилось).

Хлеб, конечно, был чёрный. В него добавляли лебеду, отруби, ещё что-то. Но все и такому хлебу были рады.

 

Военный Оренбург

В нашем городе обучали новобранцев, лечили раненых, отправляли на фронт. На столбах висели чёрные тарелки радио для сообщений военных сводок. Транспорт никакой не ходил, только повозки с лошадьми и верблюды.

И был такой голод, что на кладбище, где сейчас Вечный огонь, людей относили каждый день.

 

На военном заводе

А в 1943 году, когда Вере исполнилось 14 лет, она пошла от фабрично-заводского училища работать на военный завод №545.

Её профессия называлась «слесарь-автоматчик». Им, подросткам, выдали форму: платье с цветочками, чёрную шинель, чёрные ботинки со шнурками и чёрную беретку.

Завод находился на улице Постникова, напротив цирка, там, где сейчас здание скорой помощи. Завод был эвакуирован из Ворошиловграда.

Веру сначала поставили на токарный станок, на снаряды. «А они тяжеленные! Мне не под силу и не по росту», — говорит бабуля Вера.

Тогда её перевели пули делать. Ведь их завод выпускал не только снаряды, но и тяжёлые пули.

Цехи не отапливались. «Холодно так, что зубы замерзают. Стоишь у станка. В одной руке кусок свинца держишь. В другой – оболочку для пули. Норма – три больших железных ящика в день. Не выполнишь – талон на обед не дадут. На обед и на ужин нам давали по 15 минут. На обед всегда одно и то же: баланда. Это суп такой из конского щавеля и прогорклой крупы. А ещё давали две ложки каши и кусочек хлеба. Хлеб урезали до 300 граммов. Но я хлеб не ела – своим домой относила, — продолжает бабуля Вера. — Очень тяжело это было. И холодно, и голодно, и спать хочется».

Однажды она всё-таки, незаметно для себя, стоя, уснула. Панцоном весь палец раздробила. Мастер подошёл, станок выключил. Весь станок в крови. Он ей палец обработал, перевязал, домой отпустил. Но Вера опять к станку встала.

«Бултышка на пальце мешает. Я её сняла. Опять кровь пошла. Мастер кричит:

— Ты что делаешь?!

— Так я норму не выполню – талона не будет!

Замотала палец кое-как и опять к станку. Плакать некогда. Какой плакать! Норму бы успеть выполнить, чтобы свой кусочек хлеба домой принести».

 

День Победы

И долгожданный день Победы настал.

«9 мая 1945 года рано утром всех в нашем дворе разбудили какие-то крики и плач. Мы выскочили, — вспоминают мои бабушки. — Солдаты в части напротив нашего дома кричат: «Ура!». Мама во дворе кричит: «Победу объявили!».

Все бросились включать радио – чёрные тарелки. Убедились, что это правда. Весь народ уже на Советскую вышел. По всей Советской танцевали, пели. Возле кинотеатра «Молот», напротив сквера «Лягушки», музыка играла — оркестр военный. Все орут: «Война кончилась! Ура!!!» Все обнимаются, целуются, кто с кем!

Пошли к Дому Советов. Потом весь город на бульваре собрался. Кто на гармошке играет, кто голосит. Вдруг – тучи и дождь!»

Но люди не разошлись по домам. «Такое было счастье! Мы, девчонки, под деревянным балконом бывшего дома полицмейстера собрались, тесно-тесно друг к другу прижались».

Вечером на Беловке и в Ленинском скверике играли военные оркестры. Танцевали и там, и у кинотеатров «Молот», «Октябрь»; и просто там, где звучала гармошка, – вся Советская бушевала.

 

После войны

— Бабуля Вера, ты тоже в день Победы плакала?

— Радость была невообразимая; но и горе, конечно, — в каждой семье ведь кто-то не вернулся.

После войны есть было нечего, так весь город ходил в столовую на Советской. Она находилась в полуподвале у кинотеатра «Октябрь».

Очередь туда была большая. Пускали только по десять человек. Их мама брала щи и кашу. Это была еда на весь день.

Хлеба вдосталь стали есть только в 1946 году. Назывался он «коммерческий», стоил дороже обычного. И очереди за хлебом вплоть до сорок девятого года были по-прежнему большие. Занимали с вечера. Ходили караулить свою очередь ночью. С детьми вперёд не пропускали, даже совсем замёрзших, так как детворы было много. «Каких только историй не случалось! – Все разворошено было. Все заново приходилось начинать.

Сейчас-то мы хорошо все живём, ведь всё потихоньку пережить можно. А те, кто войну прошёл, до сих пор молят Бога только об одном: лишь бы не было войны!».