Детство

Село, где я родился на свет Божий, называлось Ново-Маячка Каховского района Николаевской губернии (ныне Херсонская область).

Вскоре после моего рождения родители переехали в своё родное село Спасское (в народе его называли Осминка), расположенное в восьми верстах на юго-запад от города Сорочинска. Его дома были размещены на склонах оврага, в низовьях которого протекал небольшой ручей, питаемый, очевидно, родниками и дождевыми водами. На левой стороне оврага возвышался храм во имя святителя Николая. Всего домов было около четырёхсот. Здесь протекали первые годы детства...

В 30-е годы мы всем семейством переехали в Сорочинск. Мне шёл четвёртый год. Многое, конечно, забыто. Помню, что я интересовался голубями, которых разводил старший брат. Однажды, забравшись на крышу сарая, я увидел низко летящий самолёт. Я решил поймать его. Очень долго пытался, но самолёт с грохотом пролетел над головой и скрылся в дали за городом.

В 1933 году наступил голод. Чтобы не умереть голодной смертью, мы с братьями собирали щавель, зелёные капустные листья и делали из них лепёшки. Весною ловили сусликов, жареное мясо которых служило самым дорогим блюдом. Мясо сусликов вкусное, только немного пахнет чесноком.

Летом ловили рыбку. Рыбалка была милостью Божией, она давала возможность до некоторой степени заменять хлеб и поддерживать здоровье.

Голод усиливался, и родители решили переехать на Украину. Вскоре часть вещей была продана, а остальные отправлены багажом в Каховку.

Школьные годы в Сорочинске

В Сорочинске мы жили с 1935 по 1944 годы. Родители сняли квартиру, устроились на работу.

Как-то осенью с группой мальчишек, среди которых были и мои братья, мы отправились на колхозные бахчи. Их охранял старичок–калека, поэтому опасения быть пойманными нас не волновали. Шли уверенно, но на всякий случай договорились, что если кого поймают и спросят, где он живёт, то отвечать нужно так: «Мы живём на улице Тру-ля-ля, а наш дом три нуля».

Бахчи раскинулись на небольшой возвышенности за железнодорожным полотном. Сторож сидел в шалаше. Не задумываясь, мы принялись за «дело». Мешки наши быстро заполнялись арбузами и дынями. Мы уже собирались уходить, как вдруг кто-то из колхозников забил тревогу, и двое молодых парней с длинными кнутами погнались за нами. Мы пустились бежать что есть духу, но я стал заметно отставать. Мысль оказаться пойманным приводила меня в ужас. Я уже слышал щёлканье кнутов в воздухе и, выбившись из сил, остановился. Парни спросили меня, где я живу. Я ответил, как было условлено, но такой ответ их не устраивал. Взяв за руку, колхозники повели меня в стан, по дороге велели сорвать несколько дынь и нести с собой.

Я изнемогал от страха, размышляя, что теперь со мной будет, но покорно шёл. В стане мне велели сесть. «Вот сейчас съешь дыню, и мы тебя убьём, — страшили колхозники.— Бей по ней кулаком, всё равно умирать!».

«Э-э, — подумал я, — будь что будет», — и ударил кулачком по дыне. Но та не треснула. «Бей ещё!» — кричали мужики. Я ударил вновь, но опять ничего не вышло. «Ну и силёнка у тебя», — смеясь, сказал один из колхозников, и его кулак опустился на дыню, расколов её на части. Все ели вкусную мякоть, а я недоумевал, что же со мной сделают. Но, вопреки всем моим страхам, колхозники сорвали для меня несколько дынь и, накормив, проводили домой. Вот было радости!

Через год по приезде в Сорочинск пришло время поступать мне в школу. Я был принят в первый класс, и началась новая страничка моей жизни.

Учился я прилежно, в табелях были только хорошие оценки, а по окончании 4-го класса за хорошую успеваемость меня наградили книгой. Учёбу я продолжил дальше и окончил семь классов.

Школьные годы отличались детскими шалостями и забавами. Забиякой я не был, но любил подразнить человека, сам в драку не лез, но за спиной другого мог поглядеть на дерущихся. В юношеские годы я особенно увлекался кинематографом. Это увлечение превратилось в страсть, и иногда я, бросив домашнюю работу, тайком убегал в кинотеатр. За это по возращении меня ожидала горячая порка ремнём или хорошей хворостиной, от чего рубцы долго красовались на моём теле.

Кроме учёбы в школе я занимался и домашними делами. В весеннее время мы с братьями копали огород, сажали картофель и овощи. Когда оканчивались полевые работы, нас ожидал более тяжёлый труд – изготовление кизяков. Для этого надо было месить навоз, а так как навоз был сухой, то требовалось очень много воды. Так, чтобы замесить один небольшой круг, необходимо было привезти на себе не менее семи десятиведёрных бочек воды. А таких кругов было около десяти. Воду таскать приходилось из пруда, расположенного метрах в четырёхстах от дома. Эта работа всегда считалась для нас самой утомительной. Вслед за этой работой начинался сенокос, затем уборка урожая с полей и т.д.

При такой занятости учёбой и домашними делами я успевал совершать и распространённые в юном возрасте порочные поступки: ходил на танцы, козырял перед ребятами нехорошими словами, пробовал курить, но табачный дым так отрицательно на меня подействовал, что я навсегда забросил это занятие.

Во всей этой жизни детский огонёк веры как бы заглох. Но не совсем. В душе моей иногда возникали мысли о вечности. Однажды я, лёжа на нарах в сенях своего дома, размышлял о смерти и о совершенном уничтожении моего «я». Я силился понять своим умом, как это может случиться, да и допустимо ли это. Когда я пытался представить себя несуществующим, на меня находил такой страх, что я приходил в отчаяние и горько-горько плакал. Я старался отогнать, развеять эти мрачные мысли, но навязчивые образы всё возникали и возникали, и слёзы ещё сильнее лились из очей моих.

Помню ещё такой поразивший меня случай. Один парень (звали его Николай) решил позабавиться и бросил суслика в огонь. Бедный зверёк извивался и пытался бежать, но жестокосердный юноша вновь толкал его в костёр. Так суслик и сгорел. Но за этот поступок в тот же вечер постигла его кара Божия: опрокинув на себя лампу, Николай загорелся сам. У него обгорела вся грудь и руки. Целый месяц лежал в больнице. Едва спасли от смерти...

Окончание школы и поступление в техникум. Первые проблески веры

В 1942 году я окончил семь классов и поступил в индустриальный техникум г. Орска. Я хотел быть электротехником, но вакантные места были заняты, и пришлось определиться на отделение техников-строителей.

Едва начал учиться, как возникли трудности. За неуспеваемость по русскому (в небольшом диктанте я умудрился сделать тридцать ошибок) я был лишён стипендии, и пришлось существовать на свои средства, которых, конечно же, не хватало. Приходилось голодать, а голод толкал на преступления: после занятий я отправлялся на рынок и из корзин незаметно брал какой-либо фрукт или овощ. Положение становилось невыразимо тяжёлым. Голод заглушает страх. Голод может заставить человека сделаться вором или нищим.

Устрашившись этого, я решил бросить учёбу и вернулся в Сорочинск к родителям. Там мне не оставалось ничего другого, как помогать дома по хозяйству. Но такая жизнь приводила к рассеянности и праздности. Внутри сердца появилась пустота, которая угнетала всё больше и больше.

Наступила весна, а с ней – Пасха. Верующие старушки Сорочинска собрались в доме одного семейства, чтобы молитвенно встретить Великий Праздник. Туда же с другом Николаем (который чуть не сгорел) тёмной ночью отправился и я. Войдя в комнату, я увидел в переднем углу икону с изображением Страданий Христа Спасителя. Она привлекла всё моё внимание, и я с болью в сердце и переживанием рассматривал её. Ах, какие благодатные чувства были у меня в тот момент! Я с волнением ожидал начала моления. И вот начали читать Деяния апостолов. Одна из старушек подошла ко мне и предложила мне почитать. Душа моя раздвоилась. Один помысл внушал мне: «Зачем ты будешь читать, неужели тебе не стыдно, ведь ты молодой!». А другой говорил наоборот: «Препобеди свой страх, почитай, этим ты сделаешь доброе дело». От последнего помысла было тепло и радостно, и я приступил к чтению. Как я читал, не помню, но читал я со страхом и радостью.

В 12 часов ночи началась заутреня. Пели дружно. Люди в любви и радости приветствовали друг друга и расходились по домам. Так огонёк веры впервые зажёгся в моей душе.

С тех пор во мне стало появляться желание читать Евангелие, и я читал, хотя слабо понимал прочитанное. Взялся и за откровение Иоанна Богослова, но в голове тогда мало что осталось.

Духовный переворот. Новый период жизни

В то время я ещё чувствовал себя кавалером и считал необходимым посещать танцплощадку. Танцевать я не умел, но, тем не менее, приходил туда, и уже само присутствие делало меня в собственных глазах взрослым человеком.

19 июля ст. стиля вечером, накануне праздника пророка Илии, я по привычке отправился в городской сад на танцплощадку. Перелез через небольшую ограду в потаённом месте и уселся на лавочке. И тут со мной произошло нечто необыкновенное.

Когда я пристально смотрел на танцующих и любовался их плавными движениями, то неожиданно почувствовал, что с моих глаз как будто спала пелена, мешавшая зрению, и перед очами открылась ужасная картина. Я увидел, что вместо людей танцуют какие-то чёрные, отвратительные существа, покрытые шерстью. Вид их был настолько безобразен, что вызвал во мне отвращение и внутренний страх. Недолго раздумывая, я тем же путём, которым попал на танцплощадку, удалился с места ужаса. По небу плыли свинцовые тучи, сверкала молния, и раздавались раскаты грома.

Больше на танцплощадку я никогда уже не возвращался...

В г. Сорочинске работал судьёй некто Петр Дуликов. В юности он вступил в партийную организацию, отрекся от Бога и всячески поносил веру Христову и допустил ряд преступлений против христиан. Когда в селе Спасском закрывали храм, то он дерзнул войти в алтарь, взял крест и Евангелие и выбросил в поле. Родные удерживали его от безумных шагов, но он не хотел никого слушать и клялся, что навсегда останется ярым безбожником. Работая судьёй, он допускал нечестность, брал взятки и осуждал невиновных. Шли годы, и вот он сильно заболел. Болезнь иссушила его. Он очень страдал и мучился. Находясь в тяжёлых страданиях, он вспомнил всю свою жизнь, проведённую в грехах, и начал горько, горько плакать. Мысль о неизбежности смерти и о том, что он должен дать ответ Богу за все свои деяния, приводила его в страх и трепет. И он ещё больше плакал. В таких внутренних страданиях он увидел особый сон. Он лежит в какой-то комнате, и всё тело его покрыто гнойными ранами. В это время вошли к нему два неизвестных ему человека, видом своим напоминающие монахов. Каждый в руке держал по осколку глиняных горшков. Они подошли к нему и стали очищать этими черепками от гнойных ран. И он почувствовал облегчение. Сон свидетельствовал о том, что Господь очищает его от грехов внешним страданием и слёзным покаянием. Чувствуя приближение своей кончины, он попросил пригласить священника, чистосердечно раскаялся, пособоровался и приобщился Св. Христовых Таин. Через некоторое время он, примирённый с Богом через покаяние, отошёл в небесные обители, завещав похоронить себя по-христиански.

Так Господь через страдание привёл к покаянию некогда отрекшегося от Него большого грешника...

Подготовил Михаил Кильдяшов.