— Евгения Николаевна, у Вас за плечами 5600 прыжков с парашютом! Свой первый прыжок Вы совершили ровно сорок лет назад. Было страшно?

— Оно и сейчас страшно! И было, и будет. Это нормальная реакция человека, по-другому просто быть не может. Если кто-то вам скажет после прыжка: «А я не боялся!» — не верьте. Страшно всегда, но в разной степени.

Хотя в моей практике не было случая, чтобы человек в последний момент отказался от прыжка, я такой поступок не осуждаю. Ну не смог пересилить себя. Бывает, можно понять.

— Как же Вы себя пересилили? Или с детства были такой смелой?

— Не знаю, насколько я была смелой в детстве... В нашей семье — три дочери. Папа очень хотел сына, но вместо мальчика родилась я, младшая. Может быть, это как-то повлияло. Я ведь и воспитывалась немного обособленно от сестрёнок – они у меня спокойные, «земные». А мне нравилось всё мальчишеское, боевое! Например, лыжи. Ведь мы жили в Тверской области – там необыкновенная зима, огромные снежные поля, рай для лыжника! Я стала кандидатом в мастера спорта по лыжам. Но, к сожалению, больших результатов я со своим небольшим ростом дать не могла. Для лыж, как ни крути, требуются длинные ноги!

Я родилась в 50-х, и детство пришлось на эпоху завоевания космоса. Это сейчас мы не знаем, чьи космонавты куда полетели, а тогда «люди неба» были у всех на виду, в большом почёте. Мне очень хотелось стать лётчиком, но в то время на лётное отделение брали только с 19-ти лет, и я пошла на парашютное. Прыгать начала в Тверском авиационно-спортивном парашютном клубе.

У нас в группе было пятьдесят человек – в основном девушки. Кстати, в этом году мы с одногруппницами нашли друг друга через Интернет и в августе собираемся встретиться. Не виделись сорок лет! Многие уже стали бабушками. У меня, например, подрастают внучек и две лапочки-внучки!

Хорошо помню свой первый прыжок. Январь, те самые замечательные тверские поля… Нас десять: трое парней и семь девушек. В самолёте друг другу криво улыбаемся, стараясь не показать, как нам страшно. Зелёный свет, команда «Пошёл!»… Глаза у меня, наверное, были открыты: я видела белый снег. А вот когда открылся купол, ощутила непередаваемую тишину. Описать её невозможно, на земле такой не бывает. И наступает чувство, что всё нормально: купол открылся, первый этап прошёл, техника сработала, дальше – дело твоих рук.

Во второй раз ощущения были уже знакомые: сейчас меня дёрнет, купол откроется, вверх посмотрю – всё нормально. А вот в третий раз почему-то было так страшно, что ноги подкашивались. Я села на обрез двери и думаю: «Ну, сейчас, сейчас…». А самолёт-то не стоит на месте. Точку отделения мы давно пролетели. Подумала: залезу назад, пойдём на второй круг и тогда точно прыгну. Инструктор наклоняется и говорит: «Ни фига, не пущу», и как выпихнет меня! Я отлетела, купол открылся… А после третьего прыжка обычно уже дают разряд, собирается медицинская комиссия, на тренерском совете решают: брать тебя или не брать на дальнейшие занятия. И вот я приземлилась вдали от аэродрома. Прыжки давно закончились, уже прошло построение, а я тащусь по снегу и переживаю: теперь меня точно отчислят. Пришла в слезах и слышу: «Завтра тренерский совет». Так я осталась в спорте.

— А Вам случалось попадать в переплёт, когда думали, что уже и не выберетесь?

— Вообще, парашютисты об этом не рассказывают. Но моменты такие были. Конечно, мы железно отрабатываем на тренажёрах действия в случае, если купол откажет. Хотя отказать он может только тогда, когда парашютист ему в этом поможет. Например, небрежной укладкой: авось пройдёт. Так вот, «авось» в этом деле никогда не проходит! Запросто может аукнуться.

Помню, я запасной парашют открывала пять раз: по разу на каждом километре. А потом, анализируя происшедшее, понимала: этого могло не быть, если бы я всё сделала, как положено, как учили, а не второпях. Поэтому на подвесной системе мы всё отрабатываем до автоматизма. Допустим, при какой-то неисправности запасного парашюта его нужно отцепить и только тогда открывать основной, потому что стропы запасного парашюта длиннее, чем основного. Если одновременно их открыть, купол может занести, и тогда уже парашютный спорт – не для тебя…

У десантников есть пословица: «Небо ошибок не прощает». Может, громко сказано, но повторяю: техника сама отказать не может без помощи товарища, который с ней работает. Парашют нужно любить и чувствовать, как живой. Не он при тебе, а вы с ним — одно целое.

Бывало, конечно, что приземлялась не очень удачно...

— А во время службы в армии Вы не сталкивались с пренебрежением со стороны мужчин? Всё-таки служба по общепринятым меркам — не женское дело…

— Наоборот! Воинская часть – это коллектив, в котором всем всё друг о друге известно: кто что умеет и кто откуда пришёл. Я всегда по отношению к себе чувствовала уважение – как со стороны солдат, так и со стороны офицеров. Когда заходила в роту, дневальный всегда отдавал команду: «Так, матом не ругаться. Прапорщик пришла!». И ребята не позволяли себе ни бранных слов, ни курения в моём присутствии. Поэтому даже в чисто мужском коллективе я чувствовала себя очень комфортно.

Казарма была моим рабочим местом. Вообще, по профессии я – инструктор военно-воздушной подготовки десантной штурмовой роты. В своё время мне предложили тренировать команду, чтобы мы могли выступать на соревнованиях на Дальнем Востоке. Я её собрала, руководила 13 лет. Подготовила 10 мастеров. Наверное, всё это получалось неплохо, потому что благодаря Интернету я сегодня получаю очень интересные сообщения. Например, солдат 1996 года выпуска пишет мне: «Наконец-то я вас нашёл! Помните меня? Вы же меня бросали с левого борта!». Я помогала ребятам преодолеть страх перед прыжком. Когда парни видят женщину на борту самолёта, у них всё-таки самолюбие играет: как же так, она смогла, а мы нет?

— Как Вам удавалось совмещать службу в армии, воспитание детей, домашнюю работу?

— В гарнизоне было много таких семей. Правда, далеко не все женщины туда приезжают уже военнослужащими. Но, во-первых, с работой по дому мне очень помогал муж. Он никогда не делил обязанности на мужские и женские.

А мои ребята выросли на аэродроме. Старший сын, Юра, родился в Одесской области, а младший, Вова, – на Дальнем Востоке. У них разница – в восемь лет. И поэтому Юрочка мне очень помогал: возил коляску, кормил брата. А когда сам был совсем маленьким, вообще со мной ходил на службу (детского садика-то не было). Командир роты спрашивал: «Так, Юрка, чего хочешь?» — «Военную кепку». — «Старшина, выдать ему кепку!» Вот он в этой кепке и ходил за мной хвостом…

Нашу бригаду перевели в Оренбургскую область в 1994-м году, а в 1997-м во время военных реформ расформировали. И мы волей-неволей остались в Оренбурге. Предложили нам перебраться в другое место, но старший сын уже учился в кадетском корпусе, и срывать его оттуда мы не захотели. Так и остались здесь. В 1997-м я пошла в «Подросток» к Сергею Борисовичу Попцову. Работаю в Центре с 1997 года. В прошлом году я выпустила 11 кадетов, сейчас осталось 25.

Несмотря на то что мы с мужем – военные пенсионеры, уходить на пенсию в полном смысле слова не собираемся! Ничего нет хуже, чем засесть дома.

— Что бы Вы пожелали начинающим парашютистам?

— По традиции — чистого неба. И главное — выстоять в борьбе с собой, со своим страхом! Вот я в прошлом году привезла на прыжки 38 мальчишек. Мы с «Подростком» обычно прыгаем в Кумертау. Вы только представьте: вот они стоят, одетые, готовые к взлёту, сейчас будет их первый прыжок. Глаза у всех – огромные… А после приземления каждый готов пойти на второй заход! Вы бы посмотрели, с каким настроением они возвращаются домой. Они герои!