Возделывая свой «Расцветающий сад» — литгруппу для юных авторов, только-только взявшихся за перо, – Геннадий Фёдорович как никто другой знает, что хрупкую рассаду на первых порах поливают не из ведра, а из лейки, бережно взращивают каждый стебелёк.«Я никому не прибавляю таланта», — так говорит он каждому, но, как сказано у кого-то из классиков, «нельзя научить писать хорошо, но можно отучить писать плохо». А ещё можно научить до фанатизма любить литературу, убедить в том, что не она становится продолжением жизни, а жизнь вытекает из неё. Можно научить не просто жить, а дышать русским словом, когда оно становится для тебя такой же необходимостью, как вода и хлеб.«Расцветающий сад» оказался для нас местным Литературным институтом, факультетом одного преподавателя, где в атмосфере здорового соперничества и сотворчества каждый из нас обрёл лучших друзей, где после общения с Геннадием Фёдоровичем у каждого появился не только «мой Пушкин», но и «мой Лермонтов», «мой Некрасов», «мой Есенин», живыми и близкими людьми пришли к нам Твардовский, Самойлов, Глазков, Передреев и Рубцов. А на филологическом факультете педуниверситета студентов-литгрупповцев, видимо, по аналогии с «Донской ротой», стали называть «хомутовской ротой».Если среднее поколение оренбургских писателей – «сыновья» Геннадия Фёдоровича – называли его в духе сложных словесных сокращений эпохи «ГенФед», что напоминает звук передёрнутого затвора, то мы, «внуки», с чьей-то лёгкой руки, а точнее, языка, меж собой зовём его «дедушка Гена» — есть в этом что-то напевное, доброе, домашнее. И действительно, часто мы доверяли ему то, о чём не решались сказать родителям, просили совета в самых решающих жизненных моментах. Так, в эпоху экономистов, юристов и программистов он убеждал нас не предавать слово и поступать в Литературный и педагогический институты. Он изо всех сил отстаивал нас в битвах за членство в Союз писателей. А ещё мы любим шутить, что к двум извечным русским вопросам «что делать?» и «кто виноват?» дедушка Гена добавил третий: «Ты пока не женился?».Наверное, каждый из нас как руководство к действию, как творческое мерило пронесёт с собой через всю жизнь мудрые слова Геннадия Фёдоровича: «Поэт – это тот, кто видит обратную сторону луны»; или «Поэт – это тот, кто помнит себя в детстве»; или «Под дулом пистолета что угодно сделаешь, только стихотворения не напишешь»; или «У русских есть всего лишь один недостаток – небрежное отношение к собственному таланту».Мы привыкли к тому, что реки впадают в море, наш же дедушка Гена — бескрайний океан, отдающий свои воды – душевные и творческие силы — бурлящим рекам и звенящим ручьям. Этой живой водой напитались и питаются Владислав Бахревский и Иван Уханов, Геннадий Красников и Надежда Кондакова, Алексей Саморядов и Фарид Нагим, Александр Старых и Владислав Трефилов, Ольга Мялова и Влада Абаимова, Светлана Филатова и Ирина Куртмазова и ещё очень многие бойцы «хомутовской роты». Сам Геннадий Фёдорович определил литгруппу очень тепло и по-семейному: «Наше литературное объединение можно было бы сравнить с большой русской печью, у которой согреваются, запасаются теплом начинающие авторы». Вот так и раздаёт всем из своей творческой печи Геннадий Фёдорович хлебы ситные да румяные, а себе-то оставил совсем немного, но этого хватило на прекрасный цикл стихов «Голодное эхо» — цикл «живой, как жизнь».

Житейские былины

Ошибаются те, кто считают Геннадия Хомутова поэтом одной темы, просто через эту одну, ключевую, тему войны, пульсирующую, как аорта, дышащую, как зияющая рана, он сумел выйти на всё, что дорого русской душе: дом, семья, детство, природа, Родина; сумел создать не картину, а точный, суровый графический рисунок народного мужества, явить во всей полноте философию русской жизни: «Земли нам мало. Нас повыше тянет, к облакам».Читая стихи из цикла «Голодное эхо», осознаёшь, что во время войны у нас не было тихого, «безбойного» тыла, линия фронта не отвела укромных уголков – всё оказалось сплошной битвой, пришлось отвоёвывать каждую пядь земли, даже там, где не прошли танки и вражеская пехота: 
Ни одна беда не позабыла!Мимо нас не проторила троп!Наши избы холодом знобило!Репродуктор нас вгонял в озноб!
Миссией поколения детей войны стало написать и рассказать «свои житейские былины». Не были, а именно былины, потому как есть в этих рассказах что-то богатырское, мощь детского духа, стойкости которого ничего не сможет противопоставить даже самый лютый враг. Кажется, неведомый хирург установил в полевом госпитале особый аппарат, связующий фронт и тыл, — и кровь бойцов пролилась через гусиные перья в озябших пальцах учеников: 
Как будто перья мы макалиВ траншейную слепую грязьИ строчки черные бежали,И строчки красные текли…
В первую очередь война лишает хлеба и тепла. Наверное, нет ничего страшнее, когда голодают дети, хлеб становится для них единственной драгоценностью, ценнее игрушек и обновок: «Мать обменяет сапоги на хлеб».Перед хлебом благоговеют, как перед иконой, прежде чем съесть, его пытаются запомнить, им хотят налюбоваться:
На чёрный хлеб я погляжу,Его рукой поглажу,Потом в сторонку отложуИ отодвинусь даже.
И теперь мы чувствуем, что злое голодное эхо разнеслось на несколько поколений. Мы, внуки и правнуки, в мирное время не выкидываем хлебные крошки. Видимо, голод передался нам генетически – и мы уже никогда не сможем кидаться едой, как в дешёвых западных комедиях. Мы едим за наголодавшихся, и потому только русские во всей полноте понимают слова молитвы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». И отсюда так остра тоска этого поколения по русскому хлебосолью, где «каждый цветок по горло в меду».Голод лишил русские дома соломенных крыш, пошедших на корм измученным домашним животным, будто веками создававшийся русский космос стал продуваем всеми ветрами военного лихолетья: «Мы подняли руку на крышу». И обнажённые балки крыши стали напоминать выпирающие ребра измождённых детских тел: «И душу сжимает внезапная жалость, Когда обнажаются ребра стропил».Поколение наголодавшихся и нахолодавшихся будет потом всю жизнь искать источники тепла, собирать его в мире по крупицам, будь то материнские варежки:
А эта шерсть в осеннем октябреИз ушка прялки вытекала нитью…Мать помнила о лютом январеИ торопилась к этому событью.
или негасимый огонь деревенских печей:
Когда в душе моей огонь иссякнет – Пойду к народу и займу огня.
Русская душа мечтает о вечном двигателе добра, стремится создать круговорот тепла, которое, передаваясь от человека к человеку, никогда не иссякнет, не уйдёт через чёрные дыры равнодушных и не будет разбавлено холодными ветрами чужой стороны:
У солнца зимой не хватает тепла,И мы, кочегары, ему помогаем.
И после, казалось, бесконечной военной зимы вернётся неизбывное тепло родной земли, будто дети продышат на ней ледяную корку и напишут новые житейские былины «О верности отчему дому, О радости новой весны».