* * *
Исчезнет всё, что разделяет нас.
Сотрутся в пыль все города и горы.
В минуту превратится каждый час.
Всё так и будет. Будет очень скоро.
Исчезнет всё. И даже я на миг
похолодею, словно от испуга:
ты рядом. Ты. Не призрак, не двойник.
Мы наконец увидели друг друга.
И нет преград, и я к тебе близка,
исчезло время, города и люди...
Тогда во мне умрёт моя тоска,
и я пойму, что больше слёз не будет.
И слов не будет, чтобы всё сказать,
и мыслей, и предчувствий, и сомнений...
Всё пропадёт. Лишь ты не исчезай –
я больше не хочу исчезновений.

Увядание
Осыпается золото листьев,
превращаясь в коричневый прах.
Заалели рябины кисти.
Лето умерло на глазах.
И деревья под окнами дремлют,
открывая небесную высь,
и проносится мимо время,
и уходит, уходит в землю
изумрудная кровь травы...
Я не верю, что это осень.
Это просто больное лето,
всё исправится скоро, на днях...
Что же будет, какие приметы
я увижу, когда эта осень
наконец настигнет меня?..
У всего один, несчастливый,
грязный, злой конец-увяданье.
Так зачем мы о счастье просим?
Я хочу умереть красиво.
Я уйду не в грязь под ногами.
Я уйду в золотую осень.

Одуванчики
Они стоят в траве, пока ещё зелёной,
устало жёлтыми макушками кивают
и песню о весне тихонько напевают,
качаясь по краям дороги запылённой.
Они поют о том, что солнце остывает,
что ни одной весне уже не быть теплее,
что поцелуй твой так, как прежде, не согреет,
что лёд в моей душе и летом не растает...
Мне страшно понимать, что время изменилось,
что миром завладел холодный зимний ветер,
что скоро буду я лишь вспоминать о свете,
блуждая в темноте, не зная, что случилось...
На порванном листке белеет волоконце,
и сорванный цветок под пылью похоронен...
С дороги подниму и заключу в ладони
погасшее земное маленькое солнце.
Мне страшно понимать, что мне теплей не станет,
но я иду во тьму, цветок в руке сжимая.
И я кричу... Скорей услышь - я умираю.
Согрей меня собой, иначе я увяну...
Кто не хранит любви, тот скоро потеряет.
Так знай, что я умру, как этот одуванчик, –
и пусть никто на свете надо мной не плачет:
не плачут ведь о том, что солнце остывает...

Плюшевый волк
Я волк, но совсем не страшный,
хотя одинокий очень.
Я смирно сижу на диване,
грущу я и днём и ночью.
Я маленький, тихий, серый,
с пришитой на хвост заплатой,
из плюшевой ткани сделан,
набит до отказа ватой.
Со мной никто не играет –
наверное, все забыли,
и шёрстка моя покрыта
обидной и серой пылью.
Возьмите меня на ручки,
снимите меня с дивана –
и я покажу вам сказки,
и вам будет очень странно,
что можно не быть серьёзным
и не стесняться нисколько,
что можно играть и смеяться
с весёлым плюшевым волком.
Шепчите мне в ухо тайны,
и гладьте, и обнимайте,
но лишь на диван обратно,
пожалуйста, не сажайте...
Я знаю, вы взрослые люди,
и вам не понять игрушку –
но одному на диване
ужасно, ужасно скучно.

Поезда
Как поют поезда,
тормозя на заснеженных рельсах...
Как переводят дух,
придя на последнюю станцию...
Как любят друг друга
с низким, тяжёлым стоном, -
движась друг к другу,
соединяя вагоны.
А потом - сцепленные - ровно в 6.35
на конечной
кончают
свой путь, прощаясь привычно.
Всё равно нам не снятся сны, так зачем нам спать,
когда можно заняться чем-то более ритмичным?
Скоро, совсем скоро.
"Слышишь, не спи..."
Я забыла, как будет.
Мне кажется, будет холодно.
Бьются вагоны
в агонии
любви.
Мы близки,
мы так бесстыдно близки
к городу.

Закон тяготения
Лёжа рядом в вязкой полутьме,
друг друга грея дыханием
и глупыми вопросами –
"А что тебе от меня нужно?"
Да что с меня взять?..
Я - тело в системе
координат
постели.
И я ожидаю худшего.
Влажно шепчешь мне в волосы:
- Тебе надо баллотироваться
в президенты США.
- Неужели я такая сволочь?
- Нет, ты такая дура...
Dura lex, sed lex.
Кажется, наш закон -
пахнущий яблоками закон тяготения.
Простыня превращается в планету,
сбиваясь в ком.
- Я хочу быть с тобой...
- А давай - во веки веков!
В моём теле, словно в земле, появляются
тоннели и норы.
Для яблони -
чтоб тебе было куда пустить свои корни.
"Во веки веков!"
И веки веков поднимаются,
открывая тебя -
глазное
яблоко
раздора.

"Sie"
По-немецки значит "она".
Женщина.
Нежные формы,
лёгкая юбка,
тихая и спокойная,
словно голубка.
Она займёт свободное место
в твоей постели,
в твоей квартире,
в твоей жизни.
Будет переключать теле-
программы: "В четыре
мой сериал, помнишь?"
Я же останусь где-то
за гранью разумного
или безумного,
я стану прошлым,
мыслью, стихотворением,
чем-то святым или пошлым.
Ярким мгновением.
Я не имею границ и форм.
Я не женщина,
я - ветер в юбке,
моё тело - музам на корм.
И с какой-то детской обидой
я слышу, ты зовёшь её по имени:
"Моя женщина, моя Зи".
Я просто немного завидую.
Не касайся её - ты в грязи.

Мор
В мои волосы ночно-густые
пусть нейдёт твоя рука
или пальцы неверные стынут,
как из ковылей да пустыни
покажется вдруг на ладони
кровь небесного быка.
Слышу - степь под копытом стонет,
нас с тобой никто не догонит.
Увози же меня, мой князь.
Поперёк седла, в землю ликом
о сапог твой, как повилика
тёмным волосом завилась.
Да крадётся во тьме черница.
Плачут дети, мамкам не спится
В тот ненастный да хворый год.
Сбросит плуги свои да вериги
да сожжёт иконы и книги
неразумный чёрный народ.
Что же мы? Останемся в поле
всеми брошены, поневоле
с нами только полынь-звезда,
бык небесный мелет подковою
кровь, да месяц, да степь тяжёлая
Звездочётовы врата...

Одержимая
Зачерпнула первый снег в ладони -
в пальцах поселился вечный холод.
Посмотрела в небо на луну -
пылью звёздной мне засыпало глаза.
И доныне помню
крик твой, эхом натрое расколот:
дух, душа и тело. Триедины.
Не крестилась, отходя ко сну, -
пауки заткали образа.
Обернулся первый гололёд
скользкой кожей демона-блондина.
Загорелись томно под бровями
светляки-гнилушки.
Крик твой, троица, меня ещё зовёт.
Млечный путь стелился над церквями,
фонари окутывал туман...
Снов моих угрюмый караван
выходил из логова подушки.

Крик
Солнце делает сальто
день бежит ото дня
цветы зарастают асфальтом
мир вытесняет меня
три недели - и будет осень
лето сгнило на корню
я помню всех, кто меня бросил
помню и не виню
я покрываюсь пылью
быть одной всё больней
"ненависть" - надпись на тыльной
стороне ладони моей
персональный мой апокалипсис
дышит в закрытые веки
пять минут мне ещё осталось
я подумаю над саундтреком
перед полётом с крыши
страшен только последний миг
крылья дрогнут, и вы услышите
мой звонкий прощальный
крик