Филиппова Татьяна
Монолог пофигиста

Молчу. Пишу. Судьба моя, удел.
Я, как и все, в толпе марионеток,
Мне никаких до мира нету дел,
Возьму себе сосательных конфеток.
Смотрю: вот дым ползёт на поле,
Как будто здесь война, беда.
И шум машин утробным воем
Сжирает слово без следа.
Народ, безмолвие храня,
Лишь принимает боль и муки.
А дьявол рад: «Тут без меня
Всё сделано». И потирает руки.
Заводы ядовитым газом
Стирают речки, города,
И Солнце водородным пазлом
Погаснет раз и навсегда.
А я возьму сосательных конфеток,
Мне никаких до мира нету дел,
Я, как и все, в толпе марионеток.
Молчу. Пишу. Судьба моя, удел.

Слово
Перо моё словно пытается
Создать удивительно точное,
И слово моё не ломается
О старые истины прочные.
Стальное Слово ложится,
Но не сможет теперь парить.
Прикованное к странице
Будет в блокноте жить.

Дельфин
Люди-рыбы плывут по морю.
Одни - мальки, другие - киты.
Все боятся акул, я не скрою.
А кто в море жизненном ты?
Будешь собою, весёлым,
Скакать по волнам над водой,
Ты в стае дельфинов, которым
Не страшно играться судьбой?
Веселье с утра до заката,
Но разве ему нет предела?
Под бурю, под грома раскаты
Играешь, играешь ты смело.
Другие давно уж смекнули,
Что в бурю добра не жди:
Сомкнутся клыки акульи,
Кровавые смоют дожди.
Дельфины снуют меж волнами,
Не зная забот и дел.
Сверкнула акула зубами,
А ты был так смел....

Пётр Труханов
Воскресенье
- Мне, кстати, восемнадцать лет.
- Это хорошо!
- Что хорошо?
- Да ничего. Хотя всё хорошо... Я себя уже давно не чувствовал так хорошо.
В ответ она так мило и по-детски смеялась, что я тоже неловко улыбнулся. Автобус, ещё не заполненный людьми, в спешке бегущих занять удобное место, нёсся по обледенелому проспекту, едва успевая притормаживать на остановках и светофорах. Дорога по-воскресному пуста и даже прекрасна: выхлопной пар медленно и тяжело растворялся в светлом дне, а солнце игриво отливало на скользком асфальте искрящиеся утренние блики. В окнах, полузамёрзших и украшенных ледяными рисунками, всё ещё будто спало, несмотря на то что на часах уже было двенадцать. Машины лениво перестраивались с одной полосы на другую, нехотя объезжали притихшие грузовики у обочины и тормозили за несколько сотен метров, опасаясь уйти в занос, и только редкие пешеходы торопились, не показывая лица, уткнувшись в пух застёгнутых курток.
- Мороз и солнце... - зачем-то начал я.
Она, смеясь, продолжила.
- Редко, когда Пушкина можно так точно применить, хотя, может, оттого и редко, что мы его совсем не знаем... Ты, кстати, любишь читать?
- Ну... наверное, да, люблю, хотя не всегда... только не спрашивай, что я люблю читать. А ты?
- Скорее, ненавижу... но читаю, иногда жадно. Только тебе я тоже не скажу, что именно.
Она так громко и так приятно засмеялась, что даже хмурая женщина, сидящая напротив, кажется, вдруг расправила брови и улыбнулась. Мы вовремя пересели в другой конец автобуса, и солнце, несмотря на толстую корку льда на стекле, яркое, светило уже не в глаза, а в затылок. С каждой новой остановкой по пути народу становилось больше, продавленные сиденья забились, и люди стали плотно наполнять площадки.
- Ты не против того, что мы едем в кино? Вообще мы можем куда угодно отправиться, куда ты пожелаешь.
- Конечно не против. Мне вообще без разницы куда. Главное, в какой компании.
- Ну, с компанией, извини, в ближайшие несколько часов никаких изменений не произойдёт.
На её женском лице с детскими добрыми глазками вновь заблестела улыбка. Маленькие и аккуратные губы раскрывались не широко, чаще только прижимались друг к другу и растягивались в стороны, образуя на щеках и на лбу какие-то невинные морщинки, присущие, кажется, только неловкому ребёнку, которого попросили рассказать стихотворение, стоя на стульчике перед публикой. Она замолчала, но поглядывала на меня, будто и не боясь, улыбка не исчезала, а глаза сверкали счастьем, таким же солнечным, как и само воскресное утро.
- Вообще я очень болтливая. Это я сейчас что-то никак не разговорюсь.
- Это нормально. Если вдруг нечаянно разговорюсь я, то мы и до кинотеатра не доедем, тебе тут же захочется пересесть в другой автобус.
- Нет-нет, говори, я люблю слушать.
Мы переглянулись, сделали одинаковые улыбки, после чего быть серьёзным я уже вовсе не мог, хоть и сквозил иногда словечками типа «оксюморон» или «философия».
- Так, значит, говоришь, тебе восемнадцать?
- Ну да... - она немного засмущалась, но продолжала: - Тебя ведь я уже спрашивала о возрасте?
- Думаю, возраст - это совсем неважно, кстати, мы на следующей выходим, пора пробираться.
Спустившись со ступенек, я сунул в проход руку, которую она неловко взяла только в самом низу, но позже отпустила. У кинотеатра я докуривал, она, замерзая, ждала. Потом мы стояли у касс с поднятыми кверху головами, пытаясь заметить что-то знакомое из репертуара.
- Что любишь смотреть? - спросил я, не опуская головы.
- Мне, в общем-то, всё равно.
- А мультики любишь?
- Конечно... конечно, люблю.
- Ну, тогда идём на детектив.
- Да хоть на фильм ужасов.
Смеясь и держа друг друга за руки, мы двинулись к кассе и взяли два билета на фильм о Высоцком. «Говорят, фильм неплохой». До сеанса времени оставалось много, поэтому мы поднялись наверх, в ресторан, заняли стол, за который я обычно сажусь в том месте, заказали чай «Зимнее утро», я много курил, она отмахивалась и бесконечно ждала от меня интересных историй, комплиментов, улыбок. Я продолжал:
- Любишь Новый год?
Слова из её вновь растянувшихся губ полетели с настоящей радостью и восторгом:
- Конечно, разве можно его не любить? Вся семья за столом: мама, папа, сестра. А подарки наутро под ёлкой... Представляешь, я до сих пор всем говорю, чтобы подарки мне клали только под ёлку. В Деда Мороза я, конечно, уже не верю, но подарки - это самое приятное в любой праздник. Ты, наверное, тоже весело Новый год проводишь?
- Скорее, скучно...
- Почему скучно?
- Наверное, потому, что наутро редко заглядываю под ёлку... У тебя очень красивые волосы.
- Спасибо, конечно, но это не совсем так.
- Я подчеркну: очень красивые. Девушки редко могут похвастаться такими волосами. Все их жгут, красят, осветляют. А у тебя они чистые и очень красивые.
Она снова смущённо молчала, поглядывала то на меня, улыбаясь, то на зал с каким-то нескрываемым удивлением. Сколько же в ней было счастья... Милая девочка, девственно чистая и добрая, боящаяся обидеть любым недодуманным сочетанием слов, оказаться в неудобном положении, вдруг прикоснувшись ко мне. Она пила чай, вряд ли напоминающий зимнее утро, аккуратно и медленно набирала маленькой ложкой десерт и светилась от каждого моего слова.
Как только фильм закончился, мы сразу пошли на остановку, но, дождавшись нужного автобуса, решили прогуляться. На улице было уже темно, так что редкие прохожие напоминали лишь тени, и только фонари, плотно осаждающие весь центр, усиленно светили, озаряя тротуары, памятники и лёгкий снег, бесконечно сыплющийся с неба.
- Как же давно я не гулял по ночному городу зимой!
- А я вообще никогда не гуляла... зимой... ночью... на улице.
Все проспекты, будто разорённые, пустовали в безлюдье, и только мы, как сумасшедшие, бежали то по парку, то вдоль дорог, держась за руки, смеясь и болтая о всяких глупых и бестолковых мелочах. Пробегали Ангела мира, возвышающегося над опустошённым сквером и установленным, кажется, каким-то неизвестным всем, но очень важным городским меценатам, памятник Красным партизанам, спрятавшийся в неприметных кустах почти на перекрёстке, разные дома и здания, яркие, в предновогодних лампочках, и уснувшие, чего никогда не скажешь о них при свете солнца.
- Ты не замёрзла?
- Замёрзла. Но мне всё равно. Так здорово!
- Разве ты не спешишь никуда? Вечер уже поздний...
- Конечно нет! Куда мне спешить? Дома всё равно делать нечего. А тут - ночной город. Сказка!
Мы прошли несколько кварталов по закоулкам, потом от начала улицы до её конца, по пути заворачивали в скверы и парки, обошли вокруг драмтеатр и вскоре остановились в каком-то кафе, отделанном, кажется, во французском стиле, с огромным залом, редкими столиками, диванами и посетителями, тихо переговаривающимися по разным углам. Сели возле огромного окна с видом на сверкающую проезжую часть. Заказали чай «Согревающий» и ещё раз посмеялись над названиями: следующий чайный сбор в списке - «Зима. Вечер. Кафе».
«Согревающий» оказался очень горьким из-за терпкой ромашки, но она то ли терпеливо, то ли с искренним удовольствием пила его, не добавляя сахар. Вокруг было очень уютно и свободно. Наш стол был огорожен ширмой из ткани с деревянным обрамлением. Она очень кратко рассказывала о себе, с неприкрытой наивностью и стеснением, уже редко смущалась, слыша в свой адрес комплименты, вытягивала из бокала кислый «Вечер...» с брусникой и ровно глядела в широкое окно, иногда переводя взгляд на меня. Нежное лицо с мягким розовым оттенком от мороза радостно и непринуждённо светилось и переливалось. Сколько милой и нетронутой красоты в каждой улыбке, искренней и настоящей!
Мы допили чай и отодвинули стеклянный чайник на край стола. Она придвинулась ко мне и стала пристально смотреть мне в глаза. Я отвечал взглядом, тоже улыбался, хотел взять руку, но остановился.
- Может быть, ещё что-нибудь закажем?
- Не знаю…
- Ты совсем ничего не хочешь? Может быть, что-то из еды? Ты уже как минимум полдня не ела. Посмотри, здесь много отличных закусок: мясо, рыба, салаты... Ты хочешь салат?
- Спасибо, я правда не голодна.
- Может быть, тогда ещё чаю?
- Нет-нет, спасибо. Я уже согрелась.
- Ты какая-то совсем грустная. Всё хорошо?
- Конечно. Всё просто здорово. Вечер, точнее, весь день. У меня почти никогда такого не было. Я, наверное, много молчу. Я вообще очень болтливая. Ой, кажется, я тебе уже говорила об этом...
Она стала раскованней, разговорчивей, совсем не отрывала глаз от меня, вся светилась и радовалась чему-то непонятному мне, но я был счастлив вместе с ней.
- Какой волшебный цветок, - подумал я, - какая простая... ласковая и добрая душа и сказочная прелесть всего: маленькие ручки с длинными пальцами, тонкий подбородок, полураскрытые губы, обнажающие небольшую щель между двумя передними зубами, как это обычно можно заметить у детей, - всё в ней очень нежное и мягкое.
- Ничего, можешь хоть тысячу раз повторять одно и то же о себе, мне очень интересно. Время уже позднее. Тебе, наверное, пора. Ты знаешь, давай поедем на такси вместе, я выйду по пути, а ты поедешь дальше?
- Да, быстро пролетело воскресенье. Спасибо тебе большое. Мне так всё понравилось.
- Это тебе спасибо.
Я вызвал такси. Через минуту мы уже стояли у входа на улице, она дрожала от холода, но обратно в помещение не возвращалась, я курил и смотрел на неё. Машина приехала, и мы почти бегом двинулись к ней. В салоне было очень тепло и приятно, даже несмотря на противный запах сидений и ещё чего-то. Как и задумывал, я вышел на своей остановке, оставил деньги на такси, холодно попрощался, взглянул на неё и побрел к дому.
Мы договорились созвониться перед сном, но, придя домой, я выключил телефон, а на пропущенные звонки больше не отвечал.
Я долго думал о ней не только той ночью, но и всё ближайшее время. Что-то заставляло меня вспоминать её голос, лицо, волосы и снова светиться самым настоящим и честным счастьем, каждый раз понимая непреодолимую отдалённость и несовместимость двух миров, двух полюсов, двух разных людей в гуще реальной и неидеальной жизни. Я знал и надеялся на то, что она по-прежнему оставалась прекрасным, милым и нежным цветком, таким нечеловеческим и несуществующим в холоде зимы и в быте людской суеты.
Позже, через несколько месяцев, я увидел её на улице, радостную и весёлую, в компании таких же молоденьких сокурсниц. Я остановился, пристально посмотрел на неё, а она, заметив меня, оборачивалась, искренне улыбнулась и, кажется, хотела приблизиться, протянуть мне свою руку, почувствовать на своих губах тёплый поцелуй, как тогда, в кафе, но вскоре она снова вернулась к своим подружкам, а я пошёл дальше.