Служил в Советской армии, работал лесорубом в дальневосточной тайге, грузчиком в Находке, механиком холодильных установок в Медногорске. Закончил Высшие литературные курсы при литературном институте имени А.М. Горького, член Союза писателей России, многократный лауреат областного конкурса имени С.Т. Аксакова и лауреат конкурса «Мой город любимый». Постоянный автор газеты «Вечерний Оренбург». Стихи Владимира Курушкина публиковали журналы «Дон», «Молодая гвардия», «Москва», альманахи «Брега Тавриды», «Гостиный Двор», автор двух книг стихотворений «Первоцвет», «Родословная». В Кувандыке руководит литературной группой им. Павла Фёдорова. Сегодня мы печатаем новые стихи, присланные на конкурс «Мой город любимый».

Всем поэтам, погибшим в 90-е годы XX века
В ночной электричке, что мчится вьюном
В промозглую даль, завывая,
Ходил по вагонам наш русский Вийон,
Стихи пассажирам читая.

В стихах этих виделось солнце бродяг,
Ночлежки, задержки, кутузки,
И боли такой бесприютный заряд,
И всё нараспашку, по-русски.

Десантник срывался в стихию прыжка,
Шахтёр вглубь под землю спускался,
И вдруг, как метель, засвистела тоска,
И в ней его голос раздался.

И дрёма слетела, вагон зашуршал,
Что есть из карманов выная,
А он им читал, и читал, и читал
Про жизнь без конца и без края,
Которая бьёт беспощадно под дых,
Ломает и сильных и слабых.
Но русский Вийон вспоминал про родных,
Про речку, про звёзды и радугу,
Что встанет однажды над горькой страной,
Над ним в придорожной канаве,
И он засмеётся:
«Как шарфик цветной,
Такой бы в подарок мамане!»

И щедрость, откуда ты только взялась?
Впервые я видел, как слово
Имеет порой безграничную власть,
Влияет на всех поголовно.

Он к жизни любовь разделил, и на всех
Хватило тепла и участья.
Он даже не думал, что это - успех,
Об оном не зная понятья.

И в шапку его устремился поток...
И он без "спасиба" и лести
Прошёл весь вагон, совершив марш-бросок
С людскими печалями вместе.

И вновь тишиною облёкся вагон,
Мелькали в окошках созвездья,
Но каждый в себя был, в себя погружён,
Омытый слезами поэзии.

Золотое сияние
Перечеркнула горизонт
Очередная птица.
Сказала:
"Солнышку пора
На землю опуститься".

И я бегу, бегу глядеть,
Какое это пламя?
И не могу никак успеть
Схватить его руками,
Чтоб удивить потом людей:
"Смотрите, что такое!"
А из-за пазухи моей
Сиянье золотое.

И звёзды брошусь собирать
На дно, на дно речное.
Они ж там светятся опять
Стодружным своим роем.

И только милые цветы
Ведут себя прилично,
Стоят на краешке мечты
Красиво-симпатично.

Их можно гладить и срывать,
Но я им улыбаюсь:
«Попробуйте меня догнать,
Как солнце я пытаюсь!»

Англетер
Александру Старых
Я боюсь брать Есенина в руки –
Сердце плачет, как вьюга в груди,
Почему обречён он на муки –
Англетер - впереди.

Неужели спасти невозможно,
И в огромной, как космос, стране
Так уж сложно, неужто - так сложно
Дать умчаться ему на коне.

Пусть не в поезде, не на машине,
Согласился бы он, хоть не тать,
По любимой им с детства равнине
В снежных брызгах всю ночь проскакать.

От безумцев, что скоро ворвутся
В его номер погибель призвать...
Вот зачем ты нужна, революция,
Чтоб людей по ночам убивать.

Я боюсь брать Есенина в руки,
Так и вижу змеиный бросок
В его номер, а далее - муки –
И до смерти всего волосок.

О, крестьяне! Печальники звёздных
И земных милосердных огней,
Он так верил, с вилами, не поздно!
Торопитесь к нему поскорей.

Он для вас сочинял свои песни,
Был средь лучших в селе заводил.
Англетер! И назавтра в "Известьях"
Вам наврут, что себя он убил.

Никогда не поверю в такое,
Он сто раз вырывался из драк.
Но, увы, надвигается горе,
На России всю, горе и мрак.

О, погасло рязанское сонче,
Пятый номер зловеще затих.
А оттуда всё звонче и звонче
Балалайки разбитый мотив.

И луна через пыльные шторы
Пробивает лучом неживым...
И молчит замороженный город
Под декабрьским покровом седым.

Только мама восстала с постели
И упала пред Богом плашмя.
И свистели, свистели метели
В снежной буре его унося...

Улица
Эта улица так зазевалась,
Так её обуяли цветы,
Что она поплыла до вокзала,
Где садятся в дорогу мечты.

Прокатиться разок в неизвестность,
Окунуться в чужие миры,
И вернуться, вернуться на место,
В те же самые вроде дворы.

Но, увы, тот, кто тронулся с вечных
И заглубленных в землю корней,
Вновь не станет припевкой запечной,
Нн замрёт под шатром тополей.

Замотают его перегоны,
Иссечёт, опалит непогодь.
Чтоб быть вечным - сидеть надо дома,
А пустое мечтанье - бороть.

Светить всегда
Появляется солнце привычное и золотое,
Облака разгоняет, по синему небу плывёт.
Я гляжу на него сквозь листву, а когда и сквозь хвою,
И душа моя, распахнувшись, поёт.
И смыкаюсь я с ним, как село с городскою чертою,
Как с водою пловец, как с травою огромная степь.
Я, признаться, старею, но утром в лучах его вою,
А вернее - воплю, оттого, что мне хочется петь.
Жаль вот, голоса нет, чтоб приветствовать наше светило,
А от счастья вопить или выть, да не всё ли равно?
Я за то это делаю с радостью, сколько есть силы,
А оно мне оттуда своё источает тепло.
Пусть потом оно за день наддаст мне и жару и пару -
Ничего но поделаешь, главное - в полную мощь.
Я старею, конечно, но я ещё точно, не старый,
Я тянусь ещё к солнцу, как к людям явившийся вождь.
А когда оно станет клониться неспешно на запад,
И закат расплескает и злато, и медь без конца,
Протяну к нему руки, моля возвратиться обратно,
Победить снова тьму, разметать хороводы свинца.

* * *
Снилось: яблочко румяное катилося,
А за ним - орда мамайская бежала, материлася,
Прогудела, прошипела, прогорланила.
Светит яблочко в сторонке, непораненное.
Я к нему, к нему помчался, вкусносокому,
Оказалось - это солнце крутобокое,
Засмеялось надо мной, лучами брызнуло:
"Просыпайся, хватит дрыхнуть, начинай всё сызнова!.."

* * *
Дома надели белые береты,
Искрится снег на людной мостовой,
И дворник стал фигурою заметной,
Какой-то по-особому родной.

О! Ожиданье чуда! Ты - прекрасно:
Розовощёкой мнится детворе,
Что снег для них сошёл с небес атласных,
Летят на санках с визгом по горе.
И старикам не очень-то сидится,
И им охота потоптать снежок.
Чтобы, вернувшись, тихо насладиться
Горячим чаем, скушать пирожок.

* * *
Эх, не понесёт меня рысак!
Перебирая тонкобыстрыми ногами
Туда, где птиц летит косяк
На солнечное пламя,
Туда, где облака висят,
Воздушно-белыми блистая куполами.

Эх, не понесёт меня рысак!
И плавным эллипсом пройдя простор неодолимый,
Не возвратит меня рысак
К той женщине, что мной была любима,
Чтоб к ней сойти, сбежать из мчащейся кареты
И её руки целовать, что пахнут летом,
Давно минувшим, канувшим, как говорится, в Лету.

Эх, не понесёт меня рысак!
На родину, где все берёзки знают
Кудрявого меня и часто вспоминают,
Как ползал я под ними, собирая землянику,
Духмяную, мерцающую из-под листьев бликами,
Не растревожу птиц своими громкими мальчишескими криками.

Эх, не понесёт меня рысак!
Стою на остановке, жду трамвая.
Меня он повезёт, я сяду, а куда - не знаю,
Наверно, в осень, где деревья облетают.
Как будто лучшее, что есть у них, – теряют.
А там, на небесах, заря льёт беззаботно
Счастливый алый свет на синие полотна...
Эх! Не понесёт меня рысак...

Яблоня
Мы все качаемся на ветках
Огромной яблони в саду.
Иные лишь чуть-чуть заметны,
Другие - скоро упадут.
Склюют кого-то злые птицы,
В кого внедрится червячок.
А наши лица, наши лица
Садовник видит, старичок,
Благообразно убелённый,
Он эту яблоню взрастил
И много, много нас, зелёных,
Куда-то в сторону сместил.
Мы, право, от него зависим,
Не надо ухать на него.
Прислушайтесь, что шепчут листья,
Уж повидавшие всего.
Они лепечут:
"Жизнь прекрасна,
Вам достаётся от корней
Вся мудрость, просветлённость, ясность,
Впитайте ж это поскорей.
Но только осенью глубокой
Одна лишь парочка плодов
Светиться будет одиноко
Для вечности, не для зубов".

* * *
На полынных ветрах задыхается ветер,
Сквозь ромашки идут на покос мужики,
Земляника качнулась, авось не заметят,
Заяц прыгнул испуганно в березняки.

Ой ты родина, вся ты в цикории синем,
Гой ты, родина, вся в ковыле и овсе,
И в рубахах навыпуск мы травы косили,
Что стояли стеной в серебристой росе.

О красивой невесте, о спящей царевне,
О румянце на белых, как сливки, щеках.
И о том, как пройдусь с ней по тихой деревне
Средь струящихся верб, распевающих птах.

И она, наплывая любовным туманом,
Всё впитает моё и подарит своё.
Холодок родников, тишину на полянах,
Всё, что сердце берёт, а душа - отдаёт.

* * *
Кураганка - мёртвый тигр,
Дохлая крица.
Вода всех цветов,
От чисто-зелёного
До жёлто-сизого.
В половодье разъярится, поднимется
И сникнет в инъекциях зноя,
От бесконечных потрав умирая,
Под испуганный шелест черёмух
И плач длиннолистых ив.

* * *
А малиновка - серебром,
Коноплянка - как ручеёк,
Будто не знакомы со злом,
Что покоя нам не даёт.
Радуйся! Я сердцу твержу.
О! Душа! Прошу, умились.
Васильки объяли межу,
Воспарили соколы ввысь.
Разве мало этих прикрас,
Флёру и жемчужной росы,
Еле различимый экстаз
Неуничтожимой красы.
Всё ещё пылает июль,
Земляника ищет друзей,
Облачный скользит белый куль,
Как гигантский сноп орхидей.
И на самом тонком крыле
Бабочка мне села на нос.
Пусть сидит, всё нравится мне,
Посередь берёзовых кос.
Посреди огромной страны
Я простор её возлюбил,
И текут ко мне валуны,
Точно я их всех пригласил.
И Уральский горный хребет
Тянет к океану ладонь,
Чтоб волной оставленный след
Обжигал её как огонь.