Не по-царски, а по-советски
Новая эра в отечественном образовании началась одновременно с Октябрьской революцией, поскольку уже 7 ноября 1917 года был сформирован Наркомпрос, который возглавил большой любитель экспериментов Анатолий Луначарский. Уже 30 августа 1918 года с подачи Луначарского был принят Закон об образовании, согласно которому все средние учебные заведения были переименованы в «единые трудовые школы», вводилась выборность школьных должностей, а в школьные советы помимо учителей вводились представители от проживающих в районе рабочих (четверть от общего состава совета) и учащиеся от 12 лет и старше (ещё четверть). На практике в условиях гражданской войны школы были, естественно, больше озабочены вопросами выживания, чем развитием демократии. Когда же перипетии борьбы за советскую власть остались позади, выяснилось, что старое школьное образование практически разрушено, а новое хочется строить совершенно непохожим на то, что было при «проклятом царизме». Строить, разумеется, начали с заимствований из-за рубежа. Поскольку основным врагом теперь был мировой капитал, то и заимствовать педагогические идеи начали в странах, где капитализм чувствовал себя наиболее уверенно, то есть в США.

Начало ХХ века было временем расцвета американской педагогической мысли, причём главным тогдашним американским авторитетом в этой области был философ и педагог Джон Дьюи, который считал, что «все недостатки современной школы происходят вследствие её оторванности от жизни». В своих лекциях Дьюи возмущался, что в одном американском городе дети даже не подозревали, что река Миссисипи из учебника географии имеет что-то общее с той Миссисипи, в которой они ежедневно купались. Философ предложил учить детей на основе практики таким вещам, которые могут действительно пригодиться в жизни. В соответствии с концепцией Дьюи учитель, например, предлагал своим ученикам подготовиться к воображаемому путешествию на Средиземное море. Дети должны были самостоятельно из книг почерпнуть информацию о том, через какие штаты и по каким дорогам им придётся ехать до порта, узнать цены на билеты, изучить расписание пароходов, выяснить, какая погода стоит в Алжире и Тунисе, и т. п. На практике идеи Дьюи взялась воплощать Элен Паркхерст - директриса школы в городе Дальтон. Своё кредо Паркхерст выразила так: «Долой классно-урочную систему, долой весь старый уклад школьной жизни! Пусть дети в школе занимаются чем хотят и сколько хотят!». Предполагалось, что ученики будут лишь советоваться с преподавателем относительно своего плана индивидуальных работ, а потом будут изыскивать знания в индивидуальном порядке.

Сама система, получившая название Дальтон-плана, не могла не понравиться Наркомпросу и лично товарищу Луначарскому ввиду своей революционности. С небольшими поправками на коллективизм и коммунистическое воспитание Дальтон-план начали внедрять в советских школах под названием бригадно-лабораторного метода. В школах были отменены уроки и звонки, классные комнаты были превращены в «лаборатории», включая «лаборатории языка и литературы», «лаборатории математики» и т. п. Парты нещадно выбрасывались на помойку, поскольку отныне школьники, объединённые в группы, должны были ходить на экскурсии, читать книги, трудиться за станками, но только не выслушивать лекции учителей. Что же касается содержания работы учащихся, то, естественно, ни о каких виртуальных поездках на Средиземноморье и речи быть не могло. Как должна была выглядеть идеальная работа в соответствии с Дальтон-планом, писал в 1926 году советский педагог Кагаров: «Мы должны будем весь учебный материал и все его формы подчинить основной проблеме - проекту улучшения дорог в нашем районе... В классе вырабатывается план работ, составляется смета на улучшение окрестных дорог, в мастерских ручного труда изготавливаются необходимые инструменты, близ школы закладываются цементные стоки для воды и так далее». Параллельно предлагалось изучать литературу на паровозную тематику («Железная дорога» Некрасова, «Стрелочник» Серафимовича и т.п.). На практике лабораторный метод натыкался на банальную нехватку учебных пособий, неумение преподавателей учить по-новому и вполне предсказуемую неспособность детей заставить себя самостоятельно заниматься чем-то, кроме игры в салки и прочих шалостей. Между тем страна шла к индустриализации, и народное хозяйство начинало всё больше испытывать нехватку специалистов с серьёзной фундаментальной теоретической подготовкой, которой Дальтон-план не мог дать при всём желании, а потому в 1929 году Луначарского сняли с поста главы Наркомпроса, а в 1931 году постановлением ЦК ВКП(б) советская школа вернулась от бригадно-лабораторного метода к привычной с царских времён классно-урочной системе.

Ещё через четыре года настал черёд другого детища Луначарского - науки педологии, которая в 1936 году была признана лженаукой со всеми вытекающими последствиями. Как и другие новации 20-х годов, педология была заимствована из США, где к тому времени имелись попытки соединить достижения психологии и медицины в единую науку о ребёнке. В Наркомпросе сочли, что без научного надзора за детьми воспитать коммунистическую личность невозможно, и Луначарский объявил: «Нам нужен не только школьный врач, но нам также нужен педолог, без которого нельзя вести школьное дело. Нет и не может быть советской школы без значительного количества штатных педологов». Поскольку ни один вуз в стране педологов не готовил, пришлось импровизировать и создавать педологическую службу с теми людьми, что попадались под руку. Тем не менее именно педологи отныне должны были решать, кого из учеников следует признать умственно полноценным, а кого - недоразвитым и отсеять от класса. Чуть ли не единственным инструментом советских педологов стал тест на интеллект «Стэнфорд-Бине», разработанный стэнфордским профессором Льюисом Терманом. Сам тест был создан по заказу армии США, которой было необходимо определять уровень умственных способностей новобранцев, дабы решить, кому из них можно доверить нечто более сложное, чем чистка картофеля. Позднее тест был принят на вооружение в высших и средних учебных заведениях США для отсева учащихся, не отвечающих нормам интеллектуального развития. В Америке система работала так, как и было задумано: дети интеллигентных и обеспеченных родителей легко набирали нужные баллы, а дети иммигрантов, чернокожих и иных нежелательных элементов попадали в разряд умственно неполноценных. В советских условиях, где образованное сословие было частью изгнано, а частью уничтожено или загнано в подполье, до верхних планок заокеанских тестов добирались совсем немногие, зато нижние уровни оказывались переполненными. Умственно неполноценных определяли в специальные классы для отстающих с щадящим режимом обучения, из которых назад ходу обычно не было.

Гром над педологами грянул 4 июля 1936 года, когда ЦК ВКП(б) издал постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов». В постановлении признавалось, что при попустительстве союзного и республиканских Наркомпросов в стране «действовала обширная система обследований умственного развития и одарённости школьников, некритически перенесённая на советскую почву из буржуазной классовой педологии и представляющая из себя форменное издевательство над учащимися, противоречащая задачам советской школы и здравого смысла». Авторы постановления отмечали, что «всё это вело к тому, что всё большее и большее количество детей зачислялось в категорию умственно отсталых, дефективных и трудных». Конкретные факты «извращений» уже на следующий день после постановления припомнила газета «За коммунистическое просвещение»: «Педологи изощрялись в выдумывании всякого рода безобразных, прямо преступных экспериментов над детьми. В 13-й неполной средней школе Октябрьского района Москвы при приёме детей ошарашивал педолог вопросами: «Чем работают на фабрике или на заводе?», «Чем не похоже дерево на стекло?» и заставлял в течение трёх минут говорить слова, «какие придут на ум». Естественно, такие вопросы детям страны рабочих и крестьян были не под силу.

Так в 30-е годы советское образование вернулось к традиционным формам обучения, когда ученики сидят за партами, а учитель выставляет оценки за усвоение пройденного материала. Вновь, как и при царе, отечественная образовательная система приблизилась к германскому образцу, и как раз вовремя - война с Германией снова была не за горами.

Лунная гонка
После войны основным геополитическим противником СССР оказалась Америка, в которой мальчики учились вместе с девочками, и в 1954 году раздельное обучение отменили. Дело вновь пошло к заимствованию из багажа американской педагогической мысли, поскольку с высоких трибун зазвучали призывы «приблизить школу к жизни». С подачи Хрущёва в советских педагогических изданиях началась дискуссия о том, как лучше сблизить образование и производство. Предлагалось отказаться от приёма в институты молодых людей, не прошедших практику на производстве, превратить первые курсы вузов в заочные или даже вообще отказаться от очных форм обучения. Между тем обстоятельства сложились так, что американцам самим пришлось обратить внимание на советскую образовательную систему.

В октябре 1957 года СССР запустил спутник, и общественность в США пришла в полную уверенность, что Советы обогнали их в науке благодаря превосходству своей системы образования. Журнал Time в ноябре 1957 года писал: «Русские победили без боя благодаря растущей научной и технологической подготовке», а через четыре месяца журнал Life утверждал, что советские дети на два года опережают американских в развитии благодаря дисциплине, царящей в советских школах. За спасение национального образования взялся доктор Джеймс Конант — блестящий химик и бывший ректор Гарвардского университета, участвовавший в создании атомной бомбы. Конант был не просто близок к правительству, он сам был почти правительством: после создания ФРГ он стал американским послом в этой стране и чуть ли не определял европейскую политику США, находясь на острие холодной войны. Он взялся готовить школьную реформу как асимметричный ответ врагу. При его участии были разработаны новые школьные планы и создана система школ, делающих упор на точные и естественные науки.

Благодаря спутнику американцы впервые в своей истории взялись за планирование школьной системы на федеральном уровне. Были созданы особые программы поддержки одарённых учеников, для которых разрабатывались курсы по точным наукам повышенной сложности. Школа и наука оставались для США приоритетом до тех пор, пока Армстронг не водрузил «звёзды и полосы» на Луне, после чего американцы несколько расслабились.

Зато в СССР лунному триумфу Америки не обрадовались и взялись за разработку своих программ повышенной сложности. В 1970 году советская школа начала переходить на новую программу. На свалку педагогической истории, например, было отправлено чистописание, чернильницы и перьевые ручки. Но главным стала новая программа по математике, которая отличалась запредельной сложностью. Так, шестиклассники должны были усвоить следующую мысль: «Функцией называется соответствие между множеством А и множеством В, при котором каждому элементу А соответствует не более одного элемента множества В». Очевидно, предполагалось, что, если дети усвоят понятия производной, интеграла и дифференциального уравнения, советские космонавты со временем смогут первыми высадиться на Марсе. Проблема была в том, что если американцы давали сверхсложные курсы одарённым детям, выявлявшимся с помощью тестов, от которых в Стране Советов отказались ещё в 1936 году, то в СССР функциями и интегралами мучили вполне обычных школьников, которые в результате полностью прекращали что-либо понимать в математике.

Между тем для Советского Союза начинался период истории, когда заниматься какими-либо заимствованиями уже никому не хотелось. Новая волна интереса к зарубежному опыту возникла уже перед самым крахом СССР, но изменить что-либо в советских школах уже было не суждено.