Служил в бригаде ракетных катеров в городе Балтийске, затем работал на рыболовецких судах (город Калининград). Вернувшись в Новотроицк, работал технологом на химзаводе, прессовщиком на заводе силикатных стеновых материалов, мастером на мебельной фабрике, преподавателем русского языка и литературы в вечерней школе и ПТУ, журналистом. В настоящее время работает заведующим отделом культуры и литературы в редакции новотроицкой городской газеты «Гвардеец труда».

В 1982 году окончил Литературный институт им. А.М. Горького Союза писателей СССР в г. Москве по специальности «литературная работа». Автор пяти поэтических книг: «Открытый океан» (издательство «Молодая гвардия», Москва, 1984 год), «Вьюжный Урал» (Южно-Уральское книжное издательство, Челябинск, 1989 год), «Горящее озеро» («Московский писатель», 1994 год), «Искра во мгле» («Золотая аллея», г. Калуга, 1994 год), «Родник у дороги» (Новотроицк, 2006 год).

Кроме авторских изданий, стихи А.А. Тепляшина опубликованы в более чем тридцати коллективных сборниках: «И дым Отечества», «Сенокосы», «Турнир», «Спасённая весна», двухтомник «Песнь любви», «Вечный берег» (Два века поэзии Оренбуржья), «Они прилетят», «Родительский день» (Поэзия и проза оренбургских писателей), «Высокие купола», «Чувство экипажа» и многих других, а также в антологиях «Русская поэзия. ХХ век», «Русская поэзия, ХХI век», Антология военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было».
Его стихи и литературные очерки публиковались также в газетах: «Советская Россия», «Труд», «Комсомольская правда», «Литературная Россия», «Московский писатель», «Южный Урал», «Оренбуржье», «Вечерний Оренбург», в журналах и альманахах: «Истоки», «Поэзия», «Литературная учёба», «Гостиный двор» (Оренбург), «Каменный пояс», «Октябрь», «Москва», «Брега Тавриды» (Крым), «Океан» (Мурманск) и других. Член Союза писателей СССР (России).

Редакция газеты «Вечерний Оренбург» горячо поздравляет своего постоянного, любимого автора с юбилеем и желает ему здоровья, вдохновения и новых книг.

Чёрный человек
У каждого есть чёрный человек,
и каждого из нас от колыбели
и до последней гробовой постели
ведёт он сквозь отпущенный нам век.

Мы не бываем никогда одни:
на площадях, где высятся кумиры,
и в тёмной келье собственной квартиры
окружены мы чёрными людьми.

В окно посмотришь — выпал белый снег,
и чёрные следы, как многоточье:
невидимый глухой осенней ночью
здесь проявился чёрный человек.

Бывает миг, когда наш хрупкий ум
вдруг поддаётся смутному безумью,
как дикий рой, оставшийся без улья,
плутает он по лабиринту дум.

Тогда выходит чёрный наш двойник
и, увлекая дикий рой по склону,
уводит нас к открытому балкону,
рукой в перчатке указуя вниз.

Не каждого столкнёшь на валуны.
Но даже в час живительной молитвы
вдруг промелькнёт, как лезвие от бритвы,
меж чёрных туч зловещий луч луны.

Ах, чёрный человек, прескверный гость,
ты норовишь опять ворваться в повесть?
А может, ты ночная наша совесть,
да только прочерневшая насквозь?

Нас отучил молиться страшный век,
и совесть наша за семью замками.
И я прошу: ты, проклятый веками,
не уходи, мой чёрный человек.

* * *
Вся жизнь – прелюдия к любви.
И пусть любовь не состоится,
её предчувствием живи –
и всё окупится сторицей.

И трудный одинокий путь,
и встречи, полные обмана,
бессонный плен, ночная муть
и тайный голос из тумана.

Чужой очаг, чужой приют,
душа, зовущая на волю,
и сердца трепетный лоскут,
пронзаемый внезапной болью.

Бессильный стон, неслышный крик,
во тьму летящий безвозвратно,
и даже твой последний миг –
всё, всё окупится стократно.

Пустое счастье не зови
и не считай, что жил напрасно
для той, несбывшейся любви,
что в мире не было прекрасней.

Хрустальный шар
Хрустальный шар, скользнув из Божьих рук,
разбился вмиг на мелкие осколки.
И хоровод, кружившийся у ёлки,
невольно вздрогнул, разрывая круг.

Наш праздник жизни сразу потускнел.
Как быстро показалось дно бутылки!
Кто маски снял, а кто-то не успел:
и волчьи морды скалились в ухмылке.

И позабыв заученную роль,
застыл затейник с призовой конфеткой:
откуда, почему такая боль
пронзила вдруг его грудную клетку?

И по толпе пронёсся тихий стон,
перекрывая аханья и толки.
И, не встречая никаких препон,
в сердца врезались звёздные осколки.

И кто-то в белом уходил во тьму,
и кто-то в чёрном подходил к порталу.
И, неподвластный сердцу и уму,
подвальный холод загулял по залу.

У выхода толпились "домино",
как связники меж тем и этим светом.
Тяжёлый трюм тянул корабль на дно,
а парус рвался, наполняясь ветром.

Где та граница, тоньше, чем микрон,
что бренный груз и душу разделяет?
И что за нить нас всех соединяет
в часы торжеств и в скорби похорон?

В быту – мы врозь: кто в лес, кто по дрова.
Всё время локти бьём о бронь доспеха.
Рабы наживы, власти и успеха,
меняющие правду на права.

Ещё кружится жизни карнавал,
и снова волк идёт в овечьей шкуре,
и чуть заметно приближенье бури,
и где-то далеко девятый вал.

Хрустальный шар – разбившаяся жизнь.
Растаяли в сердцах твои осколки.
И вновь мы хороводимся у ёлки,
и снова – шум, и снова – миражи.

Мы все несём хрустальный шар в себе
сквозь вой снарядов, грохот камнепада.
Покров хрустальный – хрупкая преграда
от всех невзгод в изменчивой судьбе.

О, как дрожит небесная рука,
держащая хрустальную игрушку.
И злобный рок берет её на мушку,
и медлит палец на крючке пока...

* * *

Не торопи приход весны,
печальный узник зимней стужи.
Её изменчивые сны
другие головы пусть кружат.

Не слушай, как звенит капель,
и не смотри, как на стремнину,
срывая с кованых петель,
река проталкивает льдины.

Не верь нахлынувшей, как боль,
надежде на иное счастье:
сердцам, где умерла любовь,
на звёздных тропах не встречаться.

Не жди весёлых перемен
в судьбе за ледяной оградой.
Пойми, что вечен зимний плен,
и в этом тоже есть отрада.

Не множь сомнений и потерь
в душе, завьюженной по крышу…
Но всё-таки – не верь, не верь
тому, что ты сейчас услышал.

Перелётные птицы
Перелётные птицы не знают зимы:
только север подует прохладой,
только ветер зловеще засвищет из тьмы
над пустым, обезлюдевшим садом —

покрываются крыши и мачты антенн
беспокойною стаей пернатых,
словно палуба брига, попавшего в плен,
возбуждённой толпою пиратов.

Гвалт базарный стоит все отлётные дни.
Ночь приглушит их крик беспардонный.
Только город погасит ночные огни —
снова кружатся птицы бездомно.

Что их ждёт? Те же крыши, поля и сады,
серебристые ленты излучин?
Улетают подальше от зимней беды,
от метели да стужи колючей.

Мы не первую зиму с тобой переждём.
Но с годами всё глубже, всё глуше
ты уходишь в себя
с первым хмурым дождём,
с первым ветром, пронзающим душу.

И печаль, и обиду в душе затая,
словно нет в мире солнечных пятен,
ты уходишь в себя, как в чужие края,
и язык мой тебе не понятен.

Перелётные птицы не знают зимы.
Им гнездовье родное не снится.
Перед стужей житейскою выстоим мы,
о, моя перелётная птица?

Ветер дует в окно, нагоняя тоску,
забирая тепло постепенно.
Сколько лет, сколько зим на коротком веку —
только осень одна неизменно.

Ты проснёшься однажды в предутренней мгле,
чёрным стержнем погоду отметишь...
Сколько лет, сколько зим пролетит на земле —
только осень пройдёт — не заметишь.

Сразу станет и тихо, и пусто вокруг,
солнце встанет, как будто из дыма.
Подступает декабрь...
Ты готова, мой друг,
зимовать бесконечную зиму?

* * *
Бегут бурлящие потоки
по всем извилинам земли.
Здесь наши вечные истоки –
у славной речи Губерли.

Идут века, мелькают годы,
теряясь в сумрачной дали.
Всё так же льются эти воды
по чёрным впадинам земли.

Откуда только что берётся?
Как сил хватает на разлив?
И наша жизнь, как речка, вьётся,
качая ветви старых ив.

Между камней она играет,
алмазы сыплет по траве.
И даль степную отражает
в своей изменчивой канве.

И в нескончаемом потоке
стремимся мы сквозь толщу лет,
вбирая юные истоки
и рассыпая звёздный след.

Стебелёк
О смертной мысли водомет...
Ф.И. Тютчев
О смертной мысли тонкий стебелёк,
стремящийся в бездонное пространство!
Хозяин твой тебя не уберёг
от горечи, забот, непостоянства.

Твой корень червь сомнения точил,
твой ранний цвет трепала непогода,
но ты на волю рвался что есть сил
через плетень родного огорода.

Хотел впитать ты соки всей земли
и обозреть невиданные дали,
чтоб всюду семена твои взошли
и налились созревшими плодами.

Сверкала на цветке твоём роса
венцом алмазным под лучом восхода,
но вот прошла безвременья коса –
и снова жди, пока окрепнут всходы.

Людская память – твой ориентир,
в итоге – скроет всё трава забвенья.
И всё-таки, по Божьему веленью,
на стебле этом держится весь мир.

Старый Новый год
Вся жизнь теперь – воспоминанья,
и праздник – Старый Новый год
подходит сердцу по названью:
ведь в нём лишь прошлое живёт.

Другие снежные метели
я вспоминаю в этот день.
Другие праздничные ели
на белый снег бросают тень.

Другие выплывают лица,
как образа, из белой тьмы.
Душа, как ласточка, кружится
в морозном мареве зимы.

Метёт позёмка на погосте,
и вихрь взлетает над холмом.
Мы в этом мире только гости
на шумном празднике чужом.

И лишь когда весёлый бражник
в неделю трезвую войдёт,
мы тихо свой встречаем праздник –
далёкий Старый Новый год.

У нас свои на сердце вехи
и поражений, и побед,
всё, что осталось в прошлом веке,
как заметённый санный след.

Всё, что теперь не в нашей власти,
всё, что мы ждали в свой черёд,
с надеждой, верою и счастьем
в далёкий Старый Новый год.

Молчи
Молчи – за дружеским застольем
и на печальном рандеву.
Молчи – когда пронзают болью,
тиранят душу, сердце рвут.

Молчи – и в счастье, и в несчастье,
обидных слов не замечай.
Скрывай душевное ненастье
и радость тихую скрывай.

Когда всё брошено на карту,
молчанье выставляй, как щит.
Кричит младенец перед стартом,
а старость мудрая – молчит.

Не сохранить простые чувства,
когда примешаны слова.
Молчанье – высшее искусство,
в миру привитое едва.

И если станет слишком смутно
от жизни, принятой всерьёз, –
молчи, чтоб слабостью минутной
не замутить хрустальных слёз.

Моим друзьям
Моим друзьям последнее прости,
когда уже исчезнут свет и звуки,
и упадут надломленные руки,
и прах земной почувствую в горсти.

Как я устал земную боль нести.
Как рад услышать звуки неземные.
Тихонько расступаются родные —
моим друзьям последнее прости.

Жена моя, на горестном пути,
в житейский ад спускаясь круг за кругом,
ты мне была любимою и другом —
моим друзьям последнее прости.

О, Господи, спаси и защити
детей моих!
И до предсмертной дрожи
я не смогу оставить их, но всё же —
моим друзьям последнее прости.

Ты хочешь душу грешную спасти?
Последним вздохом, мыслью потаённой
направься к Богу
и умрёшь спасённым —
моим друзьям последнее прости.

К истокам против ветра мне грести
пришлось всю жизнь, стирая в кровь мозоли.
За общий путь прозрения и боли —
моим друзьям последнее прости.

Бессмертья мне, увы, не обрести
ни в небесах, ни в жизни нашей бренной.
За тихий свет поэзии нетленной —
моим друзьям последнее прости.