Я долгое время хотела стать учительницей, ещё хотела быть врачом, но никогда актрисой. Никакой склонности к лицедейству я не проявляла. Но я стала актрисой — только для того, чтобы встретиться с Иваном Охлобыстиным. А с Иваном Охлобыстиным мы встретились, чтобы вместе идти к Тому, к кому рано или поздно придёт каждый человек.
Случай — язык Бога. И на этом языке написана любая человеческая жизнь. Случай привёл меня в театральный кружок. Это была дружная семья, и поэтому я застряла в нём на годы, а не потому, что хотела быть актрисой.

Я всегда считала, что я замужем за очень известным человеком. Но только теперь, когда фанаты доктора Быкова не дают нам проходу, я поняла, что настоящая известность пришла к Ивану после «Интернов». В сорок четыре года. А со мной это случилось в шестнадцать! «Авария! Смотрите: Авария!» — неслось отовсюду. На проспекте Калинина красовалась моя фотография, огромная, в размер книжки-высотки. Звёздный час! Глянец! Но память ассоциирует этот момент славы не с кайфом, а с солёным привкусом слёз, которыми я напоила маму. Всё самое отвратительное проявилось во мне именно с наступлением этого звёздного часа.

Голову снесло по полной программе. Гордыня попёрла изо всех щелей. Я не была калькой с Аварии. Хотя вред лицедейства, о котором пишут святые отцы Церкви, очевиден. Примерила маску Аварии — на, получи! Мистическим образом роль провоцирует, проецируется на реальную жизнь. Мама непрестанно плакала из-за меня. А я, забывшись на студенческих вечеринках, не приходила домой ночевать, не считая нужным даже позвонить. Мама долгими ночами вымаливала меня слёзной материнской молитвой. И какая это была молитва, известно только Богу, который изменил мою жизнь.

Я хорошо училась в школе, пока не стала ездить в киношные экспедиции. Наш математик, эксцентрично хватаясь за лысую голову, старчески причитал: «Господи, ну за что мне это!» Выводил вместо двоек большие нули или писал в дневнике вместо оценок: «Упала с печки», «Вся в грёзах». Так что актёрское мастерство в Школу-студию МХАТ я сдала на «отлично», а вот общеобразовательные экзамены завалила с треском, под грохот смеха всей приёмной комиссии. Но преподаватели всячески пытались вытянуть меня, задавая детские вопросы:
— Ну хоть в каком году умер Ленин, вы можете вспомнить?

Я ответила:
— Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!
Олег Павлович Табаков с неподражаемой улыбкой кота Матроскина констатировал: «Поскольку ваши ответы были несколько парадоксальны, мы возьмём вас вольным слушателем».
Как все актёры, я была влюбчива. Но странною любовью. У меня был долгий и страстный роман с Майклом Дугласом. Потом я изменила голливудской звезде с мушкетёром Боярским, которого сменил гардемарин Жигунов.

В реальности я тоже была влюблена — в однокурсника, и тоже безответно. Я так переживала, что даже покрылась вся какими-то болячками на нервной почве. А теперь представим, что мне не ответил взаимностью Иван Охлобыстин… Я бы не покрылась болячками. Я бы умерла — говорю без всяких преувеличений. Так понимаешь разницу между любовью и всем остальным. Это когда ты не мыслишь себе жизни без другого человека, ты им дышишь, твоя жизнь перестаёт иметь значение, растворяется, умирает в другом. И я умерла. В нём. Мой Иван — не царевич. Охлобыстин круче, потому что в отличие от своего сказочного тёзки разглядел свою суженую под её прежней «аварийной» скорлупой. А ему достался крепкий орешек.

Меня называли «карьеристкой» и были правы. Я очень хотела сделать через него карьеру. И я сделала её! Карьеру его жены. И абсолютно счастлива, что я его «деко-а-ция», что он в центре, а я сбоку. Он говорит всем, что называет меня «моя Кыса» просто потому, что букву «р» не выговаривает. И мне нравятся его шутки. Мне вообще нравится всё, что бы он ни делал. Но к этому ещё нужно было прийти.

У меня появился страх — потерять. И у нас обоих возникла одна и та же мысль: единственное место, которое нам даст возможность сохранить обретённое, — Церковь. Это было свыше. Откуда ещё было взяться этой мысли? Он предложил пойти в храм и причаститься. Мы оба не знали, что это и как это, но назавтра пошли и всё узнали в ближайшем храме.
И в секунду уничтожил «аварийные» последствия — детская привязанность к родителям вернулась и утроилась, авторитет родителей занял надлежащее место, видеть их, быть рядом снова стало необходимой потребностью. Мы с Ваней хотели немедленно подать заявление в загс, но у нас не было документов. Накануне он стал виновником аварии, пострадавший майор милиции отобрал у нас паспорта до момента выплаты ущерба. Денег не было. Мы взяли с собой Диму Харатьяна, и бюрократические баррикады Грибоедовского дворца рухнули перед натиском обаяния главного гардемарина — дату свадьбы назначили.

В эти же дни между нами произошла самая страшная за всю нашу жизнь ссора. Из-за Брюса Уиллиса и Стивена Сигала. Ваня считал Брюса круче, а я наоборот. Мы орали друг на друга до посинения. Я заявила: «Раз так, я не буду твоей женой». Теперь-то я понимаю, что это было искушение после причастия — обычное дело. И признаю, что ошибалась, — Брюс круче. Ваня тоже признал и преклоняется теперь перед Сигалом. Но мы больше не ссоримся по этому поводу, мы смеёмся.

Рано утром четвёртого октября 1995 года мы поехали венчаться. Не было ещё понимания, что мы стоим перед Богом, но от незнакомого радостного чувства, волнения и ответственности ладони были влажными. Я не понимала слов «да прилепится муж к жене своей», но чувствовала, что это важно. Зато на словах «да убоится жена мужа своего» на лице моего мужа отразилось состояние полного счастья. У нас есть одна-единственная фотография. Из окон храма бьют два луча солнца и падают к нашим ногам. И такое ощущение светлое, чистое, будто наши ангелы-хранители рядом. Мы очень устали, но когда таинство свершилось, я была счастлива — не потому, что закончилось, а потому, что поняла: «Он — мой!»

Я никогда специально не принимала решения перестать быть актрисой. После свадьбы мне поступило заманчивое предложение сниматься в Германии. Мы купались в любви, и расставаться не хотелось, но муж отреагировал неожиданно: «Пригласи режиссёра, посидим, побалакаем, видно будет». Режиссёр пришёл в гости. Вдруг мой муж мало-помалу начинает ему хамить, дальше — больше. Тот обиделся — нет роли.

Потом Валера Тодоровский звал меня в «Страну глухих» на одну из главных ролей. Это было лестно, но я была беременна, съёмки для меня в этот период неприемлемы. А сегодня я хочу совершенствоваться только в одной профессии — жены и матери.

«Ах, какой хорошенький!» — произнесла врач, глядя в ультразвуковой монитор. Это был следующий — после Ваниного предложения — самый потрясающий момент в жизни. Рот приклеился к ушам, как у Буратино. Я блаженствовала под волшебные слова: размер плода, сердцебиение… Муж тоже. Мы сидели, обнявшись, и представляли, как толстый розовощёкий бутуз будет бегать по квартире, как будет много-много детишек. Но первый обязательно будет мальчик-бутуз. Всю беременность мы называли его Егорушкой. На УЗИ Анфиска упорно показывала попу, но народная примета — острый живот — обещала мальчика. Токсикоз был лютый, как во все мои беременности. Анфиска угрожала выскочить раньше времени — ей не нравился запах сигарет. Я дала слово бросить курить, и угроза миновала. Больше я не курила никогда.

Вопреки ожиданиям, я родила девочку и чуть не упала со стола. Роды были нормальными, но у меня от боли был такой шок, что счастливому отцу и маме я категорически заявила, что больше рожать не стану никогда.

Анфиса — первенец. Особая радость и особая тяжесть. Я была совершенно сумасшедшей мамашей — всё приводило меня в паническое состояние. Анфиса начала орать, как только вылезла на свет, и не прекращала никогда, по ночам её просто зашкаливало в истерике. Когда после роддома мы развернули орущий кулёк, а там — всё малюсенькое, я боялась её пеленать, чтобы не сломать чего-нибудь. Пришла патронажная сестра и стала извергать страшные диагнозы: «Дисбактериоз! Мастит! Молочница!» И хотя это яйца выеденного не стоит — тогда ко мне можно было вызывать реанимационную бригаду.

«Ничего не бойся! Я спасу тебя, любимая», — сказал Ваня и всё сделал сам. Анфиса — егоза, пеленал он её нещадно, подмывал, купал, лечил. С тех пор эта его волшебная фраза «Я спасу тебя, любимая» работает безотказно. Анфиса была болезненной, не было ни минуты покоя. Мне бы не справиться, если бы не мама с папой: моя безотказная надёжная опора, наша семейная «скорая помощь» и служба спасения. Несмотря на это, недосып и усталость были хроническими, я раздражалась, мечтала о том, чтобы Анфиса наконец научилась обходиться без меня. И тут я забеременела Дусей, не прошло и полугода. Это был шок.

Но Дуся давалась легко. Добрые люди посоветовали, и я воспитывала её по системе, по которой категорически нельзя воспитывать детей. Если ребёнок кричит, не нужно бежать к нему сразу — это баловство: покричит и перестанет. И Дуся мало нас беспокоила. Каждое утро начиналось с того, что она своим грубым голосом лепетала: «Ада, ада». Мы смеялись. У неё было прозвище Гуся, Гусинда — она была похожа на гуся, всё-таки появился в доме живой гусёнок. Однажды мы смотрели кино, Дуся в соседней комнате заплакала. Перестала. Снова заплакала. Перестала. Странно, думаю. Захожу в комнату и вижу такую картину: стоит Анфиса в своей кроватке — ей чуть больше года — с закрытыми глазами, с соской во рту и качает Дуськину коляску. Я поняла — двоё лучше, чем один.

Дуся была не ребёнок, а подарок, и я решила, что это результат нового метода. По этой же методике дети спали в отдельной комнате. Это была чудовищная ошибка, я чуть не расплатилась за неё жизнью третьего ребёнка, Вари.

Однажды я оставила её запеленутую с ручками, накрыла одеялом, прилегла в своей комнате и отключилась. Варя сползла под одеяло и задохнулась. Когда я проснулась, она была в предсмертном состоянии: абсолютно синее лицо и навыкате огромные глаза. Несколько дней она провела в реанимации. Врач развёл руками: «Состояние крайней тяжести». В ужасе я позвонила своему духовному отцу. Его ласковый голос, такой отеческий, утешил даже тогда, когда это казалось невозможным: «Давайте уповать на Господа и молиться вместе», — и Варя выжила. Батюшка сказал нам: «Надо понимать, что это вымоленный ребёнок».

Варечку Ваня держал на руках умирающей, пережитый страх так довлеет над ним, что если бы не я, ей разрешалось бы всё. И она умело этим пользуется. По ней, конечно, плачет ремень, очень широкий. Кстати, этот пресловутый тезис отца Иоанна о необходимости жёсткого воспитания отцовским ремешком — чистая байка. Он и детей научил: они наперебой радостно вещают доверчивым журналистам, что детей надо бить и от этого они становятся жирными и розовощёкими.

Вася — наш долгожданный мальчик — родился в Ташкенте. Мальчики в семье — мамины. Они самым нежнейшим образом любят меня. Вася — это отдача, полная отдача. Он замечательный, и он мужичок. Когда видит, что я устала, не в настроении, подойдёт, нежно обнимет, поинтересуется, отчего я грустная. Целует мне руки и говорит слова, которые совершенно не ожидаешь от девятилетнего мальчика: «Я благодарен Богу за то, что у меня такая мама», или «Если у меня будет жена, то только такая, как ты», или «Не грусти, мамочка, я никогда тебя не брошу, я всегда буду с тобой». И сердце моё ликует, и грусть отступает. Нюша — девочка-конфеточка, Петелечка, потому что очень мелкая для своего возраста. Ей — восемь. Они с Васей друг с другом не расставались поначалу, сейчас соперничают, как когда-то Анфиса с Дусей. А вот Савва излишне избалован мной, ему больше всего досталось моей любви и нежности, потому что он младшенький. Савушка даже во время игры соскучивается, приходит, как кот, сворачивается вокруг моих ног и целует их. Он баловень всей семьи и абсолютный нахал. Сейчас Савва сломал бедро, лежит в гипсе, раздает всем указания и совершенно обнаглел. Иногда мне хочется шлепнуть его, но на попе гипс.

Так от всех детей вместе и от каждого в отдельности я мощными дозами получаю инъекцию любви, которая даёт мне могучую силу жить. Это и есть настоящий кайф материнства. Досужее мнение, что быть многодетной матерью — это бремя и мука, не глупость даже, а просто неведение. Трудно быть матерью одного ребёнка, это уж я теперь точно знаю. С рождением каждого следующего — только легче.

Помню, как-то вошла к детям в комнату, а они молятся все вместе: «Господи! Пошли маме ребёночка, нам так хочется ещё братика или сестрёнку!» Я замахала руками, как ветряная мельница: нет-нет, ни в коем случае. Тогда я чувствовала себя уставшей, мечтала выспаться. После Нюши я потеряла одного зачатого ребёнка. УЗИ показало — «плод замер». Я не хотела верить, повторила исследование в трёх местах — увы. Когда приехала в больницу, у меня уже начался выкидыш. Это не был аборт. Но состояние, когда из тебя вытаскивают дитя, я пережила. Это страшно. У меня был тяжеленный стресс. Так что лучше пусть рождаются дети и пусть их будет столько, сколько Бог даст. Вот уже четыре года, как не даёт. Мне надоело высыпаться. Я скучаю по большому животу, я хочу кормить ребёнка грудью. Я хочу этого драйва. Я, как говорят про наркоманов, на игле. Но такая зависимость, думаю, одна из немногих, угодных Богу. И теперь я не против молитв о пополнении семейства, я — «за»!

Мы все и всё делаем с молитвой: едим, спим, учимся. Вся семья соблюдает посты. Все дети причащаются с утробы, маленькими — четыре раза в неделю, сейчас из-за учёбы — реже. Но каждое воскресенье и в церковные праздники — все мы в храме и все причащаемся. Это наш образ жизни. Я никому его не навязываю. Поначалу, как все неофиты, я «садилась на ухо» всем входящим, мне не терпелось поделиться тем сокровищем, которое я для себя нашла, всем указать дорогу в храм. Видно, я делала это слишком неумело и навязчиво, потому что отец Иоанн говорил: «Если хотите не верить в Бога — поговорите с Кысой». Теперь у меня иной подход, по слову святого Серафима Саровского: спаси себя и вокруг тебя спасутся тысячи.

Каждое утро, проснувшись, я благодарю Бога за то, что имею, и трижды за то, чего не имею. Потом я бегу и целую спящего мужа. Я могу не поцеловать детей, но мужа целую обязательно. Это не ритуал, это потребность — Ваня полночи стучит по «клаве», как радистка Кэт, поэтому я сплю с детьми и успеваю соскучиться за ночь. Потом я возглашаю подъём детям. Потом истошно, как петух, ору ещё и ещё. Потому что никто не встаёт ни с первого раза, ни со второго, ни с третьего. Кого-то надо нежно тормошить, кого-то надо треснуть по попе. Я их понимаю, потому что отсыпаются они только в каникулы, в свободные от школы дни — все в храме. Кроме того, я отвожу их в школу на полчаса раньше, чтобы на обратном пути успеть на службу и причастить Савушку. Потом мы с Савенькой возвращаемся, кормим папу и отправляем на работу.

Если он уходит раньше, никогда меня не будит, требуя завтрака, — деспотизма Ваня лишён начисто. Если я устала и не приготовила, он не устраивает сцен и кормится сам. Пока толпы нет, я суечусь по дому. Ни одна, самая навороченная, стиральная машина не выживает у нас долго, потому что работает безостановочно. Кстати, первая из них появилась в доме только с четвёртым ребёнком.

Радуюсь приходу мужа как ребёнок, потому что скучать начинаю с утра. Когда он звонит, я всякий раз расцветаю как майская роза, будто у нас медовый месяц. Мне всё время хочется быть с ним рядом, бок о бок, я с трудом дожидаюсь вечера. Когда он писал книгу «14-й принцип», со второго этажа дачи регулярно раздавался крик: «Кыса! Сюда! Немедленно! Если ты меня не послушаешь сейчас же, я устрою скандал». И читал мне каждую законченную главу. И мне нравится быть ему нужной. Когда наш папа-работоман позволяет себе отдыхать, мы все вместе ездим в гости, ходим в походы и в лес за грибами.

Господь отмерил мне неизмеримо больше того, о чём я могла просить в самых дерзновенных молитвах. Мы едины — в восьми лицах. И мы счастливы. Как все счастливые семьи, похожи на другие. Но мы — православная семья. И не было бы сегодня охлобыстинских восемь «я», если бы Бог не послал нашей семье духовного отца. И любовь бы наша нас не спасла. Однозначно. Для меня очевидно: счастливых семей стало бы куда больше, будь у каждой мудрый духовный наставник. Не было бы в стране ни разводов, ни демографического кризиса.

Нам повезло. В дом к священнику Владимиру Волгину я попала случайно, ещё на втором курсе института. Нас с подругой привёл туда мой однокурсник, сейчас он алтарник в нашем храме. Мы пили чай, беседовали. Но прощаясь, батюшка сказал подруге: «Всего доброго! — потом повернулся ко мне и добавил: — А с вами мы ещё увидимся. До встречи».
И мы встретились. Через два с половиной года, когда я уже была беременна Анфисой. Мы пришли к нему в гости вместе с Ваней. Там были матушка Нина, её почти столетняя бабушка Александра Леонардовна, Екатерина Васильева с сыном, теперь уже священником Дмитрием Рощиным. Все, как обычно в этом доме, общались за угощением. Но на этот раз я захотела исповедоваться. И если моя первая исповедь длилась не больше пяти минут, то тут батюшка проговорил со мной часа два. Я поняла, что такое исповедь, настоящая исповедь. Уходя, на этот раз твёрдо знала, что обрела ещё одну семью, ещё одного отца, что больше не смогу жить без этих людей.

Анфиска младенцем попала в больницу с гнойным лимфаденитом — тогда я впервые увидела слёзы на глазах мужа. Я — к батюшке. Он сказал, что надо причащать ребёнка как можно чаще. Сначала я исполняла это по доверию к батюшке. Не знаю почему, но я была твёрдо уверена в том, что только причастие может помочь. Постепенно причастие стало необходимой потребностью и для меня самой. Трудно объяснить. Как объяснить, что дышишь?

Первые годы нам с Ваней было очень тяжело, как, наверное, всем, кто так скоропалительно женился. Это называется — никто не хотел уступать. Мы ссорились ужасно. Причины не важны. Я, инфицированная «аварийным» вирусом, считала, что он должен носиться со мной, как с принцессой. А он приходил с работы уставший, и прыгать вокруг него должна была я. Я не знала, что именно так должна себя вести нормальная жена, и вела себя как ненормальная жена.

У нас был уговор: свои носки он стирает сам. Но Ваня никогда этого не делал, разбрасывая их по всему дому. Я шла на принцип. Собирались горы носков. Анфиса была ещё крошечная. Как-то слышу её голос: «Папа, папа, папа». Я ей: «Папа на работе». Она:

«Папа, папа». Смотрю, она сидит под столом и играет с его носком: «Папа, папа». Ваня стал просто выбрасывать носки, надевал новые. Может, эта холодная война закончилась бы разорением, если бы не Анфискина няня. Когда я увидела, как эта чужая женщина, в обязанности которой входило только за ребёнком смотреть, молча налила в таз воды и перестирала все грязные носки моего мужа, мне стало стыдно. Больше мы носки не выбрасывали.

И по всем самым дурацким поводам — стыдно вспоминать — я безостановочно мучила отца Владимира. Он терпеливо выслушивал мои глупые жалобы, находил мудрые слова, и мое строптивое сердце остывало. На протяжении многих-многих лет он разными способами пытался внушить мне одну-единственную мысль — жена должна слушаться мужа. Только так можно сохранить семью. И сейчас, по прошествии пятнадцати лет, я с ужасом понимаю, как долго эта простая мысль до меня доходила. И как это мудро, и какое счастье — слушаться мужа. Я готова целовать следы его ног за долготерпение и любовь.

У меня перед глазами есть эталон — семья отца Владимира и матушки Нины, я подспудно стремилась и продолжаю стремиться к нему. Матушка Нина — недостижимый пример для меня во всём, я хотела походить на неё хотя бы внешне. Она носит длинную юбку и платок, и я надела. Матушка не носит брюки, и я не стану. Мне никто не запрещал, нет в этом никакого насилия над собой. Вот когда мне нужно было на «Кинотавре» нести на себе вечернее платье — вот это было серьёзным испытанием…
Однажды Господь уже сотворил такое чудо с моей жизнью. Актриса Оксана Арбузова умерла. Зато есть Анфиса и Дуся, Вася и Савва, Варвара и Иоанна. Не знаю, кем они станут. Главное, чтобы они не покидали Церковной ограды.

Есть отец Иоанн. Он непременно будет настоящим священником. А я — с ним. Но мне мало просто быть с ним. Его деко-а-цией. Я хочу и должна стать настоящей матушкой, его опорой, его ребром.