Человек в подобной системе тоже имеет свою идею, но представьте, что кто-то по какой-то причине вдруг отклонился от намеченного направления и теперь живёт в отрыве от предначертанной судьбы и возложенной миссии. В этом и заключается идейный эпицентр романа Фарида Нагима «Земные одежды».

Главный герой романа Димка – среднестатистический москвич, живущий в коммуналке с нелюбимой женой и методично убивающий время на опостылевшей работе. «Земную жизнь пройдя до половины», герой ощущает в мегаполисе потерю почвы под ногами: «Шарик Димкиного тела потерялся и завис на этом пейнтбольном поле, он забыл все свои прежние, автоматически отработанные, но в целом хаотические маршруты передвижений. Ища себе место, он вдруг понял, что в стране не делается ничего серьёзного, перспективного». Начинается судорожный поиск системы координат, смысла жизни, в результате которого себя и своих ровесников Димка осознаёт «треснутым поколением», провалившимся в тектонический разлом эпох, отсоединённым, как прицепной вагон, от скоростного состава истории: «…идеологически замороженные советской системой юноши, они радостно нырнули в кипящие котлы капитализма, и вынырнули кто за границей, кто в Чечне, одни убийцами и калеками, другие бомжами, третьи живыми мертвецами, кем угодно, но только не красавцами Иванушками. Они мечтали о новой жизни, мнили себя избранными, грезили роллс-ройсами, яхтами и парижскими спальнями, но ничего не вышло из этого, они ничего не получили, но и просто работать от зари до зари подчинёнными в офисах, рабочими на фабриках и заводах уже не могли — не совмещались эти виды с яркими миражами, обессилившими душу».

Однажды в метро Димка видит объявление о некоем Фёдоре Волкомурове, в 95-м году уехавшем на учёбу в Москву из маленькой оренбургской деревни Ченгирлау и пропавшем без вести. Димку поражает собственное сходство с фотографией разыскиваемого. Дома на антресолях среди вещей прошлых жильцов коммуналки Димка находит сумку с дневниками, письмами и «учёными записками» того самого Фёдора Волкомурова – аспиранта агрофака. Из дневников главный герой узнаёт о семье Фёдора, о развале колхоза в Ченгирлау и о сельскохозяйственном проекте Волкомурова.

Окончательно разочаровавшись в жене и работе, влекомый неведомой силой, Димка отправляется в степной край на границе с Казахстаном, где каким-то метафизическим образом преломляются время и пространство: «Это было странное возвращение в начало девяностых - та же попса и шансон вагонного радио, те же угрожающие, быковатые походки у парней. <...> На скамьях сидели старухи казашки, и по их одеяниям трудно было бы сказать, какой сейчас век».

Здесь, в конкретной, отдельно взятой точке произошло замедление времени, затор бытия, и десятилетия, как в автомобильной пробке, оказываются плотно прижатыми друг к другу. Именно в Ченгирлау Димке становится очевидно, что тридцать последних лет были сплошной эпохой перемен, что произошёл тотальный дрейф системы ценностей: «Всё вернулось к началу странного круга. Дом культуры стал церковью, и на крыше вновь появились снесённые в двадцатые годы маковка с крестом и звонница. А за деревней, на мощном уступе, пред которым даже река робела и покорно изгибалась, осела «Кармелита» — белая вилла наркобарона Табани. Это, наверное, было самое красивое и видное место во всей деревне. Вилла была возведена на фундаменте детского туберкулезного диспансера».

А грубые швы истории прошли по человеческим судьбам: «Всё разваливалось в деревне, всё разваливалось в этом дворе, всё разваливалось и в компании. Здесь каждый был сам по себе, и каждый по отдельности нёс какую-то бессмысленную чепуху, а общего и осмысленного не получалось. <...> Димку не покидало ощущение, что за время его отсутствия в этом мире произошла глобальная катастрофа, ударные волны которой слышны до сих пор. И люди только сейчас немного пришли в себя и опомнились, приподняли головы и отряхнулись. Окликают друг друга, кто жив остался».

Но только здесь, где жители деревни, как остатки роты после артобстрела, собираются в партизанский отряд, Димка находит себя, ощущает своё присутствие в мире: «Шёл и слышал своё дыхание, будто рядом с ним усталый человек, это мешало, и он понял, что отвык в городе от своего дыхания, не слышал его в городском шуме много лет».

Совершенно необъяснимым образом он узнаёт все достопримечательности Ченгирлау, умело ориентируется в деревенском быту, как после амнезии, вспоминает соседей, проникается нежностью и заботой к уже обезумевшему деду-фронтовику (единственному оставшемуся в живых родственнику), встречает настоящую любовь. Биографии Димки и Фёдора Волкомурова смыкаются воедино, вещь и идея наконец-то находят друг друга. Как блудный сын после мирских страстей, главный герой возвращается в отчий дом, обретает родину: «Я просто понял, что у меня есть земля. Есть столб атмосферного воздуха над ней и космос. И на этой земле я имею полномочия жить, быть полноправным и свободным. То есть понял, что до этого, и вообще, я был никакой человек и вполне допускал, что со мной можно делать всё, что угодно, — обманывать, использовать, повелевать и богатеть за мой счёт».
Но на родине ещё предстоит «собирание русских земель» и формирование «народного ополчения», ведь, как известно, один в поле не воин, потому нужно преодолеть цивилизацию одиночек и вернуться к культуре всеединства. Но как это сделать, когда соборность вытравили из душ, а коллективизм выбили из сознания: «Вся деревня находится в фермерской эйфории, и странно, это ещё более отдаляет людей друг от друга».

Димка-Фёдор становится для односельчан своеобразным культурным героем, пассионарием, который вопреки инстинкту самосохранения стремится изменить действительность. Он пытается раскачать земляков «философией общего дела», превратить Ченгирлау в Китеж, Беловодье, остров Буян, в стране, давшей сильный крен, сконцентрировать резервацию патриотов и тружеников.

На какое-то время это удаётся: через Интернет в Ченгирлау стекаются единомышленники со всей России, утомлённые урбанизацией и отсутствием сверхзадачи. По проекту Волкомурова восстанавливается колхоз, возрождается земледелие. Люди будто выходят из спячки, разрывают непроницаемые душевные мембраны, начинают видеть друг друга. В новогоднюю ночь, встречаемую всей деревней в новом клубе, Димке при виде общего благоденствия, подобно гётевскому Фаусту, хочется произнести «остановись, мгновенье – ты прекрасно»: «Казалось, некий волшебник руководит торжеством: много людей, но просторно; выпито мало, но пьяно; несколько часов танцев, хороводов и забавных конкурсов, но никакой усталости».

Но предприятие жителей Ченгирлау признано областными властями «нерентабельным» – колхоз без государственной поддержки разоряется. Оказывается, возделывание родной почвы происходит в «зоне рискованного земледелия», где неотвратимо разрастается пустыня, где по границам родины, как заградительные щиты и блокпосты, надо высаживать хвойные деревья; где, несмотря на круговую оборону, ополченцы несут потери от убийств, суицида, пьянства, супружеской неверности.

Видимо, что-то сбилось не в индивидуальной, а в общенациональной программе, нужно не выравнивать крону, а восстанавливать корневую систему, а для этого необходимо оглянуться назад, найти ту точку, за которой всё пошло не так. Может быть, попытаться отыскать нулевой меридиан в степи с её колоссальной энергией не исторического, а археологического времени: «…верилось, что здесь сияла бескрайняя водная гладь. Ковыль переливался глубокими волнами, вздымался на барханах. Громады облаков двигали по впадинам световые пятна. Пылающее марево вдали воссоздавало хранимые веками миражи — караваны, древние города, конные армии. Холодело в груди и дух захватывало, казалось, ковыль дымится по верху пустоты, он — шерсть бездны».

А может быть, удастся повернуть стрелки часов, обратясь к храму: «Люди были в современных одеждах, а их тени на стенах средневековые».
Когда обличие превращается в личину и скрывает лик, человек хочет сбросить земные одежды, стремится очиститься от коросты, жаждет обновления. Спасением станет, по апостольскому призыву, облечь душу в «одежды небесные», но чистыми они останутся, если мы не будем «подпольщиками на своём поле».