Главным камертоном книги стало, безусловно, лучшее стихотворение Кильдяшова «Арарат», в котором автор уже в самом начале своего творчества определял для себя очень важную и значимую тему, корнями уходящую не только в глубь истории человечества, но и в глубь человеческой природы, в глубь человеческого греха, в глубь человеческой души, ищущей пути спасения от гибельных соблазнов мира сего. Так, посреди безумия всемирного Содома и Гоморры двадцать первого века молодой поэт, как в ветхозаветные времена, с чистой, едва ли не с романтической юношеской наивностью пытается обрести, может быть, последнюю в земной истории надежду:

Дремлют в сладостной неге
Под водой города,
Мы плывём на ковчеге,
И я знаю – куда.

Опалённые зноем,
Как мы выжить смогли?
Мы подобраны Ноем
С этой грешной земли.

Всё, что было когда-то,
Ты отныне забудь,
У вершин Арарата
Мы начнём новый путь.

Как видим, это совсем не похоже на то, что так агрессивно-напористо требовал когда-то в своих жёстких металлических ритмах рок-кумир тогдашней молодёжи: «Перемен хотим, перемен!..». Собственно, «перемен» поколение Виктора Цоя получило с избытком, но от них жизнь стала ещё тошнее, шизофреничней и убийственней. Вожделенная «свобода» действительно пришла не только по-хлебниковски «нагая», но и бесстыже-наглая, тупая, жадная, сатанински тёмная и прожорливая, перемалывающая своим похотливым ненасытным чревом слабые души и намертво прозомбированные мозги. В конце концов поколение Цоя и их отцов-«шестидесятников» добилось, чего хотело: полного раскрепощения, свободы от государства и от стыда, от вековых моральных ценностей, от традиционной культуры, от исторической памяти, от собственной самоидентификации ради глобального унизительного нивелирования по законам так называемой западной цивилизации с её гипертрофированным безбожным прогрессом, в котором нет места страдающей душе, задумывающейся о грехе, о вечном, о спасении... Нет, не ради внешних «перемен» строил ветхозаветный Ной свой ковчег, не для того и «мы подобраны Ноем с этой грешной земли» по искреннему слову Михаила Кильдяшова, которому в поэтических снах пригрезилось, что «У вершин Арарата Мы начнём новый путь...». И в этом принципиальное отличие поэзии Кильдяшова и большинства из его поколения двадцатилетних от поэзии поколения рок и маскультуры...

Однако вместо «нового пути», вместо очистительного исцеления в грозных волнах потопа человек добровольно соблазнился элементарными «переменами», не изменив своей внутренней сути, своей жизни, своей совести. Этот драматизм, эту метафизическую драму современного мира Михаил Кильдяшов обозначит в лаконичной афористичной форме на страницах «Ковчега»:

...Пору заката, восхода
Мы провожали, как миг:
Думали, в этом свобода,
Но оказалось – тупик.
(«Мы календарь не листаем...»)

Итак, вместо «новой жизни» - банальные «перемены», новые революции, потрясения, и в итоге – «свобода» без границ и берегов, оказавшаяся «тупиком»... Что называется – с ковчега на бал... сатаны!..

О серьёзности поэтического роста Михаила Кильдяшова можно судить по тому, что новая книга его стихотворений «Пассион» явилась логическим продолжением первой. Тут уместно вспомнить слова Александра Блока о «чувстве пути», необходимом поэту. Редкое для русского слуха слово «пассион» (от лат. passio) означает «страдание», «страсти», связанные с евангельским сюжетом о предательстве Иуды, пленении и казни Иисуса Христа. Поэт с неизбежностью приходит к пониманию того, что в жизни каждый человек изначально поставлен перед неотвратимым выбором, решающим всю его дальнейшую земную и посмертную судьбу, – либо «новый путь» от своей греховности по вертикали к Небу, к вечному и Предвечному, либо - горизонтальный «тупик», ведущий к саморазрушению и предательству. Иными словами, либо ты сораспинаешься со Спасителем, с Родиной, со страдающим народом, либо распинаешь, предаёшь с толпой, ежедневно и ежечасно изрыгающей: «Распни Его!».

Об этом лирические и философские стихи Михаила Кильдяшова в новой книге «Пассион», в которой через страдания и личную Голгофу он пытается найти выход из бесконечного тупика. Молодой поэт прекрасно понимает, какую ответственность берёт на себя за каждое произнесённое слово, ибо в настоящей поэзии:

Слова боятся обмирщения –
Сакрализуются в стихах...
то есть в стихах слова соединяются с Небом и самым первым Словом, сияющим неизречённым Светом у истоков начала начал...

Увы, Ноев Ковчег не стал спасением для человека. Голгофа - тоже ничему не научила... Путь из тупика требует большого труда, душевного подвига, страданий, падений, разочарований, покаяния. И Михаил Кильдяшов, от стихотворения к стихотворению учась и постигая поэтическое ремесло, неторопливо и вдумчиво идёт навстречу Судьбе, осознанно выбирая путь, где, вопреки всему, -
У каждого в углу своя икона,
У каждого тепло своих лампад,
И каждый в ожиданьи пассиона,
Уходит молча в Гефсиманский сад.

В поисках земли
Михаил Кильдяшов

Мы теперь не знаем, что нас ждёт,
Мы который день не видим суши,
Мы кричим: «Спасите наши души» -
Отпускаем ворона в полёт.

Ни к чему нам плуг или соха,
Пусть вода запомнит наши лица,
Если не сумеем расселиться
На земле, свободной от греха.

Молим о случайном островке,
Словно о великом Божьем даре,
Не беда, что твари – все по паре –
Говорим на общем языке.

По воде никто здесь не пройдёт,
Ворон не достиг заветной суши,
Шёпотом: «Спасите наши души» -
Голубь устремляется в полёт.

Господи, помилуй, просветли!
Позабудем про вражду, про битвы,
Обещаем выучить молитвы,
Если доберёмся до земли.

Мы своим предчувствиям верны,
Мы в скитаньях стали молчаливы…
Голубь – в клюве веточка оливы –
Значит, наконец-то спасены.

* * *
Венчается раб Божий Михаил рабе Божьей…
Из невозможного будущего
Кольцо уронишь – это не к добру,
В тебе нет жизни, словно в истукане,
Священника слова не разберу
О чуде, о вине и браке в Кане.

Смирение твоё перед людьми,
Как будто затаённая обида,
Недаром за соседними дверьми
Звучала по кому-то панихида.

Я чувствую себя еретиком,
Хотя так близко крест нательный к телу,
Свечу мою задуло сквозняком,
Признайся, ты ведь этого хотела…

Пассион
Ходите семимильными шагами,
Чтоб вовремя взойти на эшафот,
Однажды искушённые богами,
Не станем мы срывать запретный плод.
 
У каждого в углу своя икона,
У каждого тепло своих лампад,
И каждый в ожиданьи пассиона,
Уходит молча в Гефсиманский сад.
 
И не осудят, кто от нас зависим,
Не оклевещут, кто не дураки,
Мы не оставим дневников и писем,
Не расшифруем вам черновики.
 
Свою судьбу мы примем без истерик,
Последних слов не скажем на Суде,
Нас поведут, усталых, на тот берег,
Когда ходить научат по воде.

* * *
В той почве, где мало влаги,
Корнями сидишь прочней,
От гибели буду в шаге,
Но всё же себе верней.

И ветви мои бродяге
Подарят игру теней,
От гибели буду в шаге,
Но всё же себе верней.

И чем процветать в овраге,
Завяну среди камней,
От гибели буду в шаге,
Но всё же себе верней.

И стану листом бумаги,
Напишут стихи на ней,
От гибели буду в шаге,
Но всё же себе верней.

* * *
Палачи всегда опаздывают
Илларион (Троицкий)
Меч бессилен, заложенный в ножны,
Будь ты в праздности или в труде,
Ведь шаги распознать очень сложно,
Если кто-то идёт по воде.

Я Его приближение слышу
В полусне или полубреду,
Как расслабленный, я через крышу
Путь к Спасителю всё же найду.

Укажи, где святая дорога,
И молитве меня научи,
Говорят те, кто веруют в Бога,
Что опаздывают палачи.

Опоздали они на Голгофу,
Опоздали они в Вифлеем,
Напророчили нам катастрофу,
Но сюда не придут ни за кем.
 
Плаха
Ты меня провожаешь до плахи,
Всё закончится на заре,
Отчего не ушёл я в монахи
И не заперся в монастыре?

Я читал бы по чёткам молитву:
«Сыне Боже…» - звено за звеном,
Но ты в руки вложила мне бритву,
Напоив приворотным вином.

Я смотрел на святейшие лики,
Но молился на имя Твоё,
И отныне я грешник великий,
Ты напишешь мое Житиё.

Мне мирские неведомы страхи,
Мы прощаемся на пустыре,
Ты меня проводила до плахи,
Всё закончится на заре.

* * *
Если не справляется свинец,
Мы детей уводим со двора,
Мне не жаль цепочек и колец
Для отливки пуль из серебра.

Я магический рисую круг,
Я даю тебе свой оберег,
Ты теперь единственный мой друг –
Самый непорочный человек.

Этой ночью мне идти в патруль,
Если поломаются ножи,
Если мне в бою не хватит пуль,
Ты молитвы в памяти держи.

…В битве обнуляются грехи,
Слава Богу, есть кем дорожить,
Утро протрубили петухи –
Значит, мы с тобой остались жить.

* * *
Не обрели с тобой мы дома,
Не затопили очага,
Когда слова стояли комом,
Во мне ты видела врага.

Я твоему молчанью верил,
Молчанье, оказалось, врёт:
Я запирал надёжно двери –
Ты находила чёрный ход.

Когда бессильны были руки,
Глаза – по-старчески грустны,
Ты фальшь ловила в каждом звуке
И в приближении весны.

Чужими звёздами влекома,
Ушла в чужие берега,
Не обрели с тобой мы дома,
Не затопили очага.

Поход
А ты думал, тебя позовут в поход?
Алексей Гнеушев

Когда мы уходили в поход,
Нам места приготовили в склепе,
Неумело, штыками вперёд,
Одолели мы горные цепи.

А по спинам бежит холодок –
Ощущение пятой колонны,
Словно рыбы попали в садок,
Наши боги к врагам благосклонны.

Не хватает над сердцем щита,
Как пульсируют наши аорты!
Боевая идёт нищета
На войну против мощной когорты.

Древком знамени вооружён
Новый житель фамильного склепа,
Не учите слезам наших жён –
Предкам это казалось нелепо.

Изгнание из рая
Мы яблоко храним на чёрный день,
Кто знает, сколько быть ещё скитальцами,
Мы не одни – хоть что-нибудь надень,
Обет молчанья ты покажешь пальцами.

В дороге умываемся дождём,
Ты знак согласья подаёшь мне веками:
В пределы чужеродные войдём
Мы варварами, немцами и греками.

Мы поздно принесли запретный плод,
Тут змея на груди пригрев проклятого,
Потерянный беснуется народ
И хочет доказательств от Распятого.

Оловянный солдатик
Ты всегда нарушаешь традиции,
Ты мальчишеской бредишь игрой,
На столе занимает позиции
Оловянных солдатиков строй.

Над войсками верховной Богинею
Назначаешь предел бытия,
Замыкаю я стройную линию,
Знаю: первая пуля - моя.

Я сложу по нелепости голову,
Ведь непрочно стою на столе.
Как никто, знаю цену я олову,
Я расплавлюсь в каминной золе.

Вся игра. Уцелели немногие.
Спрячешь раненых ты под кровать,
А когда протрубишь, то безногие
Вновь придут за тебя воевать.

Слова
Хула, хвала или пророчество,
То мелодичны, то сухи,
Слова боятся одиночества –
Объединяются в стихи.

Мы в них всегда найдём прощение,
Порой погрязшие в грехах.
Слова боятся обмирщения –
Сакрализуются в стихах.