Учился в Москве в Литературном институте. Автор книг стихов «Звездочёт», «Меня меняли вёсны», «Люблю и верую», «Приехал Путин в Кувандык», «Первоцвет», «Родословная».
В «Вечёрке» стихи Владимира Курушкина печатаются регулярно. Сегодня предлагаем читателю новые произведения поэта.
Имя Андрея Блохи мало кому известно. Подборка его поэм и стихотворений была опубликована несколько лет назад в альманахе «Гостиный Двор».
Живёт Андрей Блоха в Бугуруслане. После окончания Самарского политехнического института работает инженером-электронщиком. Участник областного семинара молодых авторов.

Владимир Курушкин
* * *
Скольжу на дынях,
Проваливаюсь в ананасы.
Я утрамбовываю мусорный контейнер,
Преодолевая отвращение.
Прыгаю, как на ринге,
На одном из московских рынков,
Усилием воли представляя
Горячий дух полыни,
Оренбургские степи-матрасы
И эти вечерами лясы-балясы
В спокойное время,
Когда мы и не догадывались,
Что в одно мгновенье
Всё это рухнет, как дерево дряхлое.
Меня никто не замечает,
Я — серая мошка.
Втаптываю отчаянно
Своё настоящее в прошлое.
Господи, молю, дай силы
Дойти до дома,
Где и солома едома,
И в сон провалиться,
Который мне выделила столица
От щедрот своих бережливых.
Господи, дай мне силы!

* * *
Не выжгли калёным железом,
А просто забыли, что есть:
Травы говорок бесполезный,
Деревьев чудесная весть.

Идут по асфальту, не чуя
Касания лёгких лучей,
Не ведая, что их врачуют
Цветы, воробьишки, ручей.

Досадно поводят плечами
На утренний свежий озноб.
Зари же крылатое пламя
Обдало им щёки и лоб.

Лишь бабка вздохнёт: «городские»,
Приехавшая из села.
Она увидала, какие
У них в самом деле дела.

Ей жаль, но достучаться,
Увы, невозможно до них.
И рысью в метро они мчатся
От чистых явлений живых.

Но только вагон весь притихнет,
Когда вдруг волшебно сирень
Заблагоухает неистово
В руках «этих из деревень».

Убежища
«Убежища!» — прошу я у цветов.
«Убежища!» — прошу я у лесов.
«Убежища!» — прошу у всех стрекоз.
«Убежища, прошу, мне дай, утёс!»
Я, царь природы и монарх озёр,
Прошу убежища, я вовсе не позёр.
В пластмассовом плену живёт весь мир,
На человечестве —
пластмассовый мундир,
И звёзды отражаются на нём
Последним фантастическим дождём.

Впечатления
Первое впечатление от роз —
по коже мороз.
Вот это цветы, чудо красоты.
И когда увидел паровоз —
тоже по коже мороз,
Вот это махина, железная скотина.
Удивляюсь ныне пустыне,
Жалко до слёз
Бывший лес, бывший плёс.

Эти ландыши
Остервенело проза жизни
Всё иссушает и гнобит.
Но ландыши в овраге вышли
На битву с тьмой, их свет горит.
Лампадки белые пылают,
К себе таинственно влекут,
И зря собаки грозно лают
И ветры тучи волокут.
Промчится злоба угорело,
Творя разбой, пуская кровь,
Но белых ландышей капелла
Поёт про вечную любовь.
Они нисколько не боятся
Вороньих карков или змей.
И люди бережно дивятся
Из повседневности своей
На это маленькое войско,
На то, как средь зелёных пик
Вдруг возникает, как геройство,
Их ангелоподобный лик.

* * *
Замигали вечерние звёзды,
Тишина опустилась, как занавес,
Люди угомонились.
Певучими струйками
Плещет молоко в ведро,
Корова облегчённо вздыхает,
В глазах её умиротворение,
А с одного рога свисает
Розовый шарик клевера.

* * *
На заборе повисла заря,
Как трусы великана.
Диоген человека найдя,
С ним сдвигает стаканы.

Ну-ка, истиной всё озари,
Свой фонарь потушу я.
«В теплотрассе теплей», —
Говорит ему друг Иешуа.

* * *
Бочком, бочком, и вот весна
Оделась в пышные наряды.
Цветёт сирень и, как блесна,
Девичьи взгляды.

* * *
Ветер, ветер, налетай,
С ног сбивай, кати горохом,
Чтоб в траве запел курай,
Чтобы серебристым лохом
Лист стелился и тугай
Их проглатывал бы чохом.

* * *
За калиной иду, а она
Вся морозом прокалена,
И он светится изнутри,
Как на жёлтой заре фонари.

Андрей Блоха
Ангел
В суете разъедающих дел,
И совсем неоплатных долгов,
Мой Хранитель совсем поседел,
Как белеет земля от снегов.
В тесноте, где за мартом — февраль,
Утесняет мелькнувший апрель,
Между тем, что довольно и жаль,
Он опять разгоняет метель.
Никуда от меня не спеша,
Заклеймённый заботой о всём,
Он упрямо следит, чтоб душа
Не ослизилась торным путём.
Мы живём, как ночная река,
Познающая путь через тьму,
И меня он не судит, пока
Я не вырасту, и не пойму.

Разгорается свет фонарей…
Разгорается свет фонарей
В переулках, сбегающих в город.
И опять на другой стороне –
Отражение звёздного неба.
Тишина разжигает во мне
Нерастраченное, как голод,
В каждом прожитом часе и дне:
— Не напрасен! Иначе бы не был.
Репродукции старых икон,
Тусклый свет ночника — и свобода...
И горячие цифры часов не смущают
Почти до утра.
И опять этот призрачный трон
Выше мелкого слова — «порода»,
Выше своры пристроенных псов
И диктуемых сворою прав.
А над ним по ночному светла
Даль, в которой лишь небо и ветер.
Я опять затеваюсь в дела,
Собираясь к чему-то прийти.
Эта ночь — на престол возвела
Незаметное — в будничном свете.
И меня для него призвала,
Чтобы снова побыл не один.

* * *
По осени, когда роса — как иней,
Белеет на проснувшейся поляне,
Иду туда, где нету ровных линий,
Туда, где даже близкое в тумане.
Где всё так ограничено и просто,
И так несложно выйти за пределы,
Где каждый шаг,
как будто новый остров,
И целый мир, на самом деле, целый.
Туда, где одиночество – подарок,
Молчание — легко и нетревожно,
А тусклый свет так ласков и неярок,
Что можно быть... и потеряться можно.
И говоря совсем наивным слогом,
Не подходящим под мои причуды,
Там можно просто высказать о многом,
Прорвавшись и ломая все запруды.
И чувствовать,
что Вечность тоже дышит,
И тоже любит принимать решенья,
И что меня Она, конечно, слышит,
Иначе — не давала б утешенья.

Кинелю
Старый друг мой. Посреди шиханов,
Трепетно держащих небеса,
Ты течёшь от века непрестанно,
Уремой, похожей на леса.

Ты течёшь, как гимн родной природы,
Славою Всевышнего Творца.
И как память, собирая годы,
Память — у которой нет конца.

Расскажи про Спасо-Вознесенский,
Золотые блики куполов,
В те года, когда само священство
Вызывало только ярость злоб.

Как вели на берег Константина,
Тупо издеваясь и глумясь,
Суд изображённый так картинно.
Кровь... Ведь эта кровь — в тебя лилась.

Расскажи мне, как они молчали.
Как не возражали ни о чём.
Просто соучастье принимали
Тем, что оставались ни при чём.

Опиши Покровский, трёхпрестольный,
Ломом разбиваемый на хлам,
Под нежданный ропот своевольный,
Нежеланье дальше — по углам.

И как исполнявшие законы,
Поостерегясь кровавых дел,
Так и не решились жечь иконы,
Раздавая по твоей воде.

Опиши закрытие приходов
Сразу всех, и время тишины.
Сколько слез в твоих зелёных водах
Утекло из нашей стороны.

Вспомни возвращенье Алексея,
И алтарь на Пасху — в шалаше,
И людей, возжаждавших спасенья
От того, что жгло в любой душе.

Расскажи, быть может, не забуду
И, пройдя по улице опять,
Поклонюсь Успенской, словно чуду,
Родине, которой не отнять.

Жёлтый ирис
На границе степи и леса,
Где прощается взгляд с сыртами,
Жёлтый ирис — в начале лета
Отдаёт свой салют цветами.

Заболоченные низины,
Обязательный чёрный ворон,
Мертвечина сухой осины,
И нудит — комариным хором.

И салют — желтизной измены,
Временам угрожать мечами,
Воздвигая глухие стены,
Озлобления и отчаянья.

Разрушая кровные связи,
Распушив лепестки, как перья,
Жёлтый ирис — лезет из грязи,
Как поганое суеверье.

За объедками из Европы,
Подхалимом заморской мрази,
Он упрямо лезет в холопы,
Разрывая кровные связи,

Наслаждаясь чужою болью,
Клеветой, лакейским наветом,
Чтоб упиться пролитой кровью,
И цвести оранжевым цветом.

Мертвечина сухой осины,
Обязательный чёрный ворон,
Заболоченные низины,
И нудит — комариным хором.