Предлагаем читателям познакомиться с новыми произведениями Владимира Одноралова и Михаила Кильдяшова. Оба автора – лауреаты премии П.И. Рычкова. В настоящее время В. Одноралов работает над новой книгой современных сказок, М. Кильдяшов – над сборником стихов «Пассион».

Интервью с воробьём
Владимир Одноралов
Посвящается ответсекретарю редакции незабвенной моей газеты "Комсомольское племя" - Е.М.Л.
Дело случилось перед Новым годом. Стояли свирепые времена застоя. В редакции уже пахло хвоей, мандаринами, а иногда и коньяком. Все, как обычно, были озабочены новогодним номером, грядущим через полторы недели. Номер этот планировался, конечно, идеологически выдержанным, но в то же время ему полагалось пахнуть ёлками, мандаринами, согревать новогодним теплом. И каждый пишущий "штык" обязан был предоставить на его полосы что-то эдакое. Фарид Назыров, например, нашёл на заводе свёрл штамповщика, который пообещал новогоднюю ночь провести за родным станком, поскольку с родной женой он накануне новогодья развёлся. У меня же ничего подобного в заделе не было. На меня ещё повесили работу литконсультанта. Штатный наш литконсультант приболел, а в те суровые годы ни одна газета, тем более молодёжная, без такового и дня не могла прожить. Стихи, поэмы, оды, басни приносили пудами. Не так щедро несли прозу, совсем скупо так называемый "газетный хлеб" - то есть информации, корреспонденции, но что касается стихотворчества - впечатление складывалось такое, что в России рифмовать умеют доктора наук, пожарники, домохозяйки, клиенты психушек, а юноши и девушки - все поголовно. И я надеялся, что по стихотворной линии мне что-то новогоднее принесут. И сбылось: в редакцию пришёл поэт. Начинающий, никому, конечно, не известный. В строгом костюме и даже при галстуке. В очках, а за очками - очень, очень умные глаза. Он, как водится, заканчивал десятилетку, а фамилия для поэта была совсем неподходящей - Юрий Рыба, так он подписывал свои сочинения.
Стихи обыкновенные: "кровь - любовь", "туманы - обманы". Было что-то про американскую агрессию во Вьетнаме, но одно стихотворение меня обрадовало. Вот оно:
Сказками заруганный,
Страхами взъерошенный,
К нам, на стол на кухонный
Прилетай за крошками.
Прилетай, чирикай, - говорю воробью.
Веником чилиговым
Тебя не прибью!
И зимой, и летом
Смело прилетай.
Нет на тебя запрета,
У нас не Китай!
Согласитесь, складное стихотворение. Весёлое, неожиданное. Вполне годится в новогодний номер, призванный вызвать ещё и тёплые чувства.
Я бросился к ответсекретарю Елене Матвеевне. Подняв брови, она прочла стишок три раза и изрекла:
- Небезынтересное произведение, но, Владимир Иванович, вы уверены, что наши советские воробьи подвергаются такой, что ли, дискриминации? И Китай. При чём тут Китай?
- Значит, не печатаем, - хмуро сказал я.
- Так вот прямо сразу и не печатаем, - воскликнула Елена Матвеевна. - Возьмите интервью. Выясните, действительно ли он так заруган, запуган, затравлен. Наконец, выясните, в чём там дело с Китаем...
- Но с кем интервью?
- То есть как? С воробьём, конечно, - хладнокровно ответила Елена Матвеевна. И я успокоился.
- Ну да, именно интервью. Именно с воробьём.
- Желаю успеха, - буркнула на прощание ответсекретарь и уткнулась в черновые полосы будущей газеты.
- А я отбыл в мазанку на улице Льва Толстого, на квартиру, которую снимал тогда у своих форштадтских родственников. Квартира была тесноватой, но уютной. Особенно, когда печка уже протоплена и окно хоть наполовину освободилось от матовых морозных узоров. И виден из окна укрытый сугробами двор, яблони в снежных цветах...
Утром следующего дня началось ожидание разговорчивого воробья. Окно в мазанке одно-единственное, но широкое, в три звена. В нем даже форточка имелась, а под форточкой кормушка для птичьей мелкоты. День выдался яркий, солнечный и не слишком морозный. Такие дни в долгой зиме запоминаются обычно как лучшие. Я открыл форточку и создал одно немудрёное приспособление - прикрепил к раме широкую полуметровую линейку. Так, чтобы она одним концом была в комнате, а другим - во дворе, на воле. На линейку положил семь кусочков несолёного сала. В кормушке же были только хлебные крошки и пшено.
Воробей появился не сразу. Сначала прилетела синица. Бойкая такая, подтянутая. Синицы, они быстрее всех осваивают кормушки, и эта сразу поняла, что на линейке – самое вкусное. Она быстро "сосчитала" все семь кусочков сала и оказалась у меня в комнате. Оглядела жилище и протенькала:
- Очень неплохо устроились. Тепло, светло. Небось и живые насекомые имеются?
- Насекомых не держим, - ответил я. Синичка протенькала:
- Жаль... А за угощение благодарю! И она упорхнула в солнечную заоконную зиму, а я остался ждать воробья.
Я совершенно теперь был спокоен относительно перевода синичьего теньканья или воробьиного чириканья на наш человеческий язык. Оказывается, они вполне понятно с нами изъясняются.
Я восстановил свою линейку-заманиловку, только что сало нарезал помельче, чтобы следующий мой гость улетел не так быстро и я успел бы завязать с ним беседу. И он прилетел. Воробьи тоже обожают сало, особенно зимой. Однако очень уж они осторожны. Пока мой гость добирался до тех кусочков, которые заводили его уже в комнату, я весь извёлся. А сидеть надо было, сами понимаете, смирно.
Воробей был определённо взъерошенным. На плечах у него пух из-под перьев торчал. Перед тем как склевать последние кусочки сала, он долго и подозрительно меня рассматривал. Но, в конце концов, всё же чирикнул:
- Здравствуй!
- И ты не хворай, - ответил я, и беседа завязалась.
Повторюсь: мой гость был взъерошен, чирикал хриповато. Но храбрился. Чуть чего, он сразу принимал боксёрскую стойку, всем видом говоря, что задаром он свою воробьиную жизнёшку не продаст.
Стишок про себя выслушал серьёзно. Насупился и хрипло прочирикал:
- Да... всё сущая правда. Вот, к примеру, страхи. Ну как не взъерошиться. Коты эти зеленоглазые, чуть зазевался - и нет хвоста. А то и вся жизнь пропала. И собаки не лучше. Сказать чтобы они воробьями питались - нельзя. Но гонять их - для любого пса святое дело. А мальчишки с рогатками? А в холодные зимы, когда в тени минус тридцать восемь - каково тогда крылышки распахивать? Тому же мальчишке в ноги бросишься, только бы дал какую-нибудь семечку.
- Ладно. А насчёт заруганности сказками? Что по этому поводу скажете?
- Да вы в наше прозвище вдумайтесь: вора бей, бей вора!
Вот ведь как обозвали обычную птичку. Пойдите-ка на базар, в ряды, где торгуют орешками, семечками, крупами.
Есть там и наш брат, но кого больше? Кто всех нахальней? Да эти, пузатые голуби мира! Они там проходу никому не дают.
- Пожалуй, что и так, но...
- Да чего "но". Вот сочинила про нас какая-то дура с-под Охаяновки сказку про то, будто мы, воробьи, когда Христа распинали, гвозди палачам подтаскивали. Ну поглядите на мой клюв. Ну какой гвоздь я могу им ухватить? Оклеветали на века, и всё тут.
- Пожалуй. А с Китаем-то, в чём дело?
- Как в чём? Вы-то журналисты, должны знать! Пару зим назад китайские агрономы посчитали, что мы, воробьи, в общем и целом съедаем пять процентов урожая риса. Это им показалось ужасно расточительно. И натравили они на нас ихних мальчишек и девчонок. Каждый китайский птенчик должен был за летние каникулы поубивать столько воробьёв, сколько их поместится в школьном ранце. Ну а кто сумеет больше, тому премия - портрет Мао Цзедуна. И как они нас только не убивали! И рогатками, и вениками, и трещотками. Трещат, гоняют по полю, не дают садиться, пока замертво не упадёшь.
- И что же, до сих пор они там вас гоняют?
- Да не-ет! - ехидно возразил воробей. - Дело в том, что перебили они там у себя почти всех воробышков. Ну, какие-то за границу удрали, и не стало нас в Китае. И заели китайцев комары да мухи. Ведь мухи да комарики - это наши деликатесы. Если бы мы их не кушали, они бы весь земшар заполонили.
- И чем же там, в Китае, дело кончилось?
- Чем-чем. Покупают они теперь воробьёв за валюту. Рис-то вперемешку с мухами даже китайцы есть не желают. Короче, интервью состоялось. Елена Матвеевна это признала и дала добро и стихотворению, и нашей с воробышком беседе. Однако меня замучили сомнения. Этот ли, в очках со странной фамилией - Рыба, с умными глазами, его настоящий автор? Что-то сомнительно. С одной стороны, "кровь - любовь", "туманы - обманы", а с другой - такое жизненно правдивое стихотворение о воробьиных мытарствах! И когда автор прибежал узнавать судьбу своего творения, пришлось его маленько прижать. Расспросить его примерно так же, как и воробья. И оказалось, что ничегошеньки-то он этого не знает. И бежал наш подложный автор из редакции с позором. Мне же пришлось взывать к товарищам по перу, искать настоящего сочинителя. Он, братцы, нашёлся. Оказалось, это наш заболевший перед новогодьем литконсультант Геннадий Фёдорович Хомутов. Его имя должно стоять под этим произведением, ему и расписываться в гонорарной ведомости. А заплатили ему неплохо - по рублю за строчку! Как раз хватило на отличный пятизвёздочный коньяк!

Михаил Кильдяшов
* * *
Посиди ещё – тошно мне
Влада Абаимова

Не стучись ко мне голубицею –
Жизнь моя тобой предугадана:
Не был вором я и убийцею,
Но сошёл с ума – так и надо мне.

Присмирел теперь под ударами,
Если что не так – электричеством,
Всё рассказывал санитарам я,
Что болел тобой, как язычеством.

Оттого ли ты невесёлая,
Что не брошена, но не прошена,
А молчанием сыт по горло я,
Не сиди со мной – тошно мне.

* * *
Я знаю, мы с тобою в силе
Держаться хоть когда, хоть где,
Нам даже голени дробили,
Чтоб не ходили по воде.

Я знаю, ты устал от битвы,
Как на полях от саранчи,
У нас для жатвы только бритвы
И раскалённые мечи.

Но если диким страхом болен –
С небес на землю не смотри,
Так с подожжённых колоколен
К врагам бросались звонари.

Тебя я в схватке не покину,
За дрожь в ногах не прокляну,
Но ты стрелу получишь в спину,
Когда окажешься в плену.

* * *
Ничего нет страшнее, когда снег идёт в храме
Андрей Тарковский

Стоит жилище, словно крепость,
Но только в нём спасенья нет:
Какая тяжкая нелепость –
Ходы врагу назвал сосед.

И люди мечутся, как мыши,
К дверям бросаются гурьбой,
Горят соломенные крыши,
Но там не будет нас с тобой.

Неодолимая осада,
Я не зову тебя в бега,
Мы не предатели, не надо,
Здесь только ты мне дорога.

А где спастись, мы знаем сами,
И где всегда найти ночлег,
Нам никогда не страшно в храме,
Пусть даже там кружится снег.

Чистый четверг
Пусть плеть оглушает свистом,
Что пряник для нас, что кнут,
Четверг да пребудет чистым,
А в пятницу нас распнут.

Сегодня же понедельник –
Есть время на марш-бросок,
Пока запускает мельник
Кровавое колесо.

Архив приведи в порядок
И книги раздай друзьям,
Не выпали мы в осадок,
Не знали помойных ям.

Я начал с утра молиться,
Ты воду и хлеб отверг,
Запомните наши лица,
Последний грядёт четверг.