На конкурс имени С.Т. Аксакова
Первого октября, в день рождения великого русского писателя, нашего земляка С.Т. Аксакова, будут объявлены результаты конкурса, носящего имя писателя. Без малого двадцать лет со времени учреждения популярного конкурса молодые авторы области имеют прекрасную возможность испытать себя на литературную одарённость, напечататься в «Мастерской», стать известными авторами.
Александр Пантелин - один из тех, кто свой первый рассказ «После морозца и отпуска цен» напечатал в «Мастерской» и был лауреатом конкурса. Позже в нашей газете печатали его очерки, в том числе «Казахский пленник», много раз переиздававшийся в региональных изданиях. В недалёком прошлом Александр Пантелин служил на Северном флоте. Капитан-лейтенант А. Пантелин атомной подводной лодки по праву может называться писателем-маринистом: он издал несколько приключенческих романов в московских издательствах «Бросок касатки», «Приказ взять на абордаж» и другие.
Сейчас в альманахе «Гостиный Двор» готовится к изданию его новый роман «Тяжёлая вода».
Александр Пантелин – член областного литературного объединения имени В.И. Даля.

Заплечная
(рассказ)
Александр Пантелин
Мне надо было добраться в посёлок Д, что недалеко от Сочи. Я стоял у дороги, голосовал. Вскоре за спиной послышался шипящий свист тормозящих большегрузных колёс, протекторами цеплявшихся за асфальт. В проёме дружелюбно распахнувшейся дверцы предстала матёрая, с выжидающим прищуром самодовольных глаз физиономия.
- Анекдотов много знаешь? - дёрнулся вверх крутой подбородок.
- Всё больше случаев... историй разных, - залепетал я, взывая к шоферской благосклонности.
Водила жеманно - куда деваться - развёл своими зачерствелыми, потёртыми, как приводной ремень, ладонями, пригласил в салон.
Я влез, и «Скания» тронулась.
Отвечая на общие вопросы «откуда?» и «куда?», я скромным любопытствующим взглядом осматривал это комфортабельное жилище на колёсах с кондиционером и регулирующимися креслами. Приборную панель местами украшали цветные фото обнажённых девиц. Справа от водителя, в тарелочке, лежали, чуть подрагивая, крупные синие гроздья винограда, яблоки, дольки чёрного шоколада. Нижний угол водительского стекла закрывало огромное фото двух разновозрастных девочек в школьной форме.
- Доченьки, - перехватив мой взгляд, пояснил Сергей. - Ради них и кручу баранку. Вот эта старшая, на пианино шпарит... Мы её в музыкальную определили. А эта Ксюшенька... Память у неё - о! В университет готовить будем... А сумку, - видя мою нерасторопность, предложил он, - туда можешь поставить. Ксюха моя далеко пойдёт - так все учителя говорят.
Я перегнулся через спинку кресла и только тут понял, откуда в кабине этот сиреневый тончайший аромат духов: внизу, у полога, прикрывавшего кровать, белели девичьи босоножки. Рядом валялся какой-то блестящий пакетик, - полумрак салона стирал его название. Всплеск нехорошего подозрения возбудили во мне эти подростковые босоножки. Увидев мою перемену в лице, водила широко улыбнулся, успокоил:
- Попутчица, к морю едет.
За пологом что-то хихикнуло.
Угостившись предложенным виноградом, я стал отрабатывать свою поездку анекдотами. На одном из рассказов уголком глаза я заметил, как из-за полога крадучись потянулась белая, почти прозрачная ручонка, - ловко схватив яблоко, - скрылась.
- Вот ведь, - усмехнулся Сергей, - стесняется...
На повороте нас остановили. Водитель открыл дверь.
- А, Сергей, - поздоровался с ним уже не молодой лейтенант—гибэдэдэшник. - Ну, признавайся, - комически вытаращил он глаза, - наркотики? Нерастаможенный груз?
- Не, у нас всё тип-топ.
Офицер пристально оглядел меня, полистал паспорт; заглянул в кабину; откинул полог.
- Э-э-э-э, чего надо? - услышал я девичий голос.
- Понятно... как всегда, - подмигнул лейтенант дальнобойщику и захлопнул дверь...
Машина свернула с автострады.
- Эй, Светик, просыпайся, - откинул Сергей бархатную занавеску.
Представшее передо мной лицо девушки чем-то напоминало лицо моей дочери. Тот же смуглый правильный овал, такие же вывернутые вишнёвые губки, под изогнутой карей бровкой такие же светящиеся глаза. Только вот свет их был иной. Они высокопарно светились какой-то напускной свободой, чрезмерной самостоятельностью и нехорошим знанием другой, тайной замаранной жизни. В глазах этих проблескивала ещё свежесть и юность, но подёрнуты они уже были жеманной, грубоватой бесшабашностью.
- Э-э-э-э! — высунула она красный язычок. — Чего уставился?
Я отвернулся.
Та же бесшабашность и показная бравада проявились вскоре в другом: она задымила, напоказ, сигаретой, выдыхала дым не в открытое окно - била струёй в потолок.
И в телефонном разговоре по сотовому также проявилась вся та же брыкастая самостоятельность. Она разговаривала с матерью. Посягательством на её самостоятельность были, видимо, слова, едва слышимые мною: «береги себя», «будь умницей». Отпором этому посягательству было: «я уже взрослая», «хватит заряжать» вперемешку с «о, кэй».
- Что, мать контролирует? - с иронией спросил Сергей.
- Да ну её, - захлопнула она крышку телефона, - укатит на свою буровую и вот названивает.
- Неужели нефть добывает? — с той же иронией полюбопытствовал шофёр.
- Не, она в столовой... - видимо, стыд за низкое социальное положение матери не дал ей докончить фразы.
- А отец где? — спросил я.
- Он с нами давно не живёт.
- Навещает хоть? - посматривал я на неё уже не так открыто.
Она резко, на коротком замахе, швырнула окурок в окно. Голос задрожал неприкрытой, с оттенками злобы обидой:
- Был в том году. Обещал на море... аквапарк показать... А ну его, - огрызнулась в сторону.

* * *
Нашей ночёвкой стал небольшой шофёрский стан. Одноэтажное кафе подпирали со всех сторон около двадцати фур.
Внутри было светло, шумно и дымно. Сергей заплатил за девушку, и та, прихлёбывая пиво, принялась за горячее.
«Странные у них отношения, - сверлила меня мысль, - и с чего бы он за какую-то попутчицу стал платить? И она с ним как-то уж слишком фривольно себя ведёт». Я доел ужин, понёс посуду. Не дошёл до приёмного окна, как увидел: моё место нагло занял огромный, круглый, как камазовский скат, толстяк. Я приметил его за ужином, когда тот приговорил двенадцать порций пельменей. Сейчас же он томно поглядывал на девушку, сытно улыбался, икал и что-то предлагал Сергею. Вот куцые пухлые пальцы его коснулись волос девушки; вот они потрепали розовую мочку её уха; вот они спустились ниже... На эти заигрывания она лишь бледно улыбалась. Вот толстяк встал и, зайдя из-за спины, под участвующие, выжидающие слюнявые взгляды сидевшей вокруг шоферни высвободил из-под её узкой девичьей талии стул. Она лишь по-детски дёрнула плечиком, вышла из-за стола. Бугай легонько шлёпнул её ладонью по попе - за столами послышались смешки. Они так и пошли: она впереди, он сзади, неспешно переваливая своё тучное тело с ноги на ногу.
В глазах у меня проявилась чернота. Я чуть не выронил поднос. Не знаю с чего, но в ней я вдруг увидел свою дочь. В джинсах, обтягивающей футболке, тонкая и незащищённая, она легко и свободно шла к выходу. И если б не этот верзила, можно было подумать, что она идёт на какую-нибудь дискотеку. Но она шла не на танцы. «Как, как можно, - застучала у меня в висках взбунтовавшаяся кровь, - наслаждаться этой ещё неокрепшей плотью?! И этот самец, восьмипудовый самец, станет снимать свой накрученный на мозги стресс далёкого перехода, обильно потея, подминая её, придавливая, жирно дыша и отрыгивая в её розовый, болью перекошенный рот».
Я видел, как они подошли к машине, как, открыв дверь, он подтолкнул её, смачно взявшись за ягодицы; я видел, как она быстро юркнула внутрь салона, а он стал блаженно-медленно стягивать с жирных телес потемневшую от пота футболку.
Я бросился к «Скании». Я бежал, наверное, как спринтер, не думая о дыхании. И когда схватился за дверную ручку, понял, что надо хватануть воздуха, иначе потеряю сознание. Я рванул дверь. Образовавшийся ветер вышвырнул из кабины на землю тот самый блестящий, уже распечатанный пакетик, скромно и беззастенчиво лежавший у белых босоножек, - это был презерватив. Бугай испуганно вытаращился на меня, будто бык на убое. Светлану за его широченной спиной я не видел.
- Т-ты ч-чего паря? Ч-чего? - испуганно смотрел он.
- Вали отсюда! И быстрее! Ну!
- Я п-понял, п-понял, - залепетал он, - ну, что за дела, понимаю... так бы и сказал, что твоя девка.
Мучным кулем сползло его тело по сиденью, выпуклому крылу иномарки.
Я влез в салон. Как ничего и не случилось, Светлана спокойно надевала бюстгальтер. Мелькнули её крохотные, будто принявшаяся завязь молочно-жёлтых дынек, груди.
- Ты что?! — едва сдержался я от желания ударить её. — Ты!.. Ты совсем спятила?!
- Ладно, успокойся, - резанула она непримиримым взглядом.
- Что! Что! — Склонился я над ней, захлебываясь подступившим гневом. - Да я, да я... - не находилось слов.
- Что — «да я»? — ощутил я непримиримый острый взгляд холодных глаз. - Ну, чего тебе? - издевательски подтрунивала она. – Может, ремешком меня по попе? Нашёлся тут...
Мне показалось, что она совершенно не отдаёт отчёт своим ужасающим действиям, и этот сумасбродный интимчик воспринимает как обыденное, повседневное, без какого-либо намёка на удручающее самоунижение. Она воспринимала его за лёгкое ослушание, каприз, блажь — не более.
Удар в спину оборвал мои разгорячённые мысли. Я не успел обернуться, как чья-то рука цепко схватила мой ворот рубашки... Раздался треск рвущейся ткани, меня швырнуло из кабины. Подняться на ноги я не успел - новый тяжёлый удар в голову свалил меня на земь.
- Что, сучонок! Я тебе покажу, как бабу отбивать! — Тупые носки ботинок любителя пельменей замелькали у меня перед помутневшими глазами.
- Поучи его, поучи, - сквозь гул в голове слышал я ехидные советы Сергея.
Я обвёл глазами полукруг стоящих шофёров - никто не посочувствовал мне. При очередном замахе я резко убрал в сторону голову, схватился за бутузившую меня разъярённую ногу и, как учили в армии, резко крутанул ступню. Истошный болевой вскрик резанул пространство. Набитое мясом и салом тело кулём рухнуло на асфальт. Приподнявшись на четвереньки, я подполз, упёрся локтем в рыхлый, грязный от пыли подбородок, замахнулся, намереваясь вложить в удар не только вес тела, но и всю мощь накипевшей обиды. Но меня опередили: посыпались удары в голову, грудь, спину. Свет качнулся и задрожал, расплываясь и темнея. Сквозь адский гул в голове, чьё-то тяжёлое, будто потустороннее бормотание, до слуха долетало девичье-юное, звонкое, плачевное:
- Отпустите его! Что он вам сделал?!
Я очнулся от едкого, лютого, выбивающего слезу нашатырного спирта. Головной гуд стихал. Голова казалась просторной, чужой, любая мысль - объёмной, безмерно растущей. Но по мере того как я рассматривал помещение, мозг прояснялся, мысль становилась чётче и ухватистее.
Светлана, увидев мою приподнятую голову, подбежала, села на край кровати.
- Ой, как здорово, а мы уж хотели «скорую»... да тут одна женщина... доктором оказалась. Вам уже лучше?..
Через полчаса мы уже пили чай. Движениями и ухаживаниями за мной она отдалённо напоминала дочь. Её ненакрашенные губы, стыдом исходящие, изредка смотревшие на меня глаза оживили в ней обыкновенную домашнюю девочку. Даже волосы у неё теперь были собраны по-домашнему, в пучок, схваченный сзади заколкой. Мне казалось, что ей даже нравится ухаживать за мной. Быть может, в эти минуты она видела во мне своего отца?
- А где эти ребята удалые? - спросил я.
- Удрали, - задумчиво произнесла она. — Трусишки... Вы меня простите, пожалуйста, - в первый раз за время разговора не отвела она растроганно-убитых глаз. — Вам столько из-за меня...
- Ерунда, - успокоил я её. - Ты-то теперь как?
- Я-то, - суетливо покручивала она дешёвенькое колечко на среднем пальце. - Тут... тут дядя Паша обещал меня до самого Адлера... Вы не думайте, он хороший. Он меня один раз в Саратов брал... бесплатно.
- Понятно, а может, лучше домой? - предложил я. - Денег я тебе дам.
Она задумалась, не по-детски ссутулилась.
- Нет, домой не хочу - море хочу посмотреть, - она оживилась, - если повезёт - дельфинов, и ещё в аквапарк сходить... Отец всё на море взять обещал, мне тогда лет восемь было. Потом я седьмой закончила... мы тогда уже билеты взяли, но...
Я достал кошелёк, предложил несколько купюр.
- Нет, не надо, - решительно заявила она. — Как-нибудь выкручусь.
В этом «выкручусь» я уловил нечто нехорошее, порочное. Я смотрел на неё и недоумевал. «Где? В какой почве, и под каким небом, и чьей заботой вырастал этот цветок? Какую воду впитывал? Чистую, благоухающую влагу чувственных высот? Или гибельную одурь кислотных дождей? И кто первый сорвал этот цвет? Страстный, молодой, желанный ураган? Или напоенный брагой наглый, матёрый ветрище? И что гнало этот цветок по нехитрой ухабистой дороге — скука существования? дурной азарт бесшабашных приключений?»
Пространство, где стояли фуры, стало заполняться урчанием прогреваемых моторов: светало. Светлана ушла за моей сумкой. Я стоял на крылечке, курил.
- Зря вы подпреглись за эту заплечную, - присмолил от моей сигареты невысокий, собранный, в безукоризненно чистом комбинезоне дальнобойщик. - С неё всё равно толка не будет, а вам передок подпортили. Я их знаю. Стоят, голосуют... Ну, подвезешь, - он не договорил, видимо, не желая выставлять, что стоит за этим «подвезёшь».
Я смотрел на этого знающего жизнь и цену этой жизни дальнобойщика, перевозившего грузы на миллионы рублей, - смотрел и думал: «Каким таким законом попутно-колёсной ездовой жизни, мерой, скупой и равнодушно-игривой, определили в разряд малоценных, бесправных и безропотных грузов этих недозревших и юных интимдевочек, заплечных? И когда, при чьём попустительстве смыла все жизнеудерживающие преграды переросшая во вседозволенное растление одурманенная, слепая свобода?»
* * *
«КамАЗ» шёл ровным, уверенным ходом. Показалась горная гряда, сплошь одетая пышной зеленью кавказских дерев.
- Дядя Паша, долго ещё? - вытягивала Светлана тонкую шею, заглядываясь на красочный пейзаж.
- Нет, дочка, часа три ещё ковылять.
- А вы прибавьте, - торопила она.
- Куда здесь — серпантин, - выруливал тот. — Тут поспешишь - на тот свет угодишь. А нам к морю надо. - В серой дорожной устали его глаз огоньками светилась зрелая отцовская снисходительность.
Светлана не отрывала взгляда от окна. Восхищалась впервые увиденными каштанами, стволы которых были будто обмотаны маскировочными халатами. Пальмы с взвихрёнными причёсками современных модниц возбудили в ней столько любопытства, что пришлось остановиться, чтобы она ощупала их волосяные тела. Ракушку, купленную на одной из стоянок, она трепетно подносила то к одному уху, то к другому, напряжённо вслушиваясь в отдалённый, хранящийся в её изгибах тихий морской напев. Под эту песню морских глубин она и уснула.
Приближался посёлок Д. Я извлёк из-за сиденья сумку, взглянул на прощание в спящее лицо. Розовое, в покое сонного блаженства, оно напоминало лицо набегавшейся за день девочки, - столько в нём было чистоты, непосредственности и отдалённости от всего суетного, грубого, наносного.
Осторожно, чтобы не разбудить её, я открыл дверцу, пожал руку шофёру. Я слезал, и... перед моим взглядом мелькнули ступни её белых ножек. Ярко-багровый слой краски с рисунком на нём жирно покрывал ноготки пальцев. Этот броский, искусно наложенный педикюр смотрелся так, как в детской голубой ванной смотрятся сводилки обнажённых женщин в непристойных позах.
«Что снится ей, - явилась караулившая меня мысль, - в этом сне, в котором застала её дорога? Изысканные, блестящие импортной сталью фуры? Полуосвещённые придорожные кафе? Сальные глазки подвыпившей шоферни? Или море в наплыве золотой волны от раннего солнца, с высоченной покачивающейся мачтой над ним, и дельфины, много-много дельфинов, беспокойных, игривых и счастливых, как дети».