Прошло уже четыре дня как Матвеев проживал у Сергея. Тот ни о чем не спрашивал, ни к чему не призывал: он понимал, что его товарищ нуждается в смене обстановки. И как мог он эту обстановку создавал. Но не получалось - Матвеев пил.

... Две проходящие в белых фартуках девочки, с цветами в руках в миг прояснили сознание Стаса, стоящего у окна, в миг исчез очередной похмельный синдром: Как же это я... первое сентября ведь! Забывчивый отец рванулся в ванную комнату, быстрыми движениями пальцев открыл кран, выдавил из тюбика пену и стал спешно водить станком по лицу: Как же это я забыл?! Не прошло и пятнадцати минут как чистовыбритый и надушенный одеколоном он оказался в шумной и голосящей толпе. Звуки мелодии, льющейся из динамика, пархание белых фартуков, веселие и смех - впервые за последние дни заставили Матвеева улыбнуться. Огромные пышущие букеты роз, Улыбки. Стас искал, но не находил классного руководителя дочери. Наконец-то, он увидел ее в окружении учеников.

- С первым сентября, - машинально произнес он, - а Ирина...

- А ваша жена еще вчера документы забрала, - удивленно пожала плечами Софья Петровна, - я думала Вы знаете.

- Извините, - смущаясь за свою неосведомленность, произнес отец.

Исписанный школьынй лист, кнопкой приколотый к открытой дверце шкафа, бросился в глаза, когда Матвеев шумно открыл дверь собственной квартиры. Он сорвал лист: "Милый, я не знаю что делать? Как быть? В тот злосчастный день ты выговорил такое... Ни одна женщина не снесла бы этого. Твое жуткое, страшное самолюбие, твоя необузданная злость, твои умопомрачительные обвинения взяли верх над всем нашим прошлым. Я устала! Разумнее, если мы на время уедем к родителям. Геннадий отвезет нас. Твои Алена и Ирина".

VIII.

- А этот Геннадий из порядочных? - как бы вскольз поинтересовался Сергей, когда официантка, принесшая горячие блюда, удалилась. - Ведь вы из одного города. А если причалит?

- Не только из одного, - лениво отвечал Стас. - А причалит, - Матвеев вдруг резко взял со стола бутылку и ловко булькнул себе в рюмку, выпил, - что с того. - от судьбы не уйдешь.

- Уйдешь, - возражал Сергей не Стасу, а тому состоянию равнодушия и успокоенности, которые овладели им. До сих пор он не мог поверить, принять болезнь друга. Он смотрел на Стаса, вспоминал их недавнюю беседу-раскаяние: Ты должен, понимаешь, должен перебороть себя, ты должен быть... решительность и твердость зазвучали в голосе (он хотел сказать - быть мужчиной). Матвеев понял это. Но вида не подал. Он лишь осторожно взял в руки вилку (Так, что никто не заметил), и под столом до белизны в суставах сжал ее холодную сталь, передавая через нее, как через громоотвод, часть той энергии, закипевшей вдруг в нем.

- А вот и Владимир! - обрадовался появлению сослуживца Сергей. Его приход был как нельзя вовремя: наступившая вдруг резкая и холодная пауза затянулась, и на мгновение Сергею показалось, что Стас хотел встать и уйти, удалиться. - Долго же ты бегаешь, лейтенант, - мягко укорил он.

- Долго... кроме "Родопи" - ничего. А задержался, - глаза Володьки извинительно блестнули, - с Юрием Борисовичем чокнулся.

- С начхимом?! - с пренебрежением и злобой полюбопытствовал Сергей.

- С ним, - неугомонно блестели глаза Володьки, - такой банкет закатил - прощальный и Вас, кстати, Сергей Петрович, приглашал. А вы сердитесь.

- По поводу чего банкет! - поднял голову Стас. Его задело - почему Юрий не пригласил его, тем более банкет - прощальный. "Нет, он просто обязан был..."

- По поводу убытия нашего дорого собрата по прочному корпусу в город-герой Москву, - отрывисто, в нравоучительном тоне заговорил Серегй, - для прохождения дальнейшей службы.

- Сколько в Вас злобы, Сергей Петрович, - не удержался от замечания Владимир - Чем он вам насолил?

- Чем?! - ударил кулаком по столу Сергей. - Молчит он подозрительно. А прибор тот, кстати, которым... тогда... радиоактивность измерил... списали. Так-то, - развел он руками, что означал: "Ох, и доверчивые Вы ребята".

- Э, брось, - смотрел в сторону Матвеев, - он не из сволочных.

- Да ты пораскинь мозгами! - Сергей вскочил с кресла, постучал пальцем по собственному лбу. - Семь лет он пороги штабные оббивал, все перевода требовал. А тут - выложили на блюдечке, встречай "Москва златоглавая". Грянул оркестр. Сергея стало не слышно. Из соседнего зала вывалились, как вываливаются нарезанные яблоки из перефоршерованного гуся, с десяток мужчин и женщин, порядком захмелевших, беззаботно смеющихся. Впереди - красовался сам виновник торжества - Юрий. Их компания смешалась с танцующими.

- Я к ним, - взбодрился Володька. Ему надоело выслушивать обвинения в адрес милого и симпатичного начхима. "Сергей - просто завидует удачной карьере". Он вышел из-за стола.

Сергей, ни обращая ни на кого внимания, налил себе коньяк, выпил. Безучастие и разочарование отразились на его лице. Но только на миг. Он осторожно поднял голову. Юрий и Володька отплясывали в центре образовавшегося круга, то появляясь, то исчезая среди танцующих.

- Сейчас я его попытаю, - выговаривал вслух Сергей, но его не было слышно, - пусть покается, а то и он, и кэп... правильные выискались. Он резко встал. Взгляд его пренебрежительный и холодный уперся теперь не в начхима, не в толпу танцующих, а в ту точку на потолке, в то крепление, от которого брало начало то разляпистое, то чугунно-стеклянное, название которому - люстра. Ох, уронить бы ее сейчас - произнес Сергей вслух. Он двинулся было в сторону танцующих, но Стас придержал, взяв за рукав: Остынь, не омрачай людям праздник. - Пусть раскажет! - вырвал рукав Сергей да так, что одна пуговица на его парадном кителе оборвалась и звонко ударилась об пол. Но он даже не взглянул на нее.

... Стас остался один. "Что он хочет выяснить? К чему все эти выяснения?" - уходил Матвеев в знакомый, безудержный, привычный круговорот мыслей. - Глупо все это". Стас выпил. Но не ощутил ранее знакомой, волнующей теплоты. Взглянул на танцующих. Их беззаботная легкость, чрезмерная веселость уже не вызывали злобы, переходящей в зависть, той злобы, которую чувствовал он к ним в те первые жуткие дни одиночества. Злоба усмерила пыл, отсела от всех его чувств в сторонку и спокойно, с равнодушием смотрела по сторонам. Что-то заставила Матвеева оглянуться. И он оглянулся. Сомнений быть не могло - те же голубые глаза, тот же черный китель, те же погоны со змеей. Да, за столиком у окна сидел Сохин, тот самый военврач, три дня назад с которым (случайно ли?) познакомился Стас. "Странный этот военврач. И вопросы его странные. Кто он?"

Матвеев отвернулся, но продолжал чувствовать всепроникающий мефистофельский взгляд. Стас не заметил как стих оркестр, как разошлись танцующие - мысли о разном не отпускали.

- Приветствую тебя, - прозвучало вдруг за спиной. Стас повернулся. С бледной улыбкой на лице его бывшей сослуживец, а теперь будующий москвич Юрий Ершин, протягивал руку. Стас протянул свою. - Как дела? - Поинтересовался Ершин, усажиаясь в кресло. - Нормально, отвечал Матвеев. Володя и Сергей молчали. О чем спросить Стаса еще, - думал Юрий - он вдруг растерялся. За столом на минуту стало тихо. Юрий чувствовал себя скованным в этой тишине. - Ты расслабься, расслабься, - Сергей взял непочатую бутылку, - что такой напряженный, не в автономке за пультом - с сотоварищами общаешся. Он стал разливать коньяк. - Нет , не полную. - наконец-то нашел слова начхим. - Это ты брось, командую здесь я, - Сергей поставил бутылку. Поблескивали в ярком свете хрусталь фужеров и рюмок.

- Ну, смахнул со стола свою рюмку Сергей (от этого неожиданного "ну" Юрий даже вздрогнул) - за твой удачный перевод в столицу, дорогой ты наш коллега. Куда нам дуракам до тебя. И вновь немегающий взгляд уперся в глаза Юрия. Тот смутился, улыбнулся жалкой улыбкой и поблагодарил: Спасибо, мужики.

Хрустальный звон завис над столом.

- Так Вас, Юрий Борисович, - сглаживая ситуацию, заговорил Владимир, - в главный штаб ВМФ... повезло, - скрытая грусть и неподдельная радость отразились на лице.

- Ты поди и дела, - ловко управляя ножом и вилкой, резал аппетитный антрекот Сергей, - и обязанности уже сдал? Матвеев сидел задумчивым, безучастным.

- Сдал, с ленцою отвалился на спинку кресла Юрий, расстегнул пуговицы тужурки, - и обходной подписал. Прикурил от зажигалки протянутой Володей.

"Сдал. Не сдал. Переведен. Не переведен", - опять уходил в свои наседавшие мысли Стас, - по мне хоть к самому черту перевестись, лишь бы..."

- И, прибор тот тоже сдал? - неожиданно прозвучал вопрос Сергея. Осторожно он положил вилку на тарелку, так, что было слышно как коснулся металл о форфор. Глаза его в этот раз излучали доброту и спокойствие, но с явной примесью затаенности. Ершин чуть отклонился назад, осекся. Но тут же взял себя в руки. Словно пробуя на вкус, пригубил терпкий сок: Конечно, все сдано поштучно и покомплектно.

Стас - и не только он - заметил стыдливо промелькнувшую искорку страха в глазах Юрия. Но наблюдение это не вызвало в нем никакой внутренней душевной реакции: ни чей страх, ни причины, рождающие страх, - не волновали. Стыд за Сергея излился на лице Володи багровым румянцем: "Зачем эти вопросы?"

- За настоящих офицеров! - предложил вдруг тост Сергей. Рука его сгребла со стола рюмку. Он встал. За ним, поднялись Володя и Юрий. Матвеев не поднимался - надоедливые мысли, казалось, полностью овладели им. Наконец, он очнулся. Приподнялся, нехотя прикоснулся к рюмке. Равнодушным взглядом посмотрел поверх голов.

- Ах, вот ты где, нарушил тишину приятный женский голос, миловидная дама подходила к столу, - не боишься, что в Москву один поедешь, - с притворным кокетством улыбнулась она всем и подмигнула Володе. - Смотри, какая здесь молодежь симпатичная. Грянул оркестр. Владимир предложил кресло.

- Нет, нет, - улыбаясь отказалась та, - я, с вашего позволения дорого своего увожу, - не сходила с ее лица улыбка... гости заждались, извините.

- Что делать... жена, - виновато пожал плечами засидевшийся в чужой компании муж.

Супруги удалились. Сергей бесцеремонно выпил, и взгляд его уперся в потолок.

IX.

Прошли две недели как уехали жена и дочь. Матвеев взял отпуск. Но от отпуска не было пользы: избыток времени стал пыткой, ибо не знал он, это тридцатидвухлетний мужчина, чем гасить те воспламененно-тлеющие минуты, по-черепашьи уползающие в часы и сутки. Рестораны и пьянство - опостылили. Режим дня, он не просто нарушился, - он сбился, перевернулся. Ночами Матвеев теперь читал. Читал не только любимого им Достоевского и Куприна, но и купленную когда-то Библию. До обеда - спал. Если сон не шел, - лежал с закрытыми глазами, пока не зазвонит будильник. А когда звонил будильник, Матвеев настораживался, словно вспоминая что-то; что-то вслушивался в дребезжание звоночка о металлическую спираль. Сны. Они пролетали вскользь. Многих Матвеев не понимал. Но последнее время ему снился один и тот же сон: Каюта. Резко открывается дверь. Раздается голос. Что приказывал или просил голос - этого Матвеев не слышал. После обеда свое брали беспокойство - тихое, щемящее, и скука, такая, какая может только быть. К чему приложить себя Стас не знал и не желал знать. Вскоре у него появилась собака, невзрачный тщедушный щенок. И всю ту догорающую угольками нежность передавал он теперь этому неуклюжему, едва выучившемуся ходить, но громколающему существу. Стаса частенько теперь могли видеть гуляющего с новым другом. Что творилось в душе Матвеева - он и сам толком не знал. Что может знать о себе человек, напрочь смирившийся с судьбой. Полное безразличие - вот, пожалуй, то, что нет! не испытывал, а какой-то гранью своего существования еще чувствовал он. Ему было все равно - вечером ли, днем ли он гулял с Рексом, идет, не идет ли дождь, а если идет, то такой - проливной или еле моросящий, - этих мелочей Матвеев не замечал. Со стороны (на прогулках) он напоминал философа, погруженного в глубокие мысли, в анализ чего-то. Ан нет... Безразличие - вот что овладевало и овладевало им. Чувствовал ли Матвеев усталость? - вряд ли, ибо не испытывал он эмоций - ни отрицательных, ни положительных. Ровная прямая линия - так можно было выразить его душевный настрой, состояние чувств, отношение ко всему и ко всем. Через три дня, по совету и настоятельной просьбе Сердюкова, он должен был ехать в Санкт-Петербург. "У вас не столько облучение, сколько психологический срыв. Вас осмотрят лучшие психологи", - убеждал Иван Степанович, лечащий врач, иногда проведовавший своего больного.

Сергей с Владимиром ушли на боевую службу. Проважая их, Матвеев не чувствовал сожаления о том, что остается на берегу. Не было жаль и того, что не увидит он друзей три месяца.

Они возращались с прогулки. Шел безобидный мелкошелестящий дождичек - надоедливая деталь пасмурного и раннего утра. Волосы Матвеева были мокрыми. Но он не замечал как не замечал и того, что одет был не по погоде. Рекс вбежал на четвертый этаж и замер в ожидании - когда поднимется хозяин. Но хозяин поднимался медленно, нехотя. На площадке второго этажа Матвеев остановился, отсутствующим взглядом посмотрел на почтовый ящик. Он стал припоминать - когда последний раз заглядывал в него. Тоскливо скрипнула металлическая, с облезшей краской дверца, выставляя напоказ два белых конверта. Матвеев вынул письма. Одно - с адресом воинской части, другое... Стас узнал знакомый почерк. Он вскрыл служебный конверт: "Пятнадцатого сентября, в 10 часов утра Вы приглашаетесь в штаб для получения правительственной награды. Начальник штаба".

Конверт вместе с листом Матвеев равнодушно сунул в карман. Поднялся на свой этаж, впустил в квартиру Рекса. На кухне зажег комфорку, поставил чайник. Письмо от жены лежало на столе. Он долго не решался вскрыть конверт: что-то проснулось в нем - не то тревога, не то воспоминания. Но он почувствовал как безразличие подтаяло, словно кромка весеннего льда под первыми, еще холодными лучами мартовского солнца, как вздрогнула, встрепенулась мысль: "Как они там".

Матвеев раскрыл письмо, выхватил начало: Милый Стасик, случилось несчасть... Матвеева передернуло. "Ирина убежала из дома. Геннадий пытался ее..." И - взыграла, воспламенилась мысль - сначала огоньком внутренней собранности, затем ярким ошарашивающим пламенем ярости: Вот это друг! Ублюдок! Не будет тебе пощады! Единственное желание мщения вызрело, увеличилось, округлилось, как увеличиваются и округляются в отчаянном безумстве зрачки: Пощады не будет! Стас рванулся в комнату, распахнул шкаф, сорвал с вешалки спортивный костюм. Затем - выпорхнул в кухню, открыл холодильник, стал перекладывать в пакет колбасу, огурцы, консервные банки. Резкий, дребезжащий звонок отвлек. Он рванулся к двери... На пороге стоял Юрий. Вместо вчерашнего улыбающегося лица - жалкая, потухающая физиономия.

- Проходи, - кивнул Матвеев.

Ершин переступил порог. - Раздевайся, а я сейчас, - Матвеев нырнул в кухню. Ершин еще долго старательно вытерал обувь о коврик.

- Я тороплюсь! - услышал Юрий из кухни. Ты проходи. Ершин осторожно прошел в кухню. Медленно, нерешительно сел на стул, будто опасаясь, что тот не выдержит веса. Сел задумался - с чего начать.

- Ты зачем пришел-то, не глядел в сторону начхима Матвеев, - говори... извини, спешу я.

- Знаешь... - Ершин повернулся к Стасу, но за открытой дверцей холодильника не увидел лица сослуживца, - я виноват.

- В чем? - звонко ударилась об пол оброненная Матвеевым банка. Юрий молчал. Хлопнула дверца холодильника. Стас резко встал, быстро вышел в спальню, Стал переодеваться. Ты говори, говори в чем вина твоя. Стас никак не мог застегнуть молнию у куртки. Юрий медленно встал со стула, задвинул его под кухонный стол, прошел в комнату, встал в дверях.

- Да не молчи ты! - зашнуровывал кроссовки Матвеев.

- Стас, что случилось... - вытягивал из себя слова начхим, как вытягивают из воды пустой редень - виноват я.

- В чем виноват-то, бросил беглый взгляд Матвеев, - в чем?! Стас вышел в кухню - ему надоел этот лепет, его звали дела. Отключил холодильник, налил в миску, стоящую на полу, молока. Рекс тут же подбежал, завилял хвостом и стал совать в миску нос и лапы.

- В аппаратной можно было находиться минуту, - оглушили Матвеева слова долетевшие из соседней комнаты. Стасу показалось, что он ослышался. Он прошел в комнату: как нельзя было?! - решительность и отчаяние заговорили в нем. Ты же сам сказал... две минуты, - удвоила, утроила отчаянность досада - Две минуты! - показал на пальцах Матвеев - Две!

- Нет, Стас. Не смотри так! Не смотри!

- Да... Ну и гнида же ты.

- Нет, Стас! Только не так! Ты же знаешь... у меня сын, - бессвязной речью полились оправдания, - ему нужна операция... а командир приказал... а в Москве... и не одна операция... и только в Москве...

- А у меня дочь, - уже спокойно говорил Матвеев.

- Стас прости.

Матвеев присел на край кресла. Презрение, отчаяние, ненависть стихли, уступили место рассудочности, анализу предстоящих действий. Он смотрел в окно. Подбежал, завилял хвостом Рекс, стал тереться о ногу хозяина. Но хозяин не замечал его ласк.

- Стас, не молчи, скажи что-нибудь - послышался лепет вперемежку со всхлипами. - Я чувствую, чувствую...

- Да не хныч ты... со своим прибором... но с кэпом я разберусь. Матвеев резко встал, оторвал от пола собранную в дорогу сумку, встряхнул ее содержимое и перебросил через плечо: За Рексом здесь присмотри, пока я кое с кем...

Незванным гостем - легкий ночной морозец пробежался по сентябрю. Под утро морозец сник. Но во влажном воздухе еще чувствовалось его робкое дыхание. Над горизонтом всело оттаявшее солнце. Открыв гараж, Стас, оглянувшись, вошел вовнутрь. Провел пальцем по пыльной крыше автомобиля. Спустился в смотровую яму. Среди множества пустых конистр отыскал одну. С трудом отвернул прикипевшую металлическую крышку и извлек со дня увесстый предмет, завернутый в ветошь. Осторожно развернул, еще мгновение - и ладонь слегка обожголо холодное железо пистолета. Он примерил "ПМ" в руке. Щелчок - и из рукоятки выскользнул магазин с патронами. Большим пальцем Стас погладил округлые ребра блестящих патронов, затем с какой-то жуткой бровадой вогнал магазин обратно. Закрывая металлические створки гаражных ворот, Матвеев еще чувствовал утренний холодок. Последнее усилие и винтовой замок закрыт. Матвеев направился к автомашине. В сонных робких лучах сияли копот и крыша "Жигулей". Заработал двигатель. Матвеев включил заднюю скорость, хотел сдать назад и... в зеркале заднего вида он увидел вдруг "Шестерку" белого цвета. Она остановилась в полуметре. Через прямоугольник зеркала Стас увидел тот же знакомый взгляд голубых мефистафельских глаз; но сейчас - отзвуком чужой боли - взгляд этот излучал тревогу и сочувствие.

Он обгонял и обгонял автомобили. Мелькали милицейские посты, переезды. В эти минуты это был уже не тот спокойный и безразличный к окружающему миру дряхлеющий мужчина. Нет! не тот. В эти минуты он был подобен несущейся ракете, которой определена четкая и ясная цель. Стас включил радио. Послышалось мелодия церковного хора. И! - Матвеев вдруг вспомнил о божественном настрое. После того рокового часа, когда он хлопнул дверью, оскорбив жену, скатился в безудержное течение пьянства, он не то чтобы забыл о настрое, - он старался не вспоминать то заученное и прочувственное. Сам Господь Бог, - начал он вслух, - по воле самого Господа Бога... Он повторял и повторял. И удивительно - настрой охлаждал страсть мщения: после многократно произнесенных слов, наступило то спокойствие - забытое, потерянное. Он обгоняя и обгоняя автомобили. "На ближайшие два дня погода без осадков", - передал голос диктора. А теперь - хроника криминальных сообщений. В городе N мужчина сорока двух лет в течение года износиловал восемь девочек в возрасте от десяти до двенадцати лет. Преступник пойман. Резко и ненавистно щелкнул тумблер - голос диктора стих. Ненависть опять овладела Стасом. И опять месть вспыхнула огнем, подпаливая подгнившее сухолистье апатии. Стас снизил скорость - впереди был затор. Свалившийся набок груженый "КамАЗ" перегородил проезжую часть. Сновали туда-сюда милиционеры. На долго? поинтересовался Матвеев у одного из них. Минут на тридцать, недовольно бросил тот. Открыв дверцу, Матвеев вышел из машины. Переизбыток внутренней энергии закипал, пенился. Он пересек дорогу, спустился вниз к магазинчику. Выпив стакан минеральной воды, вышел из тесной и душной комнаты. В двадцати метрах у магазинчика двумя турниками, брусьями и хоккейной площадкой начинался спортгородок. Взыграло желание размяться. Легкой трусцой "он побежал к турнику. "Двадцать пять раз, если ты, конечно, мужчина", - заводил он себя.

Согнулась под тяжестью тела перекладина. - Один, два, три... - молодчина, - тринадцать, четырнадцать. - Руки сковывала усталость. - Ну же, подхлестывал он, - девятнадцать, двадцать. Пальцы рук соскальзывали с перекладины. - Ну, давай, еще чуток. Двадцать два, двадцать три. - Левая рука соскользнула, но тут же окриком "Держать" ухватила перекладину. - Двадцать че-ты-ре. - Последний раз и все, ты свободен. Ну же! -Содрагаясь, тело медленно медленно поднималось к перекладине. Двумя черными точками выжигала глаза усталость. И! Дрожащий подбородок коснулся холодного железа. Ух, - спрыгнул он на землю.

... Сплошным солнечным потоком ровного заласканного света встретила Матвеева окраина родного города. Утро блестало на крышах домов и тротуаров. Стаса встречал обновленный город. Он смотрел по сторонам. Новые шестнадцатиэтажки. Новая телевышка. И все тот же чистый живой поток в едва заметном колебании струился между домов. Название некоторых улиц сменились. Машинально Матвеев правил "Жигули" по знакомому адресу. Последний поворот и... "Мерседес" стоял у самого угла дома. Стаса будто встряхнуло: почему машина здесь?! Он проехал вперед и преградил путь "Мерсу". "А назад он не сдаст - мешает дерево". Заглушил мотор, проверил - на месте ли пистолет. На минуту, разочарование вдруг овладело им - смогу ли... хватит ли духу. - Хватит - сказал он вслух, - должно хватить, - успокоил и подбодрил себя.

Он не заметил, как перемахивая через три ступеньки, вбежал на третий этаж. Позвонил. Стал в сторону от дверного глазка. Послышались шаги, щелчок замка, неприятный скрпи открывающейся двери. Пулею Матвеев влетел в открывшийся проем. Геннадий успел сделать лишь шаг назад. Мгновение и - черное дуло уперлось в ненавистный висок: Вот где пришлось встретиться. Может быть на свежий воздух выйдем, а то душно, - с иронизировал оскорбленный отец. Геннадий молчал. Лицо его было так близко, что Матвеев чувствовал ненавистное дыхание. Что молчишь, язык проглотил? Матвеев ткнул дулом в висок. Геннадий нехотя повернул голову. В его глазах (странно!) не было того страха, когда смерть совсем рядом. Страх в глазах Геннадия присутствовал, но другой, вызванный скорее досадой и чем-то еще.

- Зря ты так, убери, - спокойно произнес друг детства. С Ириной все в порядке.

- Ты мне лапшу на уши не вешай, - оборвал Матвеев.

- Они скоро вернутся, - так же спокойно продолжал Генка.

- Время хочешь выиграть, как же! - послышался щелчок предохранителя. Дуло чуть дрогнуло у виска и, казалось, покрылось капельками пота.

- Курок ты всегда успеешь нажать.

Глаза друзей встретились.

- Пойми, - как бы в сторону заговорил Генка, - с твоей дочерью ничего не произошло, - твердо, скорее с обидой на себя, выпалил он, - а то письмо... В общем... чтобы встряхнуть тебя. Очертились в недоумении две морщинки на переносице Стаса. Это ты брось...

- Пойми, перебил Генка, медлить было нельзя, да опусти ты этот чертов пистолет. Зазвонил партотивный телефон. Геннадий хотел было сунуть руку в карман, но трубку вытащил Стас. Матвеев ничего не ответил, а лишь нажал кнопку, телефон замолчал. Разные мысли пронеслись в мозгу Стаса - от самых страшных до самых ничтожных.

- Этот злой сценарий предложил один военврач, - прервал размышления извиняющийся голос Геннадия, - по фамилии Сохин, - оправданием и чувством горькой вины прозвучала фамилия.

- Сохин?! - Стас опустил пистолет, - ты сказал Сохин.

- Да, Сохин.

С недоверием и брезгливостью Стас взглянул на Генку. А, Сохин... Он вдруг отчетливо вспомнил, как недели три назад (это случилось днем в ресторане) к нему подсел незнакомец, в беседе представившийся Виктором Сохиным. Виктор начал издалека, и Стас не заметил как подошли они к обсуждению болезни. Виктор начал с общих тех. Затем они вышли в вестибюль. Врач задавал странные вопросы, похожие, скорее на тесты. Вопросов-тестов было много. Но один въелся в память: "Какое небо Вам нравится больше - небо в звездах или небо без звезд?" "Небо без звезд, - ответил тогда Матвеев.

Стас молча положил пистолет на стоящий рядом столик, сел на подставку для обуви, голова его склонилась к коленям. Он не мог говорить. Он не знал - что говорить. Нет, ненависти и злобы ни в чьей адрес не было. Было лишь чувство досады - как? почему именно с ним случилось все это?

- Знаешь, - Геннадий осторожно присел рядом, когда я узнал о... я был даже рад... нет, не в полном смысле рад, а отчасти, - стал оправдываться он... потом я презирал себя, понимаешь, презирал... такие вот дела. А жена, твоя жена не виновата: настоял на этом эксперементе я.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Папина машина! - радостно указала на стоящие "Жигули" Иринка.

Мать пристально, с беспокойством всмотрелась в немерной знак и почувствовала как участился пульс. Пойдем скорее...

- Это она, - с грустной радостью и встрепенувшейся волнением откликнулся Генка на звонок.

... Когда открылась дверь, Алена увидела широкую спину мужа, удаляющуюся по темному коридору. Спина удалялась медленно, покачиваясь из стороны в сторну так, будто на плечах ее был стокилограммовый вес. Спина исчезла из виду. Алена жалобно, в недоумении взглянула на Генку. Тот молчал. Ирина стояла в непонимании - что происходит? Она смотрела то на мать, то на дядю Гену. Виновные и невиновные они молчали.

- Вы идите, погуляйте, - вдруг беспокойно заговорила Алена, - я, если что, позову.

- Да, конечно, - встал Геннадий, взял Ирину за руку.

Послышался щелчок замка и хлопок двери.

- Дядя Гена, что происходит? У мамы вид... виноватый. В чем ее вина? - задавала вопросы Ирина, спускаясь по лестнице. Геннадий остановился. Твоя мать ни в чем не виновата. Просто, она хочет сохранить семью, - всматривался он в настороженные глаза девочки. Ирина не отводила взгляда, хотела еще о чем-то спросить, но не спросила - ее легкая ножка в блестящем туфельке ступила вниз. Шаг, другой. Ее туфельки легко застучали по гулким ступенькам. За ними осторожно ступали толстые подошвы дяди Гены. Небольшое окно лестничной клетки. Геннадий мимоходом взглянул. Сквозь мутную пелену стекла краски осени показались ему какими-то неодушевленными. С нижнего этажа шумно поднимались две женщины.

- Полночи горел, - с явным участием очевидца жутко и страстно рассказывала одна, - из окон жар, пламя... и ветер качает все туда-сюда, туда-сюда.

- Ой, не привиди господь! - перекрестилась другая.

- Все сгорело, до пепелища, - уверенно подытожила первая, развязывая платок у подбородка, будто ей вдруг стало душно от того жаркого смрада, что еще стоял перед глазами. Женщины поравнялись с Геннадием.

- И голубятня сгорела... все поразлетелись. А ноне утром, - женщины поднялись этажом выше, голосов не стало слышно.

Двое лишь прилетели, - последнее, что услышал Геннадий перед тем, как выйти из подъезда.

Он подошел к "Жигулям" друга, открыл дверцу, сел. Даже ключ зажигания забыл вытащить... торопился. Иринка, устроившись на лавочке, смотрела в небо. С синих садов отлетали последние запахи, шаловливый ветерок невидимым смычком играл по стволам ранеженных тополей; казалось, что солнце удаляется, бросая последние лучи. Дни сентября будто замерли в желтом форфоре. Земля и небо слились в едином, тесном объятии. Геннадий открыл капот, вытащил ключи. Ох, и торопился же, потрогал разбитую заднюю фару. -"Да, какими мы стали", сказал он вслух, и какими были... Он снимал фару осторожно, будто опасаясь повредить и без того разбитое стекло. Снимал и от этого становилось легче, покойнее, и радость самым тусклым потоком своего существования несмело разливалась по груди. Он взглянул на Иринку, картина их детства отчетливо вдруг высветилась в памяти. Всем им - Генке, Стасу, Алене по тринадцать. Они сидят на лавочке - смеющиеся, полны надежд на лучшее, искренние и чистые, как это бодрое, синее сентябрьское утро.

- Эй! - услышал радостный окрик, не стоит беспокоиться. Он поднял голову! Счастливая, улыбающаяся пара шла к нему сквозь искрящиеся, улыбающиеся солнечные потоки. Генка отложил ключи, взял ветошь. Вспорхнула с лавочки Иринка.

- Вижу, все путем, - подмигнул Генка.

- А разве может быть иначе.. с вашими эксперементами, - улыбнулся Стас.

- С какими эксперементами, - застыл в глазах Ирины вопрос.

- С хорошими, продолжал улыбаться отец.

Генка уложил инструмент. - За фару с тебя причитается.

- Какие вопросы, - развел руками Стас.

Наступила пауза. Дочь терлась о ладонь отца, Алена прижималась к мужу.

- О! А ну-как, как мы раньше здоровались, - неожиданно предложил Генка.

- Как здоровались,.. - Стас рассмеялся.

Друзья как по команде подняли правые руки вверх.