А. Пантелин

Повесть. Часть первая: Испытание страстью

I.

Как забытая рана, она напомнила о себе. И напомнила во сне. Хотя сон ли это был. Скорее провал в пустоту, в темень, где временами вспыхивают обрывки памяти, переходящие в смутные очертания видений. И в этой пустоте плоть зашевелилась, взорвалась безумной, дымящейся яростью, требуя удовлетворения. Стучали кулаки в закрытые двери былого - громче и громче. И - двери отворились. Пустота осветилась. Мелькнули упоительно-белые контуры женского тела и растаяли. "Как! Так быстро! Не может быть!" Мозг напрягся. Память зарыскала в полутемных подвалах, отыскивая увиденную картину. И как в изнурительный полдень - глоток воды - выплыла смутным видением обнаженная женщина; лицо ее улыбалось. Он протянул руки, хотел прикоснуться к груди, но пальцы вместо нежной, зовущей кожи почувствовали испещренность сукна - грубого, твердого. Стас открыл глаза. Надоедливый блеклый свет от ламп дневного освещения тускло рассеивал душный мрак каюты.

- Что? На вахту проспал? - резко приподнял он голову, продолжая держать руками воротник робы Володьки, своего сменщика.

- Ну, Вы и спать горазды, Станислав Борисович, - извинительно произнес тот с улыбкой.

- Который час?

- Пять утра, - не сходила с лица Володьки улыбка с той долей материнской заботы о сыне, которого и будить жаль, и не будить нельзя.

- Какого черта тогда!

- Механик вызывает.

- Зачем? - упала голова на подушку.

- Он не докладывал.

- Иди, скоро буду. - Стас закрыл глаза.

Володька вышел.

"Пять минут - не время. Подождет. Мне еще два часа почивать". Матвеев жаждал продолжения сна, ибо во сне ему явилась жена. Но вместо желаемого пустота высветилась контурами черной ухабистой дороги. "Нето !" работал мозг. Дорога исчезла, растаяла. И вновь пустота, темень. И вдруг метель - хлесткая, колючая, и степь - необъятная, широкая. Метель заполняла пустоту. Становилось белее и белее; вот-вот и она коснется лица влажным обжигающим крылом. Резко открылись глаза. Яркий, проникающий свет въедался в зрачки.

- Ну, Станислав Борисыч, - щелкнул тумблером Володька над головою сослуживца - лампа в матово-белом футляре погасла, - нельзя так, ждут Вас. В словах его, вместе с сожалением о прерванном сне, сквозило настойчивое требование приказа - разбудить Матвеева, и то легкое притушеванное ущемление гордости - "сколько же можно за Вами ходить!" Стас резко встал. Жена и дочь улыбались ему с фотографии, стоящей на полке.

Он шел, машинально открывая и закрывая переборочные двери, злой, невыспавшийся, встревоженный, кивая в знак приветствия вахтенным отсеков, застегивая пуговицы робы, стягивая ремни партативно-дыхательного устройства. Зеленые электрические щиты, коричневый линолеум палубы, бледные лампы, их раздражающее потрескивание - оставались позади. "Пульт управления атомной установки" - привычно бросилась в глаза ввинченная табличка на двери. Он вошел, не здороваясь, равнодушно оглядел сидящих и плюхнулся в свободное кресло. Достал из кармана сухарь и закрыв глаза, захрустел. Кого ждем? - спросил не открывая глаз, - я прибыл как приказано, - съязвил Матвеев. Алексей Алексеевич, механик, не взглянул на Стаса, продолжая скрупулезное изучение вахтенного журнала. Спокойный, рассудительный, внешне он походил на медведя средних размеров.

- Пассажиров, - злобно, жестко нажал Сергей на одну из кнопок (кодограммами он проверял параметры реактора - шел час его смены).

- А до восьми нельзя было обождать?! - хрустел сухарем Матвеев.

- Значит нельзя было, - ответил за механика Сергей. В другой обстановке он бы смолчал, но сейчас... Он злился за то, что за Стасом дважды посылали, за то, что этот молодой лейтенант не смог разбудить Матвеева с первого раза, за то, что, наконец-то, прибывший Станислав Борисович, бесцеремонно расселся в кресле, жуя этот проклятый сухарь, за то, что сам он проспал вечерний чай, и голод надсел отощавшим волком. Не по душе Сергею был и этот сбор операторов на его "золотой" ночной смене, когда почти весь корабль спит. Но главная причина срыва таилась в другом: грубость, раздражительность, болезненное восприятие друг друга в замкнутом пространстве в последний месяц плавания накаляются, доходят до пика в своей необужщанности и решимости.

Стас продолжал хрустеть. Стас молчал.

- Похоже, что у тебя уже адмиральские погоны, - подзаводил он Матвеева, - по нескольку раз за вашим величеством посылают.

- А ты не завидуй.

- Послушай-ка, ты! Ты бы лучше...

- Прекратить! - громким голосом крикнул Алексеич.

Но Сергей не унимался, он вошел во вкус: в грубости по отношению ко всем находил он разрядку того высокого нервозного поля, преобретенного за недели похода. Грубость (подчас показная!) была его спасением. В ней, точнее после нее, отчасти, он находил то душевное равновесие, которое присуще ему в нормальной обстановке. То состояние, после которого его сослуживцы взрывались бранью или хлопали дверьми, доставляло ему еще и скрытую радость и даже (!) наслаждение. Когда он грубил, то смотрел прямо в глаза тому, кому предназначался словесный выплеск, смотрел, не моргая, пристально, как смотрит удав на жертву. И то, что Стас сидел с закрытыми глазами, вдохновляло на грубость. - Ты хоть глаза протри, расселся тут, - Сережь, остань, - вмешался Володя, - что Вы... - улыбалось юношеское лицо с румянцем на щеках, с черной полосочкой тоненьких, смешных усиков.

- Тебе голоса не давали, - осек лейтенанта Сергей.

- Посмотри-ка сюда, адмирал ты наш будующий, - Алексеич с иронией улыбнулся, сунул вахтенный журнал ему под мышку... там на тридцатой странице... получается - насос молотил почти час. Сколько же тогда объем цистерны?

Сергей неохотно взглянул в журнал, поводил пальцем: здесь, - указал он на строчку, - время ошибочно поставлено... бывает, - извинительно пожал плечами. Стас интуитивно чувствовал состояние товарища. Это состояние занимало часть и его души, его подсознания. Прерванный десять минут назад сон (такой сон!), недосыпание трех последних суток, последняя поломка в отсеке - все это, замешанное на нервозности, какой-то детской обиде, подогревало и в нем растущую злобу. Но большую часть потенциала этой злобы снимал он в спортзале, когда многие спали. Он заставлял себя крутить педали велотренажера, когда так порой хотелось бросить тело на кровать, расслабиться, забыться. Но сейчас Стас не сдержался и, как бы в отместку издалека, скромненько стал грубить: - На, пожуй, помогает при нездоровых нервах.

- Да пошел ты, - медленно повернул голову Сергей, уставясь в глаза Стасу своим немегающим взглядом.

- Ну, зачем же так, Сергей Петрович, - раздался голос Владимира Ивановича - помощника командира по работе с личным составом, в прошлом замполита. Следом вошел капитан второго ранга Донцов - высокий брюнет, с карими, проницательными глазами.

- Зачем же так... он Вам товарищ, - наставительно произнес Владимир Иванович.

- Товарища нашли, - буркнул Сергей.

В отличии от операторов и механика на Владимире Ивановиче и Донцове были лишь штаны от рабочей одежды, но не темно-синего, как у всех членов экипажа, а ярко-голубого цвета, вместо курток - кремовые рубашки с погонами. Этим они подчеркивали принадлежность к группе командования подводной лодки. Их опоздание также не было случайностью - начальству принято задерживаться. Чистовыбритый, надушенный одеколоном, Владимир Иванович, пропустив Донцова, сел рядом с механиком, под глазами которого выелись черные дуги усталости. Алексеич потерал лоб. Взглядом - ясным и лучистым Владимир Иванович обвел офицеров. Его присутствие напоминало вышедшее из-за тучки солнышко в пасмурный денек, с той лишь разницей, что природа его была искусственной. Оно не оживляло, не вдохновляло, не рассеивало мрачных теней, оно просто включилось, как включается электролампа по велению чьей-то руки.

- Объясни обстановочку, Алексей Алексеевич.

"Объясни обстановочку" замполит произнес с улыбочкой, как будто нужно было объяснить непонятый тонкий смысл анекдота.

- Дело серьезное, - захлопнул журнал Алексеич и возложил на него свою лапищу, - за последний час течь первого контура поблоку очистки и расхолаживания увеличилась вдове. Контур (сами знаете) в недопустимом состоянии, в аппаратной - активность. Установку, - Алексеич посмотрел на Донцова, - выводить не разрешают. Командир... блок очистки, - он взглянул в глаза Сергею, затем в глаза Владимира (глаза Стаса оставались закрытыми, он, казалось, не слушал его), - приказал отключить. Алексеич знал: приказы не обсуждают. Кому-то из них - Стасу, Сергею или Володе придется идти в аппаратную. Можно ли было избежать этого?

... На третьи сутки плавания течь проявила себя. Инструкция на этот счет предписывала одно: глушить реактор. Но следование инструкции привело бы к возвращению в базу, а это, хочешь не хочешь, неприятность для командира, которого ждала академия. В начале разговор с командиром лодки у Алексеича был на равных - открытый, непринужденный, но каждый хитро гнул свою линию: механик - расхолаживать реактор, командир - выполнять секретное предписание, соотвественно, один ссылался на инструкцию, другой - на устав. Когда командир понял - Алексеича не сломать, он приказал (в устной форме) мощность реактора не снижать, усилить все виды контроля, особенно радиационный. Шестьдесят суток прошли спокойно: радиактивную воду дренировали в цистерну, откачивали за борт. Но сегоня ночью случилось то, о чем предупреждал Алексеич: увеличилась и течь, и активность.

- Да, - добавил Донцов, - решение принято час назад. Операцию будем производить по готовности "номер два". Зачем лишний раз экипаж тревожить - ночь все-таки, - как бы в сторону заметил он.

- Как понимать - "операцию будем производить", - уперся Сергей немигающим взглядом в глаза Донцова. Вы тоже что ли... будете производить... в такой накрахмаленной рубашечке.

- Сергей Петрович! - вступился за Донцова замполит, - я попросил бы повежливее... с представителем штаба, и... не забывать устав! Мы все подустали, - сказало уже мягче искусственное солнышко, - но тем не менее... я попросил бы...

Стас, наконец-то, открыл глаза: он почувствовал - вот-вот грубость Сергея прорвет плотнину субординации между начальником и подчиненным, старшим и младшим. ... Сергей и Донцов были ровестниками, заканчивали вместе один факультет. Но Донцову помогло протеже тестя, и уже со старшего лейтенанта он служил в штабе. А там, как известно, лишь от дураков карьера шарахается. Сергею же жена учинила развод - скандальный, через политотдел. Нечуткое отношение к женщине повлияло на его дальнейшую службу. Ходили потом слухи - путалась его бывшая женушка с Донцовым, но Сергей вида не показывал, хотя переживал. И сейчас в свои тридцать три года Сергей ходил еще в капитан-лейтенантах, за что и звали его в экипаже - пятнадцатилетний капитан.

- Я... так понял, - вклинился в разговор Стас, - блок отключим... фильтр спечется.

- Иного выхода нет, - холодно, как cлова приказа, произнес Алексеич.

- Назначайте, кто пойдет, - торопил механика Донцов.

- А может ты и сходишь, - тем же немигающим взглядом буравил Донцова Сергей, - покажи пример.

- Товарищ капитан-лейтенант! - резко вскочил с кресла Донцов.

На багровеющей, здоровой шее отчетливо выелись зеленовато-синие провода жил. - У меня - свой круг обязанностей. И попрошу... приказываю - не указывать! Мигали ясные, голубые глаза Володьки. Он сидел присмиренным. Ему в диковинку было - какие могут быть отношения между штабистом и членом экипажа. Восторги за Сергея переполняли его: "Молодец! Здорово он этого капитана второго ранга..."

- Чего мы ждем! Приказ получен! Назначайте Алексей Алексеевич, - вспыхнуло всеми лампами искусственное солнышко, - или я назначу!

- Мы, конечно, люди военные - свободные, - косо, с иронией взглянул на Донцова Сергей, - чего нам приказали - того мы и хотим. Я бы прогулялся в реакторный, - опять он уставил свои немигающие глаза на Донцова, - если этот товарищ... подсобит.

- Хватит, Сергей! Прекрати! - чуть ли не крикнул механик. - Достань лучше кубик, - уже спокойно попросил он. Сергей понял с полуслова, как понимает не только подчиненный, искренне уважающий начальника, но и как товарищ, собрат по общему делу. Он нехотя приподнялся, с показною ленцою вынул из-за громоздкого сейфа с секретными документами доску для игры в кашу.*

- У Вас еще и каша! на пульте управления! - хотел было адресовать Донцов слова механику, но спокойное, невозмутимое лицо Алексеича сбило его, на последнем слове он осекся, и ища поддержки, посмотрел на замполита.

- Да, дисциплинка хромает, - покачал головою Владимир Иванович. - А кубики зачем?

Алексеич не обращал внимание ни на реплики Донцова, ни на замечание замполита. Их присутствие его не волновало. Он знал: кто есть кто. Убери с корабля Владимира Ивановича вместе с этим представителем штаба, для которого боевая служба - ступенька вверх по служебной лестнице, - ничего не изменится. Корабль выполнит задачу. Но убери одного из операторов... тем более таких, какими были Сергей и Стас - с опытом, профессионалы...

- Кто меньше выбросит, - сгребля со стола кубик огромная лапа, - тому и идти.

- Здесь просто панибратство какое-то, - встал Донцов, - в докладной адмиралу я отражу это. Донцов вышел.

- Кто первым? - положил на стол кубик Алексеич.

- Можно мне, - по-школьному поднял руку Володя.

Глупый, мальчишеский азарт сверкал в возбужденных глазах.

- Давай, - впервые за все это время улыбнулся Сергей, - давай, лейтенант молоденький, звать тебя Володенькой.

- Алексей Алексеич, мне не понятно, - удивленно пожимал плечами Владимир Иванович, - такая ситуация и какие-то кубики... не вяжется все это. Алексеич не реагировал на замполита, как не реагирует ни на чье присутствие, ни на чьи советы поглащенный в работу сапожник, добивающий последний гвоздок в подошву.

- Шесть! - хлопнул в ладоши Володька.

- Ай, да лейтенант, - не удержался от похвалы Сергей, - молодец!

Сергей ловко смахнул со стола кубик, подбросил его вверх, поймал, и зажав в ладонях, стал трясти его, смотря теперь уже замполиту в глаза:

Не подают парадных трапов

для тех, кто пашет океан.

Не проживешь без волосатой лапы

в стране рабочих и крестьян.

Так ведь, Владимир Иванович.

Замполит молчал. Сергей выбросил. И- помрачнел: верхняя грань кубика белела двумя точками.

- Что ж, придется собирать манатки, - он нехотя приподнялся из операторского кресла, озлобленный, хмурый.

- Погоди, - усадил его за плечо Алексеич, - Стас еще.

- Да чего уж там, - огрызнулся тот.

Все - и Алексеич с замполитом, и Володька, и Сергей (он в особенности) внимательно, с замиранием смотрели на поверхность стола.

Стас не бросил, а крутанул кубик, как юлу. Некоторое время кубик вращался по странной, замысловатой дуге, перекатываясь с грани на грань. Слышалось в приглушенной тишине его тихое, ровное нашептывание.

Вращение становилось медленнее и медленнее. Все привстали с мест. И! кубик - замер.

- Ух! - расслабленным, успокоившимся откинулся в кресле Сергей, - а я уж расчитывал свои яйца подставлять.

- Единица, - испуганно, в недоумении смотрел на Стала Володя.

- Как придем - с меня ресторан, - потягиваясь, подмигнул Стасу Сергей. Грубость выветрилась из него - он и не заметил как .

- Привет маслопупым, раздался голос, переступавшего пиллерс путльта управления, Юрия - начхима. Щеки его пылали багрянцем, но не от здоровья, как у Володи по молодости лет. Багрянец этот чем-то напоминал чахоточный, но название ему было - подводницкий, ибо проступал он от недостатка кислорода и переизбытка углекислого газа.

- Привет, привет, - отозвались голоса.

- Как с активностью, - спросил химика Алексеич.

- На третьем диапазоне прибор зашкаливает. Время пребывания в аппаратной - две минуты.

- Ты же докладывал, -= в удивлении сдвинул брови Алексеич... полчаса назад... и на четвертом зашкаливает.

- Не прогрел как следует, - замялся химик.

- Успеешь, Стас, - Алексеич открыл сейф, достал фляжку.

- Успею.

- Постарайтесь, Станислав Борисович, - подчеркнул свое присутствие и значимость перед начальником химслужбы замполит.

- На вот, - Алексеич подал Стасу стакан со спиртом.

- Шило? - понюхал Матвеев.

- Это еще зачем? - развел руками Владимир Иванович.

- Это за тем, чтоб его мужская гордость, - подмигнул Стасу Сергей, когда надо... Он согнул правый локоть.

- Это точно, - выпил залпом Матвеев. Выпил и поморщился. Достал из кармана сухарь, закусил:

С вашими переключениями... такой сон прервали... Он вышел в отсек.

II.

В отличии от многих сослуживцев, Стас был уверен - с женою ему повезло. Она походила на мать (тещу) и внешне, и характером. Жизненным стержнем для нее являлась семья, вокруг которого, как земля вокруг оси, вращались вся ее жизнь. Алена была на два года старше, и эта разница в годах накладывала на их взаимоотношения (с ее стороны) умудреную чуткость, сдерженность, а порою и материнскую заботу о муже. Стасу встречались разные женщины. Но странно - когда знакомился он, то почему-то всегда видел перед собой ее глаза. В них, будь они радостными или с грустинкой, всегда зеленел той май с голубым оттенком ночи. Лишь однажды этот май взбудоражил порывистый, хмельной ветер его легкомысленного увлечения. Месяц он не жил в семье. Но (как это зачастую бывает) снизошло прозрение. Она простила его, как может простить женщина, жена, счастье которой составляла семья, ребенок. ... После затянувшегося ужина (это стало традицией - возвращение с морей отмечать семьей, без друзей и знакомых), Стас вошел в спальню, где его ждала... Дочь уже спала. Только сейчас он почувствовал, что опьянел. Но опьянел не от шампанского, не от домашнего уюта, не от резкой смены обстановки, - он опьянел от того долгожданного, выношенного, переворачивающего все мысли чувства, когда прикоснется к ее лицу, вдохнет... ощутит... В их разлуках таилась та новизна ощущений, которую подсознательно они приветствовали. И как бы не советовали педанты семейной хроники - не расставаться на долго - к ним это не относилось. Стас сел в кресло, стараясь не глядеть на жену. Стыд и какая-то неловкость сковывали мысли, принижая желания, разгоревшееся в нем только что, минуту назад. Алена выключила телевизор. Та легкость, с которой она нажала клавишу, тот изящный, легкий наклон, резко подняли его с кресла. На миг глаза его высветились темнотою. Сознание помутнело. Он подошел из-за спины и пересохшими губами коснулся ее шеи. Легкая судорга повела ее плечи. Она повернулась к нему - истосковавшаяся, жаждущая. Блеснули ее глаза... Она нашла его красивые, правильные губы, и будто выхватывая их с лица, оконльцевала запылавшей, забытой страстью. Он поднял ее на руки, и она потонула в легких, зовущих волнах томления; сознание провалилось. Уйди из-под ног земля - и она не почувствует. ... Жар разливался по их телам. Лица горели. Но странное, неведомое до сели чувство овладело Стасом, скорее не чувство, а недоразумение: он - медлил. И медлительность шла не от него самого, хотя он и не думал медлить, наоборот, как можно скорее он жаждал слиться с нею. Но! он медлил... медлил. "Прочь! Прочь! Глупое недоразумение, дурь! - стал заклинать он его. И - оно ушло, уползло. Но! на его место выплыл страх, страх перед той решимостью, которая должна, обязана высвободить из его тела всю накопленную усталость и тревоги. Он стал гнать и этот страх, целую и целуя ее груди, бедра, живот. Страх исчез. Но выплыла (опять!) медлительность. Стасу почудилось - он услышал смех. В чей адрес этот смех? Он открыл глаза. Тихий, крадущийся свет от ночника заливал угол комнаты.

- Что случилось, милый? Открыла глаза жена. Вечнозеленый май, с голубым оттенком ночи, дыхнул на него. "Лучше бы сквозь землю провалиться" - фонтаном брызнула мысль, и голова его, как подкошенная, упала в подушку, ладонями он закрыл уши, чтобы не слышать потустороннего, тихого, ехидного посмеивания. Рыдания отчаянной неоправданной болью сотрясло плечи. Жуткое по смыслу, звонкое по произношению слово, которое он никогда и не думал произнести по отношению к себе, накаляющейся белизною букв, высветило сознание - импотент. Резкий порыв ветра настеж открыл форточку. Легкий холодок ворвался в комнату. Жена спархнула с постели. Щелкнула щеколда. И вновь он ощутил теплое тело.

- Глупенький, успокойся, это бывает, - стала целовать она широкие, содрагающиеся плечи. - Расслабься, не думай об этом... это бывает... а я пока расскажу как мы жили. Приходила Варвара Михайловна, ну, та... со второго этажа. Муж не слышал ее. Сейчас он был там, в том отсеке. Желтый треугольник с тремя красными пятнами - знак "радиактивность" смутным, очертанием всплыл в памяти, Часы! Он точно засек время, и находился в аппаратной выгородке ровно минуту сорок. Он не мог ошибиться! Но если бы и ошибся, то время засекли и на пульте управления... они бы дали знать!

- Понимаешь, - оборвал он жену, - ерунда у нас в море случилась... может от этого... Ты потерпи немного.

III.

Они сидели на скамеечке, стоящей на самой окраине больничного сада. Рядом со скамейкою и вдоль аллее росли тополя. Свисавшие ветви заслоняли солнце. Никто не тревожил их здесь- ни больные, ни посетители, ни врачи: асфальтная дорожка на последнем изгибе прерывалась и до их скамеечки, последние метров десять, росла трава. Начало июля этого года, как никогда, было жарким. Томилась под изнурительными, дымящимися лучами, раскаленного солнца, зелень широколиственных кленов, доходящая до легкой дрожи. При долгом сосредоточенном взгляде могло показаться, что лучи высекают с сияющее-глянцевой поверхности листьев влагу, невидимо стекающую и тут же испоряющуюся.

Прошел месяц как Матвеева положили в больницу. Осмотр опытных врачей и принятие таблеток - все это, входившее в курс лечения, лишь отчасти претендовало на результат.

- Завтра у тебя переливание крови, - потерлась носом о небритую щеку мужа жена, - я схожу в церковь.

- Ты стала верить? не замечал, - равнодушно, отсутствующе выронил Стас.

- А когда тебе было... все моря, моря.

- На Бога надейся - сам не плашай. - Стас смотрел на искрящиеся лоскутки неба, синеющие между зелеными островками листьев.

- Не говори так, - уверенно взглянула она в глаза мужу, - надо положиться на Бога, надо испытать все методы лечения. Главное - верить! И - не сдаваться. Вот, - Алена достала из сумки маленькую книжицу, - это лечение по методу психотерапии. Почитай, пожалуйста. Муж неохотно взял брошюру, раскрыл, прочел несколько строк, захлопнул и сунул книжицу в карман пижамы. Два дня назад, случайно, проходя мимо кабинета главврача через дверное стекло Матвеев увидел две фигуры - одну в белом халате, другую в черной военно-морской форме, и услышал разговор Степана Петровича с военврачом, разговор его болезни. Десять дней, - сказал тогда Степан Петрович, - срок, который многое решит. Или Матвеев... Дальше Стас не дослушал, быстрыми шагами вышел на улицу. Этот срок сравнил он тогда со сроком смертника в камере ожидания с той лишь разницей, что смертник после истечения определенного времени не увидит ничего, ничего. А он, он будет видеть все это, будет видеть небо, солнце...

- Если через десять дней... - Стас смотрел на божью коровку ползующую по влажному стеблю травинки. Осторожно, высвободив плечо из-под головы жены, он нагнулся, и - коричневое пятнышко уже ползло по его ладони... не будет признаков улучшения - ты свободна. Я снимаю с тебя все обязанности - по-военному выпалил он. Божья коровка высвободила прозрачные крылышки, но не взлетала. Матвеев подбросил ее и в мареве дымящегося, жаркого полдня, воспарив она растворилась. Глупости, - жестко отреагировала жена. Алена хотела положить голову на плечо мужа, но плечо сделало движение в сторону: Это не глупости. Единственная моя просьба - видеться с дочерью.

- Ты... ты - мужчина и такое говоришь... Нет, ты скажи мне одно, - два вечнозеленеющих мая с ярко-голубым оттенком ночи подернулись капельками дождя, - ты скажи одно... Она зарыдала.

- Алена, - взял он ее ладони, - наша жизнь станет несчастной, глупой, неполной... в таком уродливом... - Матвеев резко встал с лавочки. - Ты молода, продолжал он уже стоя, - к чему? Зачем такие жертвы? Он несмотрел на жену. Из ее глаз вместе со слезами вырывалось отчаяние и усталость.

- Будь, что будет, - ладонями она утерла слезы, - но мы будем вместе, - в ее голосе зазвучала уверенность и решительность - не сдаваться. Долго еще бродили дорожками больничного сада две фигуры - одна рослая, другая - тоненькая. Временами фигуры останавливались, сливаясь в объятиях. Мимо них проходили больные, некоторые из них, оборачиваясь, посматривали украдкой. Но скатившееся на запад солнце, последними отблесками зари скрывало от чрезмернолюбопытных их лица - несчастные и cчастливые.

- Ой, забыла совсем, - встрепенулась Алена, когда прощалась у ворот (глаза ее стыдливо блеснули), - Генка ведь приезжает. Еще в школе, со второго класса началась дружба Стаса и Генки. Из искренности и непосредственности, из общих интересов возникла она. В десятом классе ворвалась в их жизнь Аленка, приехавшая с родителями (отец ее был полковник) из Архангельска. Втюрились они в нее оба, по самые уши. И если бы не военная форма, - шутил на свадьбе Стас, - неизвестно кому бы Аленка отдала предпочтение. Но - как водится, друзей судьба поразбросала, и видиться они стали реже, лишь по приезду Стаса к родителям. Раз в год друзья писали письма с короткими и сухими строчками, на какие способны мужчины. Генка долго не женился, а когда женился, то через полгода развелся. И теперь приезд его (Стас поймал себя на этой мысли) не веселил, а скорее наоборот вызывал даже неприязнь, а! ненависть к другу.

- Лучше бы... с ним что-нибудь в дороге случилось, - сказал в темноту насевшего вечера Матвеев. Алена в страхе посмотрела на мужа. - Ну... с машиной что-нибудь, - поправился он. Жена молчала, чувствуя ладонью как пальцы мужниной руки напряглись, сжались в рукопожатии. Я пошла, - чмокнула она мужа в щеку, улыбнулась. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из вида, смотрел, продолжая думать о том - каким стал Генка? Как встретятся они? Сумерки полностью охватили землю. Лишь горизонт отливался светлой полосою. Стас шел в направлении своей палаты. После изнурительного дня, духота, казалось изнутри наколяла пространство - тяжеловестное, надпруженное. Листья на деревьях прижались друг к другу и издалека кроны казались как бы придавленными слоем заряжающегося, от приближающейся грозы, воздуха. Кирпич главного корпуса, асфальт дороги теперь уже сами отдавали накопленное за день тепло.

- Ой, парит-то, парит-то как, - услышал Матвеев. Две санитарки проходили мимо, несли мешок с простынями.

- К дождю, ой к дождю, Марья, - ответил другой голос.

- Да уж, пора - земля на огороде иссохла вся.

- Стас стоял у входа в свой корпус, корпус N 2, где лечили облученных радиацией. Курил, - спать не хотелось. Желтый шар лампы, висящий под козырьком входных дверей облепивала моль. Однообразная ночная, песня сверчка усиливала одиночество. Появлялись первые звезды - далекие, холодные, с сонным, потусторонним поблескиванием. "Господи!" - вырвалось вдруг у него, - как же жить-то теперь? Ему стало жаль себя, жену, но более всего - дочь. Кто позаботиться о них, если... Он старался не думать о болезни. Но временами чувство безисходности овладевало. Что же делать? В чем искать опору? - пытал он себя. Поднявшись по ступенькам, он шел коридором. У входа в палату, за столом дежурной медсестры сидела Вера Николаевна - пенсионерка, добрая и заботливая "няня", как называли ее больные, рядом - практикантка из медучилища, совсем еще девчонка, с наивным мальчишеским лицом. Услышав шаги, Вера Николаевная покачала головой: поздновато возвращаетесь, - улыбнулись ее глаза, высветив морщинки над бровями и под веками.

- Больше не повторится, - отрапортовал Матвеев.

Палата уже спала. Cтас осторожно вошел, тихонечко закрыл дверь, и не раздеваясь, лег поверх застеленного одеяла на живот, уткнувшись лицом в подушку. закрыл глаза. Но сон не шел. Его кровать стояла у самых дверей, и нечаянно он подслушал разговор.

- Вот, Вы, скажите, - жалобно напевал практикантка, - Бог - есть! У нас в группе девчонки красивые, смазливые, а я... Если он есть, то подшутил надо мною.

- Не говори так, Оленька, - наставительно просила Вера Николаевна, - И Бога всуе не вспоминай. Бог все видит, о всем ведает. Еще неизвестно кому счастья больше выпадет - тебе или твоим подружкам. Молись, в церковь ходи, с Богом в сердце живи. И - он услышит. Так просто сказанные Верой Николаевной слова, сейчас когда вся палата и весь мир, наверное, спали, дошли до Стаса своею глубиною. Он резко перевернулся на спину. Открыл глаза. Золотистый свет исходил от окна. Все! все окно, весь квадрат стекла был усеян серебристой россыпью звезд. Тихая, неземная благодать витала в небе. "Да, надо положиться на Бога", - вслух вдруг, неопределенно для себя, сказал Стас. А на кого же еще, - мелькнула мысль. Жена права - надо испробовать все методы лечения, которые есть, которых нет, которые будут. Он включил в каком-то жутком нетерпении стоящую на тумбочке лампу. Буквально вырвал из кармана книжицу, данную женой на их скамеечке.

- Поздно уже, погаси свет, - пробурчал, переворачиваясь на бок, сосед. Матвеев не слышал его. "Центр психологической поддержки человека и нелекарственного лечения по методу Г.Н. Сытина" - прочел заглавие.

Перелистнул титульный лист:

"Сам Господь Бог вливает в меня постоянным круглосуточным потоком чистую святую Божественную силу. Я с Божьей помощью изо всех сил стараюсь как можно более ярко - как можно более ярко чувствовать во всем теле богатырскую силу. Днем и ночью круглосуточным, сплошным постоянным потоком вливается в мое сердце, в мое тело божественная могучая несокрушимая здоровая сила".

III.

В ночном баре сквозила прохлада - кондиционеры работали исправно. Мелодии песен менялись, не оседая в памяти. Посетителей было немного. Донцов и его хороший знакомый - военврач Виктор Сыхин около часа сидели за столиком вдали от всех, тянули винные коктейли, курили. Обоим военная форма шла к лицу. Черные кителя... Разница - лишь в погонах. У Донцова - золотистые с двумя черными просветами и двумя большими звездами, у Сохина то же золото, но с красными просветами, одной большой звездой и эмблемой медработника - змея, окольцевавшая чашу. Воротник белой рубашки Сохина стягивал не уставной, черного цвета галстук, как у Донцова, а фирменный, с блесками на коричневом крепдешине. В манере говорить Сохин скрыто, но выказывал некоторое пренебрежение почти ко всем, с кем был в знакомстве. Это пренебрежение исходило из его высокой, занимаемой им, как он считал, поправу, должности - заместителя начальника госпиталя. Из замов - уверенность в нем была стопроцентная - он обязательно станет начальником, а с его талантом и обоянием пойдет и выше. Сохин действително был талантлив. И должность эта не свалилась с неба, случайно, за красивые голубые глаза, нравящиеся женщинам, особенно в сочетании с густой и черной шевелюрою волос, ни тем более, полученная по протекции. Этим Виктор гордился. И Донцову при случае (и не только ему) выказывал, но тонко, изящно превосходство своего ума над умами другими, добившимися определенного положения за счет знакомств. Сейчас, в этот вечер, Олег и Виктор говорили не о службе, не о бездарных командирах, не об общих знакомых. Товарищ и коллега Сохина - главврач больницы, в которой пребывал Матвеев Станислав Борисович, две недели назад поведал Виктору о поступившем больном, Виктор досконально изучил историю болезни Матвеева, и как профессионалы, они всесторонне проанализировали его состояние. Но! не болезнь интересовала Виктора. Сохин н