Ольга Мялова-Слабодич, член Союза писателей России

«Ах, видно шансов мало –
Бела моя скула.
Глядит в анализ кала
Больничный эскулап».
(Павел Рыков «Памяти доцента Гусева»)

Недавно вышел в свет очередной, двадцать пятый номер альманаха «Гостиный Двор» (авторский проект Игоря Бехтерева). Листая книжку, приуроченную к пятидесятилетию областного Литературного объединения имени В.И. Даля, я наткнулась на сочащиеся ядом «Пятьдесят лет вдохновения. Юбилейно-неюбилейные заметки» Павла Рыкова. «… таланты и талантища были молоды, счастливы и твёрдо знали, что Гена Хомутов (Ах, простите, Геннадий Фёдорович, за фамильярность) сумеет отличить хорошее от плохого и плохому не научит (портвейн «Южнобережный» не в счёт)», — в частности, пишет автор. Интересно получилось с руководителем: сорок с лишним лет Хомутов в одиночку лелеял, растил и пестовал литгруппу, а в итоге — остался один портвейн? Далее: «Многие из тех, кто посещал литобъединение в начальные годы его существования, ничего в литературе не сделали, как говорится, ни по-большому, ни по-маленькому, — но допускает Павел Георгиевич:
— Некоторые смогли доказать, что их приход в литературу не случаен». После этих слов стало чертовски интересно — относится ли почтенный автор рассуждений к числу последних, и как именно — по-большому ли, по-малому – удалось наследить в литературе непосредственно ему. Благо очередной вклад в неё, в эту самую литературу, обеспечен им сравнительно недавно – в виде поэтической книги, вышедшей в прошлом году.


«Так, и разэтак, и в перемать!»

Стихотворения и поэмы преимущественно последних лет вошли в сборник «Мой дорожный сундучок» председателя ГТРК «Оренбург», члена Союза писателей России, лауреата премии имени Мусы Джалиля и многих других творческих конкурсов, заслуженного работника культуры РФ, почётного радиста, академика Российского телевидения, профессора кафедры журналистики ОГУ Павла Георгиевича Рыкова. Сундучок этот, как объявляет предисловие, хранит в себе «всё, что нужно для долгого пути и короткого привала», «и двойное дно, и потаённые смыслы»…
Но вот чего он действительно полон, так это смачного цинизма, отчётливо проступающего из-под облезлого сусального глянца; псевдореализма и псевдонатурализма, мерзких, но завораживающих – не читателя, так самого автора.
При знакомстве с поэзией (поэзией! – претендующей на обличительность и высокий штиль) Павла Рыкова на память ассоциативно приходят то частушки времён перестройки, то проза первого отечественного поставангардиста и постмодерниста Андрея Синявского, писавшего под глумливым псевдонимом Абрам Терц; то полотна художников-коммунистов из «Красной группы» и «Ноябрьской группы», изображавшие рабочих как тупоумных троглодитов (от последних, если верить искусствоведу Фёдорову-Давыдову, плевался даже сам советский зритель, не будучи, значит, таким уж слабым на голову).
Ныне плевки летят не только в адрес пролетариата, но и всей суровой русско-советско-российской действительности. Примечательно, что в терминах и тематике Павел Георгиевич редко поднимается выше пояса, да и интонацию выбирает соответствующую, упоённую.
Так, в стихотворении, посвящённом «эстоночке», «режиссёрке из Кохтла-Ярве», автор признаётся (не то чтобы буквально):

Как я обожаю тебя, девочка,
за то, что ты ненавидишь мою Родину:
её криворотых пропойц,
нищих баб с полустанков,
мимо которых промчал тебя поезд,
русских солдат в обмундировании
словно с чужого плеча...
свадьбы,
где уже не трясут окровавленными простынями наутро,
празднуя первую брачную ночь,
проституток, отдающихся за рубли...
(L.M.)

Такова она, вшивая, убогая, родная земля шлюх и выпивох — а всё же, снисходительно и с сожалением словно бы замечает автор, приходится её любить (конечно, «странною любовью»). Хотя бы потому, что…

Потому, что я знаю, что есть
некая девочка,
пронизанная, словно бы колом
от влагалища и до рта
ненавистью
к стране по имени
Русь.
(L.M.)

Отчего-то думается, что ненавидеть «страну по имени Русь» из стихов Павла Рыкова совсем не трудно…
Нет, всё понятно – нас приглашают поиграть в игру-перевёртыш: на витрине – одно, а в магазине должно найтись совсем другое – возвышенное, мудрое, по старорусски величавое… Между тем перевёртыш сложился не в пользу автора. Отнюдь не стесняясь в выражениях, стараясь (зачем?) выставить соотечественника и Человека исключительно в зловонной бытовухе, Рыков сам предстаёт типично «бытовушным» стихотворцем; стремясь во имя любви обнажить самые неприглядные, и без того всем известные, стороны нашего с вами Отечества, обнаруживает свою глубокую к нему неприязнь.

Так уходит бесследно
неперспективная Русь
по баракам задр..станным,
бардакам, буеракам.
Кто вернётся? Кто в мыслях промолвит:
«Вернусь»?
И тотчас же забудет в угоду
заученным вракам.
(Свадьба)

Вроде как взял зеркало, дабы без прикрас и вопреки «заученным вракам» отразить историю и действительность, а получилось отражение в грязной луже близ сельского сортира.
Конечно, не запретишь почтенному литератору видеть Родину как «глупую бабу в озямчике старом в заплатцах», а то и покруче:

То нечистая пьяная баба,
матерком запуская неслабо,
над собой изгаляется всласть:
— А я — курва!
А я — недорванка!
А я в бога
и господомать!
Что глазища упялил, поганка?
Али бабу надумал поять?
И спиною к проезжему люду
наклонившись, задравши подол,
клёклый зад оголяет паскуда...
(Дорожное)

Однако лирический герой всю дорогу готов терпеть эти непотребства, и гнев тает, растекаясь елеем, — ведь «чуть дальше, за синим леском» есть и «неразрушенный дом», и «часовенка», где «пред образом пламя свечи. Так, копеечной, но негасимой...»


«Постирайте халат, подруженьки!»

Эпатаж практикуют, когда не хватает образности, духовности; когда сказать особенно нечего, а го-
ворить надо. Ибо каков же пророк без змеиного жала? Жечь глаголом — непременно!
Если речь зайдёт о самом народе, то сомневаться не приходится в том, что алкаши и быдло. Если речь, не дай Бог, о женщине из этого самого народа (а стихи Павла Рыкова вообще не в меру «шершеляфамны»), то читателю является либо «дурка, поломойка, замарашка», что «для пола воду греет, отскребает по сортирам грязь», либо «неохватная» квашня в нестиранном халате, «тётка, чьи руки погрязли в селёдке», и тому подобные пленительные образы.
Если девушка – то, как правило, потаскуха:

От поцелуйных оргий
не отмыть,
не отполоскать!
Крутобёдрая!
Пенорождённая!
Бл..дь!

И это распространено:

Там навострили ухи
крутые опера:
не рвутся ль потаскухи
к клиентам в номера.
А потаскухи рвутся
и в телефон звонят.
Избавить от поллюций
приезжего хотят.
Они в постелю ляжут
и денег не возьмут.
И очень может, даже
желанным назовут.
(Пристань «Россия»)

С другой стороны, весьма благочестивую «милость к падшим» проявляет Павел Георгиевич в поэме «Камни для блудницы». Тут уже начинает мутить от оппозиционеров блудницы, что преподнесены как «кобели да хряки… эти потные хари, эти руки трясущиеся» и «супружницы их — посудницы и неряхи, ишь ты — остолбенели, раскоряки», «женщины, невсхожие, как прокисшее тесто», что

…печалясь о растрате домашнего семени,
начинают кричать, что туда, и сюда, и в рот -
это так не пойдёт,
что семя — не для удовольствия, а для беременья…
И вообще – погибает семья и рушится дом.

А героиня стоит — «покорна, тиха» в ожидании ударов «по этому телу, с виду такому упругому и такому податливому — только бей», всегдашняя нежная оболганная мученица – «отдаётся, как дышит. И что ей увещевающие и толкующие!». Действительно, на то она и — Блудница, а не какая-нибудь другая, русская народная, Б.


И маты, и псалмы

Трудно сказать, чего в сборнике больше, – гениталий или всё-таки Господа. Распятия и купола, Успенье и Всевышний, старорусское юродство и имперский пафос, хрестоматийное слезливое покаяние и присутствуют на страницах сборника не только не в меру, но и не к месту.

Господи! Это я!
Что мне до иноязычия да иноверия?!
Я один из тех, которые перекраивают да кровят
Изнемогающую Империю!
Это я императорову дочку конвоирую до нужника.
А у неё, как у бабы моей, на бельё прикатило…
(Исповедь)

А иногда к месту – да опять не к тому:

Где ты? Где моё целованье
креста на девичьей груди?
(Гроза)

Дело автора, но кощунством и профанацией покажутся православному читателю соседство переложений девяти Псалмов Давидовых с описанной выше и повсеместно (кстати, талантливые переводы Дмитро Павлычко и Тараса Шевченко тоже выглядят в «Сундучке» довольно дико). А вот наиболее характерная деталь для всей книги — патетические строки:

Да! Выйдя из тьмы,
свет рассеивается во тьме.
Из праха слеплённые
готовы кланяться праху.
Но любовь и молитва,
Свыше данные мне,
Смерть избегут и не подвластны страху

— всего лишь, оказывается, «Надпись на двери гальюна».


Сжечь партбилет! Теперь уже не страшно

Всё удушено, омертвячено.
Лишь у Мавзолея за часом час
охраняют мумию
мальчики-истуканчики,
карабины вскидывая напоказ.
(Воды)

Уважаемый председатель ГТРК, в советское время объездивший полмира, работавший в СМИ с 1973 года (в те времена попасть на радио, особенно на руководящие посты, могли лишь строго партийные и лояльные к режиму граждане), выявил свою принадлежность к дворянскому роду в девяностых (десятилетием раньше эффект от этого открытия случился бы не тот). С тех пор и до сегодняшнего дня антисоветчина — банальная, трусливая, просроченная – остаётся одним из любимых коньков поэта и журналиста Павла Рыкова.

А бывало, выкобенивался, куражился.
Каждое слово провожал харчком:
— Хык на вас, мы ли не ленинцы?
Я ли не ответственный, я ли не нарком?!
Я ли не в авто, я ли не в лакированном?
Я ли не в Совнарком, я ли не за пайком?
Хык теперь на тебя, г..ндон надорванный,
в кальсонах проссатых, босиком.
(Пристань «Театр эстрады»)

Не случайно один из стихотворных циклов сборника – «Отделеньице для скоморошьих затей» — содержит в себе «балагурство и шутовню» как «один из способов уберечь душу от демонов потребительства». Лишь скоморохам, шутам и юродивым во все времена безнаказанно позволялось говорить правду государям и народу – этим отчасти объясняются «смелость» и «правдивость» поэта Павла Рыкова. И хотя со времён распада СССР прошло двадцать лет, а эпоха гласности наступила ещё раньше, бить Советскую власть – в спину и задним числом – по-прежнему модно. (Вспомните, сколько наград сорвал балабановский «Груз 200» и какой массовый слюнявый восторг вызывают сейчас «Стиляги» Тодоровского.) Значит, кому-то ещё интересна правда, давным-давно отдающая гнильцой.

Ах, рыбка золотая!
Ах, шпротный, тесный строй!
Ах, партия родная!
Хоть в ж…пу за тобой!
(Песенка про кремлёвского обитателя)

Надоело? Мне тоже. Стоит добавить, что прилично отсидевшие в лагерях поэты Николай Заболоцкий, Даниил Андреев, Варлам Шаламов, Борис Ручьёв, Ярослав Смеляков и многие, многие другие — «антисоветские», но русские — не позволяли себе козырять ни своим диссидентством, ни даже солёным словцом.
А ларчик, то бишь «Сундучок», открывался довольно просто – не стоило и читать дальше предисловия, гласившего: «Лежащая сверху шутовская личина скрывает под собой трагедийную маску, а за внешним фарсом и форсом — напряжённый драматический мотив». Ну, как говорил главный герой кинофильма «Арап Петра Великого», надевшие чужие личины скорее-таки их сняли... Так значит, надрывная, истинно и пронзительно русская трагичность автора — всего лишь очередная маска?
А что под ней?..