Татьяна Белозёрова родилась в Оренбурге. Здесь в областном литобъединении при газете «Комсомольское племя» прошла школу литературного ученичества. Закончила факультет журналистики Уральского госуниверситета, работала в областной «молодёжке», а затем переехала в Орск, где проживает в настоящее время, руководит школой «Репортёр».
Стихотворения Татьяны Белозёровой печатались в альманахах «Гостиный Двор», «Орь», в сборниках «Красный угол», «И с песней молодость вернётся», «Радуга в камне», «Они прилетят», «Родительский день», «Помнит мир спасённый», «Любви мимолётное чудо», в трёхтомнике «Внуки вещего Бояна». Лауреат многих областных и республиканских премий. Член Союза писателей России.

Татьяна Белозёрова
Оренбург: времена года
Лето
Чужой
Накид. Петля. Покрепче узелок -
Я сеть любви вывязываю точно,
Чтобы орёл мой выскользнуть не мог,
Запутавшись невидимо, но прочно.

Блестящие глаза, волнение в груди,
Я знаю, как искусно притвориться,
Расставив сети на твоём пути,
Чтобы поймать единственную птицу.

Наливка сладкая немножечко горчит,
Там бродит оренбургское варенье.
Но он, чужой, молчит, молчит, молчит,
И рвётся сеть от вольного движенья.

Опять попала в глупый переплёт,
Рассвет печальный - грустная улыбка.
В чужом краю кукушка не поёт,
В остывшей речке не играет рыбка.

Золотые шары
Пройдёшься по улице длинной,
Заглянешь в чужие дворы,
Где в клумбах запущено-пыльных
Растут золотые шары.
Нечаянно звякнут копейки
В карманчиках узких джинсов,
Когда прикорнёшь на скамейке
Меж двух незнакомых домов.
Испуганно выйдет к воротам
Хозяйка, собаку спустив:
«Да кто тут свистит беззаботно?»
Какой–то стареющий тип.
Конечно, её растревожит
Тяжёлая сила руки,
Причёска короткая - ёжик,
Нечищенные башмаки.
Без лишних уйдёт разговоров
И вынесет хлеба кусок,
Да блюдо своих помидоров:
«Бери, угощайся, сынок».
На жалость Россия богата,
Разделит и радость, и боль.
На красную мякоть томата
Просыпалась белая соль.
Хозяйка косынку поправит,
Рука на ветру задрожит.
В тиши оренбургских окраин
Цветут золотые шары.

Варенье
Король на троне - медный таз,
Варенье бабка варит,
И мы кричим в который раз:
«Нам пенку, бабка Варя».
Ах, земляничный аромат,
Ах, бабка с ног сбивается.
Прозрачных банок чистый ряд
Вареньем наполняется.
Потом, в разгар холодных вьюг,
Усевшись на колени,
Мы ровно в восемь тонких рук
Потянемся к варенью.
Как чай индийский золотой
Хорош с вареньем русским!
Я ставлю блюдце на ладонь
И пью по–оренбургски.

Осень
Предзимье
Предзимье холодное, время контраста,
Ждёт первого снега осенняя Русь.
Стоит, как последняя белая астра,
На чёрной земле ослепительный гусь.
Скрипят незакрытые кем–то ворота.
Ноябрьский «Кодак», последний щелчок.
В окошке, как в рамке, проявится фото:
Испуганный взгляд, чёлка наискосок.
А первый снежок будет робок и жалок,
Поймаю снежинку иссохшимся ртом.
Как гусь потемнел! Его дикий аналог
Уже далеко за Уральским хребтом.
А снег набирал окаянную силу.
Горели глаза, два весёлых огня,
Скрывалась дорожка, где хаживал милый,
Последний любимый, любивший меня.

Белая роза
Пироги нынче вышли высокими.
Говорят, это к сильным снегам.
Быстро бродит весёлыми соками
Молодое вино в погребах.
Фонарями последние яблочки
Светят меж обнажённых ветвей.
Опускаются белые бабочки,
Залепляя огни фонарей.
Дни осенние медленно тянутся,
Выпал снег, но растаял в Покров.
Ещё день – только крошки останутся
От морковных моих пирогов.
Раздобрею купчихою гладкою,
Лучше в зеркало не смотреть.
Руки – полные, губы – сладкие,
Правда смотрит в глаза, как смерть.
В город мой перелеском берёзовым
Мчится всадник. Пришпорит коня.
Расцвету у окна белой розою,
Чтоб заметил он только меня.

Зима
Дыня
От вагонов короткие тени,
На перроне лиловый снег.
А в вагоне охапку сирени
В Подмосковье везёт узбек.
Он взрезает медовую дыню,
Угощает, на всех деля.
За окошком отчаянно стынет
Чкаловская земля.
Тюбетеечка с позолотой,
Розы алые в край платка.
После дыни пришла охота
Выпить крепкого кипятка.
Пар идёт от горячих бокалов,
Будто гасит короткий день.
Захлебнулся метелью Чкалов,
А в Ташкенте цветёт сирень.
Не понадобился и пряник,
Губы сладкие от бахчи.
И пошёл настоящий праздник.
А то ехали, как сычи.
Молодая на верхней полке
Задремала под стук колёс.
У узбека глаза, как щёлки,
Непокорная прядь волос.
Он давно её заприметил
И подружиться не прочь.
Отвернулись к окну соседи,
Осуждающе смотрят в ночь.
Понять их ничуть несложно,
У дороги законы свои.
Дыню - это, конечно, можно,
Остальное, узбек, ни-ни.
До столицы доехали сыто.
В тюбетейке замёрз узбек.
Валеночком подшитым
Замесили московский снег.

Пролетарская
Если улица пустынна,
И по ней метёт позёмка,
Если день и сер, и длинен,
То фантазия ребёнка,
Что скучает у окошка,
Разыграется не в меру:
Кто–то в комнату пробрался,
Колыхнул едва портьеру,
Печка ярче разгорелась,
Раскалённый уголёчек
Выпал, замерцал на кухне,
Словно аленький цветочек.
Старый клён напротив дома
Встрепенулся по–гусарски,
Загремел сухой листвою,
Колокольчиком январским.
Стук пошёл по снежной крыше,
Заскрипели половицы,
Это сказка прикоснулась
К малышу пером жар–птицы.
Он пройдёт любовь и горе,
Не заметит: вот и зрелость,
И придёт к родному дому -
Снова в сказку захотелось.
Сядет там же, у окошка.
Тишины в помине нету,
Вдоль по улице машины
За автобусами едут,
Печь–голландку разломали,
И не скрипнут половицы,
Солнца лучик золотистый
На линолеум ложится.
Только клён напротив дома,
Новый или тот же самый?
Погремушками играет,
Сухоцвет бросая в раму,
Где сидит большой ребёнок
В ожидании былого,
В самом грохоте прогресса,
Среди шума городского.

Воробей
Смотреть без радости, конечно, не могу,
Как воробей купается в снегу.
Он зиму долгую, быть может, еле выжил,
На оренбургской тёмно–серой крыше
Почуял первым запахи весны.
Душа его поёт, от счастья в небо рвётся,
Из горла песнь примёрзшая несётся,
Приветствуя рожденье новизны.
Он оглушён. И в трепетном тепле
Понять не может на подсохшей крыше,
Что так бывает часто в феврале,
Что ртуть в термометре всё ниже, ниже.

Весна
Вино из сливы
Вот утро оренбургское, апрель,
Он нежно пахнет веточкой жасмина.
Блестит внутри стеклянного графина
Вино из жёлтой сливы мирабель.

Пусть будешь ты – обид напрасных ком,
Клубок из нервов, белое безмолвье,
Тяжёлый взгляд, подушка в изголовье
Болгарским мелким вышита крестом.

Пусть будет дама в платье голубом,
Что невпопад смеётся или плачет,
Как будто смех и слёзы что–то значат,
Когда в любви наступит перелом.

И эта женщина – подснежники в глазах,
Лицо, как из прозрачной акварели,
С надеждою на чудо в небесах,
Иль на вино из сливы мирабели
Пусть буду я.

Художник
Оренбургский художник, чудак с бородой,
Утверждал, что нашёл в оренбургском апреле
Что-то нежное от голубой акварели,
От чего потерял свой душевный покой.
Он бродил по бульвару, он за рощей бывал,
Приносил запах снега в больших рукавицах,
Щёк его молодых развесёлый пожар
Отражался на наших чахоточных лицах.
Наконец, пригласил посмотреть акварели.
Странноватым, диковинным вышел апрель.
Пили чай, ели булки, картины вертели,
Но всё чаще заглядывались на дверь.
А потом забывать мы художника стали,
Потускнела палитра загадочных чар.
Но зачем–то за рощей уже побывали,
А вчера выходили на мокрый бульвар.

Снег
Испуганной мошкою снег в апреле.
Ручьи беспокойные загалдели:
Взвился незвано, непрошено
Над Оренбургом порошею.
Снег тихо летел, бестолково кружился
И робко на талую землю ложился,
Как будто пытался чуток отдохнуть,
Чтоб завтра вернуться на северный путь.
А утром Зима в белоснежной шубейке
Сидела у наших ворот на скамейке,
И снова ручьи, недовольно ворча,
На помощь замёрзшего звали грача.