Фарид Нагим, член Союза писателей России, член Союза писателей Москвы, прозаик, драматург. Автор пьес «Крик слона», «Стол Геббельса», «День белого цветка», поставленных в Германии, Швейцарии, Австрии. Лауреат областной Аксаковской премии, премии города Москвы «Акция», Литературной премии «Русский Декамерон»
В литобъединение я пришёл в сентябре 1987 года. Меня привёл Сергей Бурдыгин, ему в «Комсомольское племя» я предлагал «трагическое стихотворение о безответной любви». Он подвёл меня к двери 104-го кабинета, за которой слышались оживлённые голоса, и что-то сказал. А когда я оглянулся, чтобы переспросить... его уже не было. Один я боялся и стеснялся войти. Всякий раз, когда я брался за ручку двери, сердце колотилось и задыхалось. Через полчаса дверь открылась, все вышли покурить. Я стоял и с восторгом, и страхом думал, что впервые в жизни вижу живых писателей. Потом появился невысокий мужичок, простоватого деревенского вида, который лёгким шаром, энергично махающим руками, на быстро косолапящих ногах прокатился к писателям и что-то сказал. Я вошёл вслед за всеми в этот кабинет и, немного осмотревшись, понял, что простоватый мужичок, оказывается, самый главный здесь. А через несколько месяцев, когда я принёс на обсуждение уже второй свой рассказ, я знал, что это Геннадий Фёдорович Хомутов, поэт, руководитель литобъединения, безжалостный и ехидный критик по литературе и добрый путеводитель по жизни. В день обсуждения рассказа пришёл пораньше, в первой комнате был только Хомутов и ещё какой-то мужчина, которому он скрытно кивнул, показывая на меня глазами. Я прошёл во вторую комнату и сел на один из стульев у стены. Вошёл тот мужчина, зачем-то переставил с места на место статуэтку на полке шкафа, поправил томик в тесной стенке из книг и, поворачивая назад, окинул меня тяжеловесным, выпуклым взглядом. На самом деле это было крещение. Два человека, два писателя, два священнослужителя от литературы. Хомутов и тот, другой, это был Краснов, окунули меня в ароматную и живительную купель русской прозы. После доброжелательного обсуждения я катился домой в сияющем шаре, в ушах всё ещё звучали счастливые слова и радостные наставления Одноралова, Пьянкова и других, а перед взором открывался весь мой будущий путь с его счастливыми открытиями и горькими разочарованиями, а за обмороженными стёклами трамвая диковинными цветами распускались фонари.
Благодаря литературе я побывал в Нью-Йорке и Ватерфорде, Берлине и Гамбурге, Варшаве и Констанце, я открывал новых людей - литераторов, драматургов, актёров, я показывал и предлагал свои изделия, оценивал чужие, и всегда чувствовал за своей спиной хитрый, степной, мудрый прищур Хомутова, и слышал голос этого ювелира от литературы, оценщика и огранщика алмазов, от глаз которого не ускользнёт ни малейший изъян, ни одна, едва наметившаяся трещинка. Остаётся лишь удивляться тому, откуда в человеке такой талант учителя, такое всеобъемлющее знание, понимание слабостей писательских и человеческих и предвидение... «Значит, всё гуляешь, по фестивалям мотаешься»? - вот были его иронично-укоряющие, предостерегающие слова... Это они стояли в темноте у гардероба издательства «Южный Урал» с Алексеем Саморядовым, ненадолго приехавшим из Москвы.
Потом он и мне собственноручно отбил на машинке биографию и заявление в Литературный институт. «Смотри, не спейся там», - сказал он со вздохом.
И всегда грела меня надежда, что в резко континентальном Оренбурге есть человек, которому не безразлична моя биография и моя судьба.