Надежда Кондакова, поэт, переводчик, прозаик, член Союза писателей Москвы, член Союза писателей России. Автор книг стихотворений «День чудесный», «Дом в чистом поле», «Инкогнито», «Кочевье», «Люблю – и потому права»
…И сейчас вижу в яркости и резкости тот оренбургский день 1964 года, когда я впервые переступила порог газеты «Комсомольское племя», придя на занятие литературного объединения имени Мусы Джалиля. Было мне тогда, примерной школьнице и активистке, скрытно ото всех писавшей стихи, неполных 15 лет.
К окончанию школы я уже твёрдо знала, что буду поступать в Литературный институт.
Надо сказать, что ореол тайной привлекательности этого учебного Парнаса в моём случае был вызван ещё и тем, что руководил нашим объединением тоже литинститутовец, «вечный студент» и очень талантливый человек Геннадий Фёдорович Хомутов, «ГенФед», как звали мы его промеж себя. У него в те поры были какие-то внутренние «противоречия» с местными охранительными и властными органами. Во всяком случае, в середине 60-х те относились к Хомутову с известной долей недоверия, хотя от руководства литобъединением никогда не отстраняли. Возможно, властям казалось, что беспартийный Хомутов перенёс в молодёжное литобъединение некий опасный дух литинститутской вольницы. Думаю, что время от времени по средам к нам «на огонёк» захаживали и некие «любители поэзии в штатском», сообщая потом куда следует о непринуждённо-творческой атмосфере, царящей как на занятиях литгруппы, так и после них.
На самом деле ГенФед ничего вредоносного и тем более антисоветского никогда не проповедовал. Он просто очень любил поэзию и учил этому прекрасному и свободному чувству нас, своих младших товарищей. Он боготворил Бориса Слуцкого, и Слуцкий считал его своим учеником, опубликовал в «Дне поэзии» большую подборку стихов Геннадия.
ГенФед открывал нам по очереди Глазкова, Шаламова, Заболоцкого, Марию Петровых, вместе с ним мы зачитывались только что изданными - «синей» («Библиотека поэта») Цветаевой и «белой» («Бег времени») Ахматовой, говорили о неизданном Булгакове и Андрее Платонове.
Хомутов был и остаётся прирождённым воспитателем творческой молодёжи, просветителем и педагогом, подвижником в самом высоком смысле этого слова. Он в отличие от многих лишён чувства превосходства над неуспешными и чувства зависти к более успешным своим ученикам и товарищам. Во всём многообразии качеств и оценок человеческой личности главным мерилом для него, по-моему, является талант.
Два с половиной года еженедельных вечерних встреч в литгруппе и ещё больше — вне её — сыграли в моей жизни решающую роль. Яростно и взахлёб мы читали друг другу стихи и потом разбирали их по косточкам, учась не обижаться, отличать поражения и узнавать победы, как свои, так и чужие. В Литинститут я поступила уже «битой» и «поротой», то есть закалённой в обсуждениях и готовой к творческим семинарам, готовой к тому, что написанное тобою сегодня уже завтра будет точно и бескомпромиссно оценено твоими сотоварищами, а чуть позже и тебе самой покажется глупым и недостойным сором. Мне в этом смысле было много легче тех однокурсников, кто не прошёл через горнило литобъединения.
Много позже, уже став профессиональным литератором и редактором, я поняла: из «небитых» подмастерий мастера не вырастают. «Хвалу и клевету приемли равнодушно» - это наказ уже состоявшимся литераторам. А в юности именно бескорыстное и точное единство «кнута и пряника» формируют литературный вкус и профессиональное чутьё. Спасибо за это моей литгруппе, далёким товарищам моей первой юности (увы, иных уж нет!) и нашему общему ГенФеду.