Стихотворения лауреата областной Есенинской (юбилейной) премии Аллы Кирилловой печатались в самых престижных изданиях: в «Литературной России», в «Литературной газете», в журналах «Наш современник», «Брега Тавриди», в альманахе «Гостиный Двор», в коллективных сборниках «Они прилетят», «И с песней молодость вернётся», в антологии «Русская поэзия XXI века».
Сейчас готовится к выходу в свет её новая книга «Я пою для тебя». Знакомим наших читателей с размышлениями автора о своём пути и новыми стихотворениями.
Алла Кириллова
«Родилась я в городе тихом ясным, зимним, морозным днём, и кружили снежинки лихо, разноцветным пестря огнём!» Родилась я в г. Оренбурге, но одного месяца от роду мои бабушка и дедушка забрали к себе, чтобы дать родителям возможность закончить институт.  Поэтому своей родиной я всегда по праву считала тихий, маленький город, «где цветёт бузина» - Бугуруслан. Там прошли моё счастливое детство и не менее счастливое отрочество. Мои первые воспоминания чётко ассоциируются с моим дедом, который выполнял обязанности и «няньки», и «наставника». Когда мне исполнилось два года, дедушка решил, что я уже вполне «подготовлена» к восприятию великой русской литературы, и моей первой книгой стал «Евгений Онегин». Честно говоря, не знаю, поняла я что-нибудь из этого великого романа в те годы, но родители до сих пор вспоминают, как я цитировала бессмертные строки. Вслед за «Евгением Онегиным» пришла очередь «Руслана и Людмилы», а потом и «Медного всадника». Дедушка не просто любил – боготворил Пушкина. Это я поняла гораздо позже. А в три года удивлялась – почему моим сверстникам читают сказки, а мне какие-то малопонятные, но завораживающие строки. В семидесятые годы прошлого века хорошая книга была роскошью. Книги Пушкина в нашей семье были из «Подарочного варианта»: большого формата, с глянцевой бумагой и множеством иллюстраций. Некоторые меня откровенно пугали: отрубленная богатырская голова, летящий страшный карла, Татьяна Ларина в лапах медведя, но и притягивали ещё больше.
Когда мне было четыре года, папа решил, что пора мне всё-таки читать детские сказки. «Конька-Горбунка» П. Ершова мы перечитывали несколько раз (причём папа знал эту сказку наизусть и в любое время мог начать читать с того места, которое мне понравилось больше всего). Через месяц я тоже знала сказку наизусть, и папа, вздохнув, подарил мне роскошное издание - баллады Жуковского. К тому времени я уже умела читать самостоятельно. Баллада «Суд Божий над епископом», «Светлана», «Лесной царь» вызывали дрожь и зачаровывали одновременно. Понять и принять Жуковского мне помогла мама. Но у неё были свои пристрастия в литературе – и вот я уже читаю «Бородино», «Мцыри»…
Моя бабушка в молодости была настоящим «книгоманом». Могла читать всю ночь – стихи или прозу, несмотря на то, что вставала на работу очень рано. Она читала все книги, которые были в доме: Пушкина, Шолохова, Лермонтова, Некрасова. И сама не замечала того, что иногда говорила стихами. Выражение «дом-яма, стой прямо!» стало девизом женщин нашей семьи.
В шесть лет я неожиданно узнала, что мой дедушка пишет стихи. Он никогда никому их не показывал, даже близким. Я стала первым читателем. Естественно, мне было интересно: как это вдруг из-под обычной шариковой ручки выходят слова, строчки, строфы… Дедушка был моим первым проводником в царство русской поэзии, он стал и моим первым учителем: ямб, хорей, анапест, амфибрахий, рифма, ритм стихотворения – обо всём он рассказывал увлекательно и легко. Когда я пыталась написать свои первые неуклюжие строчки, он терпеливо исправлял мои ошибки и опять без устали учил меня основам стихосложения. К сожалению, наши уроки были недолгими: через три года дедушка умер, так и не показав никому своих стихов, а их было достаточно много. Он так и не увидел свои «детища» в напечатанном виде.
Я продолжала писать уже самостоятельно. Моя бабушка, которая была моим первым читателем и критиком, настояла на том, чтобы я отослала свои стихи в журналы «Костёр» и «Пионер». Я ни на что не надеялась. Велико было моё удивление, когда пришёл ответ, вернее, ответные письма. В них редактора высказывали просьбу кое-что подправить в стихах, изменить или вообще «выбросить» отдельные строки. Мне было 12 лет. Переходный возраст. Неприятие всякой критики. Это всё вылилось в длительное писание стихов «в стол». Ну, раз меня не приняли такой, какая я есть, значит, таланта нет, есть графомания. (О, я очень хорошо знала, что означает это слово!). В школе и в институте продолжала писать, остановиться не могла. Но кроме меня эти стихи никто не читал. Я писала об алых парусах, которые «лишь в снах да сказках приплывают, о том, что «сердце стучит в груди, трепетно, как всегда», и о том как хочется мне уйти, уйти не знаю куда». Писала, воображая себя Маргаритой, писала о полёте, о свободе. О том, что хочется мне «быть в вечном долгом пути и не вернуться назад!» Я тогда ещё не знала, как же захочется вернуться. Вернуться в бугурусланские леса, где стояли мои три берёзы, а рядом – трепетные осинки. Опять бродить с папой по лесу, собирая ежевику, маслята, подберёзовики и крепкие подосиновики. Постоять среди широкого родного поля, где «ветер – в грудь! Лучи глаза слепят!» Упасть в объятия луговых цветов… Так родились ностальгические стихи о родном крае, «манящей прохладе осин», где «воскресает душа», о тех местах, где «меднолистый дуб-король», и где вырывается из-под земли родник, «играя спицами из солнечных лучей». Когда писала эти строки, я вновь гуляла по «своим» заповедным местам, разговаривала с ветром, деревьями, делилась с ними своей тоской… Шло время, и в 25 лет я «созрела» для того, чтобы показать свои стихи профессионалам. Ехала я в Дом литераторов с кипой отпечатанных на машинке стихов и со страхом думала: ну вот, сейчас мне вынесут неутешительный вердикт – графоманка! Долго бродила вокруг дома на улице Правды, боялась зайти внутрь и столкнуться с теми, от которых сейчас столько зависело в моей жизни. Наконец решилась… Вот лестница, ведущая на второй этаж. Господи, хоть бы ступеньки не кончались! Но вот последняя… Ещё шаг, и я в просторной комнате: картины на стенах, пианино, а в углу – даже камин! Но это всё я разглядела потом. Сначала моё внимание привлёк человек среднего роста, с пышной шевелюрой и, как мне показалось, с неукротимым энтузиазмом. Вокруг длинного стола сидели люди, некоторые моложе меня, некоторые старше. Кто-то из них закончил читать свои новые стихи, и я попала как раз на «разбор полётов». Я видела только одно – как зажигались глаза у этого Человека (пишу с большой буквы, так как «благодарность Вам моя безмерна»), когда он начал читать стихи, а потом жёстко, без поблажек высказал своё мнение автору. Плохо помню, как подошла к столу, представилась. Стихи свои читала как в тумане. Критика была жестокой. От обиды на глазах навернулись слёзы. И тут я услышала, что говорит Человек, ставший моим учителем, наставником, моим безжалостным критиком и моим другом: «Вы человек в поэзии не новый. Но нужно будет много работать над собой и своими стихами. Добро пожаловать в наше литературное сообщество». Геннадий Фёдорович Хомутов… Вот, наконец-то, назвала. Мой Учитель, пой покровитель, мой близкий человек, которому я могу доверить даже самое личное. Благодаря ему мои стихи публиковались в газетах «Вечерний Оренбург», «Южный Урал», «Оренбуржье», альманахе «Гостиный Двор», журнале «Брега Тавриды». Благодаря ему увидела свет моя первая книга стихов «Горький запах», а затем и вторая – «Благословляю день».
Когда я приехала в Бугуруслан, то пошла на могилу деда. Села на скамеечку возле памятника и начала читать стихи. Потом положила рядом книжку, мою первую тоненькую книжку стихотворений. Мне показалось, что дедушка задумчиво улыбается и ласково гладит меня по голове. С тех пор прошло немало времени. Публикаций было много: газеты, альманахи, коллективные сборники. Но вот уже который год подряд я прихожу с новыми публикациями к дорогой мне могиле. Это ведь наши с дедом публикации…
В 2000 году меня приняли в Союз писателей России. Придя на могилу к деду, я положила удостоверение на памятник и сказала, что это наше общее с ним удостоверение. Не было бы его уроков, кто знает, писала бы я сейчас стихи или с головой погрузилась в работу, написание диссертации?
Диссертацию я написала и успешно защитила, и на работе не бывает свободного времени. Я врач, преподаю в медицинской академии. Долгое время я не могла разобраться в себе: что основное? Моя работа? А стихи – моё хобби? Сейчас я знаю точно: стихи для меня не хобби – это отдушина, окно в мир, это то, с помощью чего я выживаю. «В удушливости серых буден, безумец, ты всегда готов уйти туда, где неподвиден, – в строку певучих русских слов». И пока эта страна со мной, я знаю, что выстою, выгожу, выдержу любое испытание, ниспосланное мне судьбой.

* * *
Мое невесёлое солнце
Покатится прямо в бездну,
Внезапно пришедшая осень,
Смеясь, отняла надежду.
И песня внезапно смолкнет,
И в городе станет тише,
И неба сквозная просинь
Ворвётся в окно на крыше.
А жёлтый листок взлетает
На крыльях ветра всё выше...
* * *
О том, что осенью случилось с нами,
Ты и не вспомнишь больше никогда.
Как листья полыхали, словно знамя,
И замирала, почернев, вода.
И с громким криком улетали птицы,
А ветер дул пронзительный и злой,
Перебирая листья, как страницы,
И уводя куда-то за собой.
А я стояла молча, цепенея
В предчувствии грядущих холодов,
По сентябрю быстрее и быстрее
Ты уходил в страну забытых снов.
Твои черты размылись в чёрных лужах,
А ветер разметал твои слова,
Как ворох листьев, жёлтых и ненужных,
И, наконец, закончена глава.
* * *
Знаю я - очень скоро
В белом - зима придёт.
Скоро и очень споро
Реки оденет в лёд.
Тщательно и неспешно
Выбелит все дома,
Выбелит мир наш грешный
Эта твоя зима.
Мысли мои и речи
Станут чисты, как снег,
Нашей короткой встречи
Миг продолжает век.
* * *
Моя печаль умеет улыбаться,
Моя улыбка - плакать тихо-тихо,
А голос - выводить рулады лихо,
Чтоб на высокой ноте не сорваться!
Смеётся осень локоном упругим
И горько плачет нитями седыми,
А сердце снова повторяет имя,
Что я забыть старалась...
* * *
Слышу я птичьи весёлые крики,
Землю и небо соединив,
В воздухе носятся светлые блики
И лакируют зелёный разлив.
Майские ночи теплы и душисты,
Запах сирени и яблонь пьянит!
Мир обновлённый, весенний и чистый
В синие дали с надеждой глядит.
Жить и любить себе вновь разрешаю,
Перед собой откровенно честна,
В небо гляжу и опять вопрошаю:
Будет ли новая в жизни весна?
* * *
Август осенний, холодный, ненастный,
В стынущих лужах чернеет вода...
Это ведь ты меня сделал несчастной?
Или не ты? Кто же скажет тогда?
Кто мне ответит, когда прекратится
Этот занудный, неласковый дождь?
Может быть, я обернулася птицей
И улетела в созревшую рожь.
Меж золотистых, упругих колосьев
Я б отыскала последний приют.
С ветром восточным пропев двухголосье,
Молча смотрела, как зори встают.
Зори вечерние всё холоднее,
Близится осень - неволя моя.
Воздух прозрачный густеет, густеет,
Определяя конец бытия...
* * *
Что увидят мои глаза?
Что же уши мои услышат?
Рвётся к солнцу живая лоза
Звонко, страстно, всё выше, выше!

Дней стремительный хоровод,
А границы напрочь размыты,
Старый год или Новый год?
В бесконечную ленту свиты.

И корабль единственный мой
Позабыл меня в далях вечных.
Не торопится он домой,
Видно, берег прельстил чужой!
Там привольно, тепло, беспечно...

Грохотала вчера гроза,
Низко-низко летали птицы.
Капли, чистые, как слеза,
Мне в окошко устали биться.

Я уже никуда не рвусь,
Не люблю, не борюсь, не спорю,
И, наверное, не дождусь
Корабля у чужого моря...
* * *
Цветут фиалки на моём окне
В преддверии золотистых листопадов.
Живу в фальшивом и безумном сне,
И на сегодня он - моя награда.
Да что моя, мильоны русских душ
Чернеют, задыхаются от смрада,
А ложь и хамство под бравурный туш
Горланят смело - так вам всем и надо!
А может, правда - так и надо нам
За наши равнодушье и жестокость,
За трусость ополчиться на бедлам
И бросить вызов фальши и пороку.
В своём Отечестве пророка нет,
Но не устану я молиться Богу:
Злачёных куполов оссийских свет,
Во мрачном царстве - укажи дорогу!
* * *
«Мело, мело по всей земле»
Б. Пастернак
Кружила белая метель
По-над землёю!
И, заметая след в апрель,
Звала с собою.
И ты свободен, одинок
В пречистых далях.
Ты слышишь белый звон дорог,
И звон печали...
Метель кружит среди равнин,
Глядит сурово.
И с ненаписанных картин,
Сорвав покровы,
Твои черты покажет мне
И снова спрячет.
Я тяжело вздохну во сне,
Свеча заплачет...
Метели до утра кружить
Над городами,
А мне положено забыть,
Что было с нами...
* * *
На соловьиный берег Кинеля
Я вновь спешу, как в юности и детстве.
Я - подданный другого короля
И житель я другого королевства.

Отныне мой удел - степная даль,
Которую и взором не окинуть,
Злой ветер и полуденная хмарь,
Да ковыли, где можно просто сгинуть.

Мне по душе просторный бесприют,
И песня ветра, звонкая до боли,
Но знаю - ивы плачут, ветлы ждут,
И золотится ожиданьем поле.

И я в безумных трелях соловья
Купаться буду, словно в тёмных водах
Прозрачного когда-то Кинеля,
И жадно пить далёкую свободу!

А ночью, на песчаном берегу,
Когда засеребрятся в лунном свете
Речные воды, может, я смогу
На самый главный свой вопрос ответить.
* * *
Лепесток распустившейся розы –
Он нежнее, чем тысячи слов.
Я спешу через годы и грозы,
Через сотни минут и часов.

Я приеду! Ты верь - я приеду!
Южным ветром, рассветным лучом
В дом ворвусь, торжествуя победу,
Черноглазым весенним грачом!

Мне открылась великая тайна,
В нежно-розовом том лепестке
Небо я увидала случайно
И прижала к холодной щеке.

Потеплели и щёки, и губы,
Я стояла, тихонько дыша...
Вдруг запели пронзительно трубы,
И раскрылась бутоном душа.

Небо стало синее и выше,
И теперь, по сплетенью дорог,
Я спешу, я иду к тебе, слышишь?
Охраняя заветный цветок.
* * *
В старом сне так безумно поёт соловей
В белоснежных берёзовых кущах,
Вспоминаю о нём, вспоминаю о ней...
И печаль всё чернее и гуще.

Молча годы ушли вереницей во тьму,
А мечта - в неприступном остроге.
Помню ясно: бежала, бежала к нему
По неровной, проклятой дороге!

Добежать - сил хватило. Но остановить
Не смогла, удержать - не сумела...
И осталась у скал прясть колючую нить,
Власяницу на хрупкое тело.

Мне б достать до небес и отбросить клубок
Далеко, пряменёхонько в пропасть!
Зашатаются скалы, и рухнет острог,
И закружится времени лопасть.

И я верю, мечта моя вновь воспарит
На легчайших крылах соловьиных!
Встанет красное солнце в последний зенит,
Ну а я песней в камне застыну...