"Но в счастье ты себя не находил,

А от несчастий делался поэтом"

Экзамен на цельность

Владимир Пшеничников

Дурман и аромат сошли,

И небом пахнет у земли.

В. Демурин

Первая книга стихов Владимира Демурина "Небесный знак" вышла в 1993 году и содержанием своим, поскольку вобрала написанное за многие годы, доказала нам, читателям, что экзамен на поэтическую состоятельность, зрелость автором успешно выдержан: есть такое имя в русской поэзии.

И вот в моих руках вторая книжка В. Демурина, изданная недавно в Москве издательством "Глобус", - "Осенняя дорога". Книжка невелика даже по сравнению с первой, что-то в нее прямо перекочевало оттуда же (сразу вспомнилось "Не плачу над тем, что не молод") - и эти внешние приметы говорят о том, что автор не просто собрал под одной обложкой часть из написанного после выхода первой книги (будучи, например, стесненным в средствах), - он думал над составом, над композицией, выбрал общий заголовок... Какая главная идея, какое желание двигали им? Я думаю, что это была забота о цельности. Именно она может заставить недрогнувшей рукой отбросить изящное, удачное произведение и оставить исполненное с меньшим мастерством, но необходимое, как то блеклое стеклышко в витраже, без которого в окне оставалась бы просто дыра, в которую бы еще и дуло вдобавок. Через осенний витраж В. Демурина, честно сказать, поддувает, но в общем он и этот экзамен - на цельность - выдержал.

Первую книжку поэта, помнится, предлагали назвать "Русскими элегиями", что по нынешним меркам не совсем точно, но суть достаточно ясна: В. Демурин - не романтик, не философ, он - печальный созерцатель невеселого бытия. Но собственно элегия, как известно, даже в русской поэзии просуществовала недолгий век, и уже Афанасий Фет словцом этим обозначал не жанр, а в заголовок его ставил. Точнее, по жанру, будет назвать лучшие произведения В. Демурина медитативной лирикой, близкой к философской и направленной на постижение сокровенных закономерностей бытия. Лучшие стихи Иннокентия Анненского и, например, Николая Заболоцкого, построенные как непосредственное созерцание, относятся именно к этому жанру.

Летнего дождика мягкая проседь.

Стежка в траве бечевой...

Сердце немногого ныне попросит,

Может, совсем ничего.

Цитировать В. Демурина я начал со своего любимого у него стихотворения "Мир этот кроткий" (если уж покончить с личными пристрастиями, назову еще "Малое со мной", "Мгновения любви" да "Такие серые поля" из первой книжки), а надо было, конечно, начать с "Осенней дороги" или процитировать "Россия, глушь...", или это:

Вот поздний лес из пойменных низин

Льет белые тревожные туманы.

Вот долгая, но жиденькая синь

Степных холмов колышет караваны.

Холмы, холмы... На них - поля, поля...

Холодных зорь приверженность к унынью.

Но, Господи, всё русская земля.

Как вкусно пахнет горькою полынью.

Или вот мотив из названного выше стихотворения:

А тут, в тенетах оголенных веток,

Где птицы крик и странен уж и редок,

Средь долговязых шорохов былья,

Уединенность радует жилья,

Медлительность и мысли, и мгновенья...

Россия. Глушь. Задумчивость. Забвенье.

Я думаю, обрученность В. Демурина с медитативной лирикой - не обреченность. И мы еще почитаем его философскую, созерцательную, любовную ли, но - лирику. Сознательно или бессознательно следуя своему дару, отдавая дань "минорной" традиции - давней и славной традиции русской поэзии - В. Демурин остается поэтом современным. Быть современным нелириком может только фельетонист какой-нибудь, впрочем, этого я мог бы и не говорить напрямую...

А закончу свои заметки тем же, чем и "Осенняя дорога" завершается:

Скрежещет озимь под ногой,

Но к снегу так поет дорога,

Поет в былье, в комках грязи,

С нее рукой подать до Бога...

Прости нас, Господи, спаси!

Песня

Зажгу свечу - перо Жар-птицы,

Присяду к вечному огню,

Огонь свечи напомнит лица,

Я их в душе своей храню.

Мне память не дает покоя, -

Напоминает старый двор.

Я на свечу смотрю с тоскою

И вижу образ ясный твой.

Гитара уличного детства

Аккомпанирует звеня,

Мне никуда от вас не деться,

Мои друзья, мои друзья.

Гитара уличного детства

Звенит, сочувствуя струной.

Мне никуда от вас не деться,

Мои друзья, вы все со мной.

Горит свеча, а я с гитарой

Сгораю в пламени свечи.

Струною под рукой усталой

Уже, как прежде, не звучит, -

Грустнее музыка мелодий,

Дороже строки старых слов.

Жаль песня та уже не в моде,

Но на друзей мне повезло...

* * *

Окна плачут без тепла.

За окном маячит осень.

Капля по стеклу текла, -

На слезу похожа очень.

Прислоню к стеклу ладонь

И смахну слезу невольно.

Вот и я - не молодой, -

От того ль под сердцем больно.

Прислонюсь к стеклу щекой

И как будто сам поплачу

Над написанной строкой,

Но слезой уже горячей...

Грибной бал

Свежескошенной травы

грусть,

Из травы глядит в глаза

груздь,

Настороженно шумит

лес,

Под ногами сушняка

треск.

Тучи небо полонят.

Гром.

Далеко от этих мест

Дом.

Вот и дождь заморосил,

Жаль.

Посерела в голубом

Даль.

Никуда я не уйду,

здесь -

есть грибы, наверняка

есть!

Наберу их про запас я,

Разве ехал я сюда

зря...

Вижу, вижу бугорок - гриб,

Вот еще один, еще...

Пли!

Я с колена их ножом

брал,

Закружил меня грибной

бал...

Мороси уже теперь, лей

На грибы листву с травой

клей.Мне соперников в лесу

нет,

Ты не застил мне дневной

Свет.

Владимир Шадрин

Осенняя страна

А мимо мутной роздыми

Вагонного окна

Качается березами

Осенняя страна.

Качается да тянется,

Все ускоряя бег,

Спешит Россия странница

Через двадцатый век.

Она брела с потерями

Под шашки и стволы

Туда, где образ Ленина

Ей виделся из мглы.

Шла красная и белая

Без веры и вины,

"Авророю" простреляна

Аж через три войны.

Путем потерь немеряных -

Скорей, скорей, скорей.

Путем надежд потерянных,

Стихов и лагерей.

Морозовых, Матросовых,

Мороза и зерна,

И светлых рощ березовых.

И это все она.

* * *

Здесь по небу огни и по рекам огни.

Здесь высокое небо все звезды собрало.

Ты на звезды взгляни и за реку взгляни

И откроется Орск, верный спутник Урала.

Ты на степи взгляни - это песня уже.

Не твоей ли судьбы отражение это?

И врастает в века на своем рубеже

Этот город-поэт, часовой континента.

А когда соловей засвистит о заре,

Будет голос его в самом сердце услышан

И откроет заря старый храм на горе

И нахлынувший край пламенеющих вишен.

Печальный факт

Как хочется отчаянно

Зайти к друзьям на свет.

Но Вовки Докучаева,

Я знаю, больше нет.

Здесь не помогут жалобы,

Такой печальный факт.

А мне к Галану надо бы,

Да у него инфаркт.

Такая ситуация

С реформами страны -

Несет потери нация,

Как будто от войны.

С такою думой тяжкою

Не свыкся я пока,

Что нет Валерки с Пашкою

И Васьки Богдюка.

Мне просто очень хочется,

Чтоб Русь была жива.

И бродит одиночество,

Шепча свои слова:

"Ну надо же, ну надо же!

И ты, мой друг, и ты!"

А на российском кладбище

Кресты, кресты, кресты.

* * *

Ползут по небу сумрачные тени.

Под ними птицы кружатся, быстры.

Звучат их клики в воздухе осеннем,

Похожие на крики детворы.

И кажется пронзительное: будто

Я вновь мальчишка. Я кричу и сам.

Прислушиваюсь пристально и чутко

К волнующимся птичьим голосам.

Гляжу и невозможно наглядеться.

Они летят, летят через года.

Я точно знаю, что они из детства.

Такие же - смотрите - как тогда!

* * *

Настанет пора и заплачут дожди и сердца.

И город ответит огнями, зонтами, шагами.

И чьи-то черты потекут по стеклу, без конца

Срываясь на мокрый асфальт дождевыми кругами.

И все приоткроется будто бы в свете ином.

И дремлющий дом, и пронизанный звуками вечер,

И гаснущий мир, этот пасмурный вид за окном,

Который тревожными крыльями птицы очерчен.

Там кто-то спешит, пробираясь к жилью и к теплу.

Там кто-то твердит заклинанием ставшее имя.

И чьи-то черты все текут и текут по стеклу

Косыми дождями в холодную пору предзимья.

* * *

Шаги, слова, звонки, такси,

Потери, поиски, заботы...

Все представляется в связи,

Как продолжение чего-то,

Где переплет огня и тьмы,

То грешно видится, то свято,

А все, о чем мечтали мы,

Уж кем-то сделано когда-то.

Неслись года, цвели сады,

Метели ухали тревожно,

Но без печали и беды

Здесь счастье было невозможно.

Здесь цвет и звук, и смех, и вскрик -

Все связью схвачено одною.

А каждый жест и каждый миг

Должны быть выстраданы мною.

* * *

Глушь

Какая глушь! Предзимнюю тревогу

Скрипуче ворон выдал и умолк,

А человек высматривал дорогу

И пес на глушь прищурился, как волк.

Река зеркал еще не погасила,

От холодов прозрачная до дна.

И стало ясно, что не в буйстве сила,

А вот в такой суровости она,

Где пес, как тень, бежит за человеком,

Через глухие мрачные места.

И равнодушно потянуло снегом

Со стороны Уральского хребта.

Как незнакомо! Неисповедимо.

Лишь ты да глушь, да между вами Бог.

И пес почуял легкий запах дыма,

И ткнулся носом путнику в сапог.

* * *

Как давит на меня горячий душный август.

А мысли тяжелы. От них покоя нет.

И смутно на душе. Я думаю про старость.

Про то, что мне уже давно за сорок лет.

Что двадцать первый век в крутом своем начале.

Что много не сбылось на этом рубеже.

И вдруг негромкий звук. Как будто постучали.

И голоса: "Открой! Замерзли мы уже".

Замерзли? Что за бред! Быть может, кто смеется?

Такая духота. Но голос мне знаком.

А сердце узнает и бьется, бьется, бьется

И тянет от дверей тревожным хододком.

И я иду, иду на этот говор бреда.

Вот шаг. Еще один. Еще один вперед...

Какая чушь, постой! Ведь если вправду это,

То, значит, на дворе восьмидесятый год!

И, значит, от давно минувшего вблизи я

И та, что я любил, еще не умерла.

И там еще живут советская Россия,

Ушедшие друзья и прошлые дела.

И там зима, шаги, упруги и пружинны,

И снег, и смех. И жизнь веселым чередом

Бежит, бежит вперед, и катятся машины

И Новый год спешит в мой озаренный дом.

Там молодость моя! Она, я знаю, возле

Томительных моих захлопнутых дверей.

И там шумят друзья: Открой, ведь мы замерзли.

- Они зовут меня - ну, открывай скорей!

И я иду, иду. Уже осталось малость.

Вот шаг. Еще один. Еще один вперед...

Как давит на меня горячий душный август

И запертая дверь в восьмидесятый год.

Музыка поэта

В осеннем ветре - скорбь и торжество.

Они слышны то явственней, то глуше,

Как будто их озвученные души

Переложились в музыку его.

А ты устал. Ты выбился из сил,

Воздав собою радостям и бедам.

Но в счастье ты себя не находил,

А от несчастий делался поэтом.

Ну что ж, печаль теперь твоя печать.

Ты сам нашел себе такую участь,

Чтоб без нее томиться и скучать,

А вместе с нею радоваться, мучась.

Чтоб, наконец, на все махнув рукой,

Покуда лира ветра не замолкла,

Сказать: "Должно быть в счастье есть покой,

Но, слава Богу, это не надолго".

И, как листву, твоя земная суть

Притянет скорби в душу ворохами,

Чтоб обновить и всю перевернуть,

И на исходе сделаться стихами.

А ты, зачем-то натянув пальто,

Стоишь один в глухом своем жилище.

Страдай, поэт! Люби, беду за то,

Что в скорбях души делаются чище.

За то, что в светлом космосе ночном

Ты можешь снова слушать до рассвета

Осенний ветер - музыку поэта,

Что так поет и стонет за окном!