Солдатские байки

Иван Борисович Кузьменков, участник Великой Отечественной войны

1946 год. Карлсхорст, пригород Берлина. Наш батальон охраняет расположенный здесь штаб СВАГ (Советская Военная Администрация в Германии). Рота, в которой я служу в должности старшины, сутки находится в карауле, а двое - занимаются боевой и политической подготовкой. Служба однообразная и жизнь течет, подпираемая с одной стороны - уставами и наставлениями, а с другой - приказами командиров. Все регламентировано, продумано, и, казалось бы, ничего не может случиться.

Но так не бывает. Среди солдат обязательно найдется хотя бы один с нестандартным мышлением, от которого во многом зависит климат в подразделении. У нас такой - ефрейтор Борзиков. На фронте он был всего год, а остальные - солдаты послевоенного призыва. Неуставных отношений, т.е. "дедовщины", у нас тогда не было, но розыгрыши случались, и всегда в этом был замешан Борзиков. Из-за его выдумок возникали ситуации, которые долго разбирались командирами. Он никогда не врал, честно признавал свои ошибки и так искренне раскаивался, что рука не поднималась влепить ему строгое взыскание. Командир роты капитан Суриков иногда прибегал к его услугам.

Идет комсомольское собрание. Желающих выступить нет.

- Слово имеет ефрейтор Борзиков, - объявляет ротный.

- Я сознаю, у меня много недостатков, я два раза опоздал в строй, а один раз даже не вышел на физзарядку, вчера я прошел мимо командира и его не поприветствовал, но я обещаю, что больше не буду, что я буду... - не останавливаясь ни на секунду бичевал Борзиков себя.

И тут же на ошарашенных слушателей посыпалось:

- А другие чем лучше? Вчера в карауле рядовой Варфоломеев насыпал в шапку своему другу зубного порошка, а рядовой Писарев отказал мне в сигарете, а потом я видел, как он угощал немца. Рядовой Сенчук на КПП базарил с немкой, а в это время мимо проходили люди, не предъявляя пропусков. А что сделал рядовой Курлаев? Он заснул на посту в будке, а идущая смена, вытащив у него из автомата рожок с патронами, опрокинула будку, села на нее и долго слушала молчаливое карабанье Курлаева внизу, пока он жалобно не попросил: "Ребята, я больше не буду".

Борзиков резал "правду-матку", перемешивая ее с фантазией, и мог говорить долго обо всех, кто попадался на глаза, но ротный сказал:

- Борзиков, надо соблюдать регламент.

Что тут началось! Поднялся лес рук. Каждый хотел выступить, чтобы оправдаться или дать обещание исправиться, или обвинить Борзикова. Командир батальона, однажды заглянув к нам на собрание, долго вспоминал наши бурные дебаты.

Сегодня я заступаю дежурным по батальону, а Борзиков у меня связным. В конце ночи я прилег отдохнуть, строго предупредив Борзикова в случае чего немедленно меня разбудить.

Ночью Борзиков начал фантазировать. На столе в дежурке два телефона. Он набирает номер коммутатора Берлина, потом Лейпцига, Дрездена, Франкфурта и, образовав гигантскую петлю, снова Берлин, номер второго телефона, и начинает разговаривать сам с собой. Вокруг Берлина разносится "деза", что генерал Борзиков посылает колонну танков, которая должна прибыть в заброшенный парк в Карлсхорсте к утру и там ждать его команды, а регулировщик будет стоять на трамвайной остановке у входа в парк (это напротив нашей дежурки).

Через полтора часа у остановки замаячили фигуры, явно никуда не собирающиеся ехать. Борзиков вышел покурить.

- А что, камераде, информация нужна?

- Я, я (да), панцеркампфваген.

- За информацию надо платить, - Борзиков пальцами пересчитывает невидимые купюры. Немцы засуетились, собирая по карманам деньги и передали их ефрейтору.

- Я сегодня гутер лауне (добрый), я информацмен даю костенлос (бесплатно), - говорит Борзиков и, неожиданно для немцев, засовывает деньги в карман одному из них. Он решил играть до конца и выведя их на аллею, которая почти на три километра тянулась по парку, таинственно сообщил, что там, в конце, в лесу, будут танки.

Проснувшись, я увидел самодовольное лицо Борзикова, который ходил по комнате, в нетерпении потирая руки.

- Борзиков, что-нибудь случилось?

- Нет, товарищ старшина, все в порядке.

Но сон у меня почему-то пропал.

Когда окончательно рассвело, к нам заходит веселый капитан и спрашивает:

- А кто здесь генерал Борзиков?

Борзиков вскакивает, стараясь изобразить на лице улыбку.

- Ты что же, ефрейтор, пытаешься развязать третью мировую войну?

- Да нет, товарищ капитан, надоели эти...

- Ладно, - не дослушав, перебивает капитан, - подпиши-ка эту бумагу.

- А как подписать, генерал Борзиков или ефрейтор?

- Пиши - ефрейтор, шутник. Я сегодня гутер лауне, а то бы сидеть тебе на гауптвахте.

Удовольствие для Борзикова составлял розыгрыш немцев по разному поводу. Надо сказать, немцы как-то не понимали шуток и все сказанное принимали за чистую монету.

Борзиков пристает к немцу, что работает у нас в батальоне садовником.

- У тебя есть дочь?

- Да, - отвечает садовник.

- Красивая?

- Да, очень красивая.

- Дай ее мне, я заплачу. Я дам тебе 400 марок.

- Нет, - отвечает немец, - нох цу юнг, нох юмфа (т.е. еще слишком молодая, еще девственница).

- Я дам тебе 600 марок.

Немец заерзал. За 800 марок он согласился. Борзиков хватает его за грудки и по-настоящему начинает трясти.

- Сукин ты сын, а не отец. Как же ты продаешь свою собственную дочь?

- Айн швер эс лебен (трудная жизнь).

Еще более поразительный случай пришлось мне услышать еще будучи на севере Германии в Мекленбургской области. В деревне учительница русского языка предупредила нас, что вот с этой девушкой Эммой, хотя она и красивая, вы не гуляйте, потому что она больная. И рассказала такую историю.

Сразу после войны в их деревне остановилась русская артиллерийская часть. Один сержант договорился с Эммой провести вечер и за это дал ей 300 марок. Деньги ей показались большими, она их взяла, но испугалась и спряталась на чердаке. Сержант, по-видимому спьяна, ибо такое в голову трезвому прийти не может, пошел к старосте деревни. Староста, выслушав сержанта и нисколько не удивившись, решил это проверить и с сержантом направился к отцу Эммы.

Отец Эммы, не возмутившись, поднялся на чердак и спрашивает Эмму.

- Ты деньги взяла?

- Да, - отвечает дочь.

- Ну тогда открывай.

Тошнит меня от этой немецкой практичности.

В 1946-47 годах на наш батальон "напали" берлинские "путаны". Они, как саранча, заполнили прилегающий к нашему расположению заброшенный парк и целыми днями лежали, греясь под солнцем. На нашей стороне появились первые "потери". После прихода солдат из караула перед строем разыгрывались целые спектакли.

Перед строем стоит с обреченным видом солдат, скажем, не богатырского телосложения и, переминаясь с ноги на ногу, отвечает на вопросы комбата, которые тот задает с пристрастием. Наш комбат украинец и когда волнуется, то переходит на родной язык.

- А скажи, земляк мой, як это ты додумовся вступить у контакт з немкою? А ты знаешь, что они почти уси за-раз-ные, - раздельно произносит он, наклоняясь почти к самому уху солдата, который что-то мямлит в ответ.

- Нет, ты говори громче, чтобы уси слыхали. Ну, так як? - гремел майор.

- Я, товарищ майор, презервативом пользовался.

- Дурень ты! А ты знаешь, яка у немцев погана резина? Она уся гни-ла-я!

- Я, товарищ майор, два надел...

- Ишо раз ты дурень, яких поискать, ты бы еще рукавицу надел, тэж мини е... - под гомерический хохот солдат говорит майор, - вот я через десять дней посмотрю, як прочна была та резина.

Наши профилактические меры, а также большая помощь немецкой полиции помогли нам справиться с этой заразой, и мы из борьбы с путанами вышли с наименьшими потерями.