Армия - школа жизни. У каждого она оставляет свои воспоминания. Мы попросили главу Оренбурга Ю.Н. Мищерякова накануне Дня защитников Отечества вспомнить что-нибудь веселое о своей службе.

- Служил я в Кронштадте на эсминце. Это было престижно, многие мальчишки до сих пор рвутся именно в Морфлот.

Но если рассказать, как попал на службу, то это смахивает на анекдот. Я ездил поступать в Военный институт иностранных языков в Москву, и так случилось, что во время поступления мне сообщили, что серьезно заболел отец, ему сделали сложную операцию, и я, бросив экзамены, поехал назад. В поезде оказался в одном купе с моряками. Познакомились, подружились. Они тоже ехали в Оренбург. Когда приехали и уже стали прощаться, они попросили меня показать дорогу в военкомат. По наивности я поехал их провожать к известному зданию на улице Выставочной. Они попросили подождать их в коридоре, что я и сделал. Через некоторое время из кабинета вышел горвоенком и спросил: "Когда служить собираешься?" Я стал объяснять, что у меня болеет отец, и я еду к нему в Караганду.

Военком согласно кивал головой, но потом сказал: "Езжай к отцу, проведай, а потом сразу в армию!" И тут же мне под роспись вручили повестку! И только тогда я понял, какую шутку сыграли со мной друзья-моряки. Они убедили военкома, что я молодой, здоровый юноша, спортсмен, жажду служить во флоте.

Делать было нечего. Съездил на десять дней домой и вернулся в Оренбург. Отсюда меня направили в Сызрань, где формировался состав. Нас соединили с ребятами из Куйбышева, Мордовии, других автономных республик. Я единственный из всего состава ехал нестриженный - всех остальных уже оболванили. Когда нас привезли в Ломоносов и стали на барже переправлять в Кронштадт, встречавшему нас офицеру при виде моих кудрей чуть плохо не стало. Меня тут же затащили в баталерку и моментально постригли.

Служба для меня на первых порах показалась очень трудной, потому что человек я был сугубо штатский. Очень тянуло домой. От тоски по родине я чем только не занимался: писал стихи, срочно записался на курсы собкоров, строчил заметки в газеты "Кронштадтский моряк" и "Советский моряк", даже небольшие рассказы публиковал. В них были воспоминания о доармейской жизни, о родных местах, все они были пропитаны одной мыслью: "Я хочу домой!"

Постепенно морская служба нравилась мне все больше. Тем более что я был штурманским электриком на эсминце - своего рода морской интеллигенцией.

Два эпизода службы до сих пор стоят перед глазами. Я всегда с боем попадал в увольнение, потому что всех отпускали, а меня нет! И все потому, что был на корабле мичман Беленький, моряк старой закалки.

Перед увольнением всех выстраивали на палубе и проверяли абсолютно все, в том числе длину шинели и ширину клеш. А это был 1965 год, когда клеши еще никто не носил, а была мода на брюки-дудочки. У нас на корабле каждый ведь был портной! Вечерами собирались в баталерке, намечали мелом и на швейной машинке морские клеши с 30 сантиметров ушивали до семнадцати-восемнадцати. А у нас был набор какой-то мелкий: ребята в основном были ростом не выше метра семидесяти. А я - метр восемьдесят три. И вот мичман, ходивший с линейкой после команды "Взвод, смирно!", начинал измерять расстояние от края шинели до палубы. Если было больше нормы, то он начинал бурдеть, но при этом никого не лишал увольнения. Но когда он подходил ко мне, то говорил практически всегда одно и то же: "Эх ты, Юра! Ты же настоящий советский моряк! У них рост - метр с кепкой. Но ты-то!.. И ты будешь срамить наш флот? Я не могу отпустить тебя в увольнение!"

Кстати, по причине высокого роста меня не взяли в школу подводного плавания имени Ленинского комсомола. Там было ограничение - метр восемьдесят.

И я проклинал судьбу за то, что попал на эсминец, что у меня такой мичман! Я говорил: "Товарищ мичман, ну остальные же делают то же самое!" А он в ответ: "Куда деваться, если их прислали? Но ты же настоящий русский моряк"...

Второй момент, который мне запомнился, - это когда я с пневмонией попал в Ломоносовский госпиталь. Все потому, что до глубокой осени, в любую погоду нас заставляли делать зарядку на берегу Финского залива и обливаться ледяной водой. Поэтому многие отправлялись после таких процедур в госпиталь.

А госпиталь когда-то был дворянской усадьбой. Красивейшие места! Я встретил в госпитале земляка из-под Караганды, который прошел к тому времени все что можно, - и Крым, и Рым. В том числе и штрафбат. Служить ему, как я понял, не хотелось, и он болтался по госпиталям. Он рассказал, что рядом находятся дачи, где растут просто невероятные яблоки.

Вот он и подбил нас на то, чтобы пойти туда. За одну ходку мы набрали две наволочки плодов. Естественно, раздали их всему госпиталю. Ребята дорвались, как говорится. Все поголовно потом маялись животами, но, несмотря на это, пошли еще раз. И вот как только мы с добычей перелезли через забор госпиталя, услышали команду: "Стоять! Ни с места!" В общем, комендатура госпиталя задержала шесть человек, в том числе и меня. На другой день всех выписали на корабль с пометкой в документе: "За нарушение больничного режима!"

Я просто не знал, как появлюсь на корабле. Представил, как Беленький начнет: "Ну, как же так! Ведь ты же советский моряк!.." И вид у меня такой был, как будто я кого-то близкого похоронил!

Поднимаюсь на корабль, а Беленький уже встречает меня. Радостный такой. И ребята веселые. А я говорю: "Товарищ мичман, можно мне с Вами персонально поговорить?" "Конечно!" - отвечает. Отошли, и я подаю ему книжку, где про нарушение режима написано. Он прочитал, глаза квадратные сделал и спрашивает:

- Что сделали?

- Яблоки воровали, - отвечаю.

- Много?

- Три раза ходил с наволочкой!

А мичман, как и я, грешил литературным сочинительством и был руководителем нашего кружка. Наверное, это порождало дополнительные симпатии ко мне. Одним словом, он сказал:

- Если бы кто-то другой был, никогда бы не простил. Тебя прощаю, но дай мне слово, что эти узкие штаны одевать не будешь и шинель удлинишь!

Я радостно и клятвенно пообещал, что все сделаю. И до конца службы держал обещание.

Что касается моего отношения к нынешней армии, думаю, что надо навести хотя бы элементарный порядок. Сегодня в ней много продажного. Продажность начинается уже на уровне военкоматов. Вы посмотрите, какой отсев у нас идет! Мало того, что молодежь сегодня практически не пригодна к службе. Пятьдесят четыре процента отсевается по состоянию здоровья. Ребята не могут отжаться от пола, не могут на турнике подтянуться! А сколькие здоровые при этом просто откупаются!..

Надо серьезно заняться улучшением физической подготовки допризывников, их правильным, рациональным питанием.

И самое главное, на мой взгляд, это то, что армия должна быть профессиональной. Потому что обязательная служба не всегда порождает осознанную ответственность. Многие дети воспитаны в "тепличных" условиях. Естественно, когда они попадают в жесткие армейские условия, то не выдерживают нагрузок. А контрактник знает, куда и на что он идет, соизмеряет свои силы и рассчитывает только на себя.

Профессиональная армия, кроме всего прочего, это уменьшение ее численности при росте качества военного дела. Пусть меньше, но лучше!

Я уже не говорю о сегодняшнем вооружении! Ведь у нас есть части, оснащенные устаревшим оружием. Без вливания серьезных средств здесь не обойтись, ведь речь идет о государственной безопасности.

Стоит сказать и об армейской дисциплине, которая в ряде частей оставляет желать лучшего. Психологический климат также далеко не самый лучший. Я имею в виду пресловутую "дедовщину", чего нет, наверное, ни в одной армии мира. Но я верю, что со всем этим удастся справиться, и наш солдат вернет себе славу лучшего воина лучшей армии.