Александр Старых

"Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели". Мне долго казались странными эти строки прекрасного поэта-фронтовика Семена Гудзенко. Почему так наотмашь сказано? Как же не жалеть военное поколение, легшее под пули, оставившее на полях сражений молодость, здоровье, лучших друзей? И, главное, почему оно никого не жалело бы? В этом лихом, беспощадном "не надо", похожем в то же время на отчаянную мольбу, заложено, несомненно, стремление отвоевать свое право на место в поэзии и жизни без скидок на военные заслуги или испытания, выпавшие на долю поколения поэтов, ставших солдатами (а не наоборот). "Чтоб стать железом, мало быть рудой, ты должен переплавиться, разбиться"... - эти строки другого фронтового поэта определяют угол зрения на творчество вообще, в котором истина видится в единственно верном, без преломления через идеологию или социальный статус, свете. Поэзия, искусство - это не отражение и не слепок с действительности, а инобытие, переструктурированная действительность. Здесь нет генералов, здесь все рядовые, и надо каждый раз заново доказывать право называться поэтом. Талантливость и гениальность - вот всего лишь два звания, дающие право на прописку в стране Поэзии и только за одну заслугу - новые художественные открытия, пусть даже и небольшие. Участие в войнах, плен и другие драматические и трагические события, которые пришлось пережить автору, - еще не пропуск в литературное бессмертие, а лишь бесценный и благодатный (как ни кощунственно это звучит) опыт для переплавки в тигеле таланта военного свинца в золото художественного слова.

Это предисловие вызвано, как любил выражаться один знакомый, "деликатностью момента". Заключается он в том, что в магазинах города появилась новая книжечка стихов "Зоя Мицевич. Боль души". Поэты, надо сказать, в последние годы издаются очень часто и спорадически. Но не каждый поэтический сверчок, как известно, желает знать свой шесток. Вот и здесь кому-то захотелось, чтобы на эту книжку обратили внимание, и на страницах местной прессы замелькали куцые рекламные сообщения о ней.

Маленькая книжка, оказалось, имеет целью представить творчество белорусского автора и издана "в рамках программы сотрудничества Оренбургской области и Республики Беларусь при содействии Оренбургской Ассоциации развития связей с общественностью, филиала "Оренбургский" ОАО "Альфа-банк" и Оренбургского регионального отделения Союза российских писателей". Редактировал издание руководитель этого самого отделения Вячеслав Моисеев. Наверное, благодаря этому кроме автора, обозначенного на обложке, в книжку попали и вирши "о войне и мире" членов вышеназванного союза вместе с самим Моисеевым. И это можно понять: на подножке трамвая в литературу во все времена пытались прорываться поэтические "зайцы". Надо только помнить, что талантливые люди избирают для этого более достойные способы путешествия.

"Боль души" - название из тех, от которых начинают болеть зубы и тоскливо сосать под ложечкой. Аффектация и неумеренная претенциозность в слоге - верный знак отсутствия глубины мысли, когда хотят и заявляют больше чем могут. Хуже названия только аннотация к стихам. Этот диковатый текст в минуту отсутствия редактора Вячеслава Моисеева сочинил, наверное, сердобольный медведь: "Зоя Владимировна Мицевич ( Менжинская) родилась в 1934 г. в Западной Белоруссии. В 1944 г. родители Зои были расстреляны фашистами за связь с партизанами. Четверо детей мал мала меньше, четыре кровинки, остались в тюрьме, а затем в сиротском приюте. Малолетние доноры для фашистских солдат - более эффективная казнь, чем простая ликвидация (надо полагать, при простой ликвидации человек остается как бы немножечко живым. - А.С.). Эти страшные эпизоды детства оставили кровавый след в душе Зои Владимировны на всю жизнь, наложили отпечаток на ее творчество".

Глубокий поклон Зое Владимировне за страдания, в том числе и от этой спекулятивной и безграмотной бодяги, после которой смотришь на книжку уже не с интересом и ожиданием, а со страхом и сочувствием. На самом деле "кровавый след" стелется лишь в воображении составителя - всего несколько стихотворений этой пожилой белорусской женщины можно отнести к "военным". Остальное - то, что волнует любого нормального человека, у кого на исходе жизни совесть чиста перед людьми и Богом, а душа тянется к высокому и чистому. Сразу надо сказать: простенькие по мысли и никакие по форме поэтического выражения, безыскусные, но и бесхитростные вирши Мицевич - из стихов "для себя", не напоказ, когда рифмуют, как грибы собирают: ну, не дал Бог голоса, а петь хочется! В кругу друзей и знакомых, не умеющих ямба от хорея, как ни бейся, отличить, такие строки могут звучать поэтическим откровением. Их можно читать на ветеранских вечеринках или заседаниях комитетов общественного самоуправления, посвященных знаменательным датам, там, где, скажем, Брюсова не поймут и не оценят, а строки Зои Владимировны

Любовь всем возрастам дана,

Но, ханжеством осуждена,

Она благословенна мною,

И я опять томлюсь тоскою,

Заполнен ею бедный ум,

В глазах туман, а в сердце шум

найдут, быть может, если не восторженный отклик, то сочувствие и понимание.

Зоя Владимировна, хотя и много повидавший и симпатичный по характеру человек, конечно, никакой не стихотворец. Всю жизнь она преподавала русский язык и литературу и, наверное, сумела, несмотря на приписываемый "кровавый след в душе", жизнеутверждающе реализоваться в своих учениках, в которых вкладывала все, чем богата наша литература и великое русское слово.

Ясно, что у тех, кто издавал этот сборник под знаком оренбургско-белорусского сотрудничества, были, скорее всего, другие цели, нежели стремление подарить местным любителям поэзии творчество выдающегося белорусского автора. Поскольку деньги на издание использовали "односторонние", а дружба понятие обоюдное, в "кузовок" белорусской бабушке, вышедшей "по грибы", сыпанули и местных поэтических груздей.

Но выиграла ли от этого книга? Из тринадцати авторов, представленных в оренбургской части стихов "о войне и мире", только двое - М. Клипиницер и И. Елин знали о ней не понаслышке. Один воевал, другой жил в то время. Остальные войны не знали. И поэтому она у них - из чернильницы.

Предшественники знали войну, а нынешний стихотворец имеет о ней представление по книгам, фильмам, другим стихам, что совсем не одно и то же. Надо еще сподобиться родиться с "пулей в сердце", как это случилось, скажем, с Александром Бурцевым, автором давно и всем известного стихотворения "Возвращение". А вот вышеназванных представителей военного поколения М. Клипиницера и И. Елина в их стихах эта пуля, увы, миновала. Как, впрочем, и остальных авторов, отбор которых был явно продиктован сугубо корпоративными интересами - почти все они участники окололитературной тусовки под названием "Альманах "Башня" (о деятельности этого стихотворного новообразования и его авторов мы планируем поговорить отдельно). Ничего нового о войне ни в житейском, ни в поэтическом смысле не добавил, например, открывающий подборку Алексей Хальзунов. Его стихотворение "Танцплощадка" - очередное сочинение на тему "Завтра была война". Любой читающий вспомнит по крайней мере с десяток довоенных, военных и послевоенных танцплощадок, ставших поэтическими строчками (ну, например, знаменитое песенное "Ночь коротка, спят облака"). Знает их и Хальзунов, поставивший эпиграфом к своему творению строку Г. Шпаликова "На площадке танцевальной сорок первый год"....

В целом стихотворение Алексея - вялый, затянутый парафраз, слабый, отраженный от своих же предшественников свет, с набором поэтических штампов и ложной многозначительностью.

Дирижер от работы своей в упоенье,

Музыканты играют с душой и старанием.

Ах, как жаль, ничего мы не знаем заранее,

Полной грудью вдыхая лишь запах сирени.

А чего бы еще, спрашивается, понюхать? Лучше всего, конечно, пороху, чтобы не рождались такие пустые и дежурные строки, как у Алексея Мусиенко, написавшего про поле под Прохоровкой.

Где кровь лилась людская, как водица (оцените свежесть образа! - А.С.)

И впитывалась в землю, в память, в строки.

Как кратерами лунными изрыта

Земля, вся искорежена металлом.

Никто здесь и ничто не позабыто (сам придумал? - А.С.)

Здесь слава поднялась над пьедесталом...

...Но память не поблекла и не ссохлась (?)

О тех, кто не дожил до наших дней,

Напомнят поле хлебное и совесть

И в трудный час объединят людей:

Нет, это не пепел Клааса! Это песня железного соловья, развесистая военная "клюква" и последствие той беды, о которой не подозревая проговорился в стихотворении "о мире": другой автор - Константин Шальнев:

А утром по лесу пройти

К речушке небольшой

И где-нибудь на полпути

Вновь встретиться с душой.

С душой надо не встречаться, а жить, господа, и уж тем более творить. Тогда, может быть, не придется прибегать к метафизике, как это делает в стихотворении "Тыл" Вячеслав Моисеев.

А на войне отца в тот день убили.

Перечеркнула кровь седой висок (красиво, не правда ли? - А.С.)

Его мальчишки ершиков удили

И складывали рыбу на песок.

Его жена весь день топила баню,

Покуда (может быть, все-таки "поскольку"? -А.С.) выпал редкий выходной,

Чтоб вымыть пацанов и бабу Таню,

А после всласть попариться одной.

И лишь на миг, подняв немой рукою

Ведро, в котором прыгала вода,

Она вдруг замерла, поняв с тоскою,

Что завершилось все и навсегда.

Беспомощность последней строфы и в целом всего стихотворения, на которой оно, собственно, и держится, даже не в неточном глаголе "завершилось" и не в явном антагонизме строк: "поняв на миг", "что завершилось все и навсегда". А в той заемности средств, к которой прибегает автор, пытаясь скрыть бедность мысли и чувства под метафизическим флером. Кстати, любимец "башнеписцев" Иосиф Бродский ставил знак равенства между метафизикой и сплетней. Так вместо поэтического открытия рождается не вымысел, над которым "слезами обольюсь", а всего лишь "сплетня" о войне, сказочка с мистическим концом и рыбной кровью стиха.

Другого рода стихотворение Павла Рыкова "1952 год. Парикмахер Шерман". Сработанное со знанием дела, оно лишний раз убеждает, что умный человек, знающий законы ремесла и обладающий даром версификаторства, вполне способен соорудить какое-нибудь произведение. Все здесь на месте. Может быть, даже слишком на месте. Так что поневоле вспоминаешь Александра Сергеевича с его "поэзия должна быть глуповатой". Автор умело педалирует смысловые акценты стиха. И перебарщивает!

А в дальнем городе у старого вокзала

Немецкий лавочник, припавши на костыль,

Все смахивает, смахивает пыль

С прилавка старого,

отмытого от кала,

Что здесь оставил гордый внук славян

(или ныне дикий тунгус? - А.С.)

Не потому, что дик он был и пьян,

А потому, что бил из пулемета,

А тут - приспичило. Кому, скажи, охота

Под пули лезть культуры только для...

Натуралистический образ гордого пулеметчика, "бьющего" сразу из двух стволов, однозначно придуман автором "эффектности только для..."

Если кто-то думает, что новая подборка стихов о войне обошлась на этот раз без "Киномеханика" Ивана Малова, тот глубоко заблуждается. Жив курилка! Куда конь с копытом, туда и Иван с "Киномехаником". Один из первых разборов этого произведения состоялся, помнится, на заседании творческого кружка филфака нашего пединститута в 1978 году. С тех пор автор публиковал его не менее двадцати раз, с завидным упорством ухудшая от публикации к публикации качество своего поэтического продукта.

Собственно, война в стихотворении обезличенная: "Бой. Фашисты. Черный дым". Эксплуатируется главным образом последняя строка

Как расстрелянные диски,

Ряд прокрученных кассет.

Но то, что хорошо в первый раз, в двадцатый вызывает изжогу. Большинство стихов И. Малова построено по принципу петарды (дымит, дымит - взрывается). Ради последней строки обычно и городится весь огород. В этой нарочитости и определенной искусственности слабость его поэтических конструкций (хотя иногда и оригинальных). Развитие образа обычно уже предопределено, и он не рождается строкой, как дитя матерью, а соотносится с ней как базис и надстройка.

В этом перечне авторов можно упомянуть и несомненно одаренного Михаила Резинкина. Правда, единственное его стихотворение "Санька" тоже, увы, не блещет новизной, являясь по сути цитатой из военных песен В. Высоцкого.

Закрываешь книжку с грустным ощущением несостоявшегося открытия. Ни слова нового, ни нового лица. Никто так и не дотянул хотя бы до взволнованного прорыва в тему, которым, к примеру, отмечены строки бузулукской школьницы Елены Гориной, опубликованные несколько лет назад.

И навсегда в сердцах снарядов тонны,

Машины, уходящие под лед.

И те - погибших двадцать миллионов,

Которых нам всегда не достает.

Кто-то скажет и лучше. Но это будет другой сборник.