Александр Васильев

Каждый год летом я отправляюсь на родину - в маленькое село

на одинокой речке в нескольких десятках километров от города. Одинокой речку, как утверждает наука, прозвали древние кочевники. По-тюркски это звучит как "янгиз". Но мы в детстве этого не знали. Ходили купаться "на курган", катались на лыжах с горы Прискурины, гоняли на великах за черемухой и сон-травой "на рудники". А что за курган? Почему рудники? И кто жил на месте старых земляных холмиков, почти сровнявшихся с землей? Взрослые пожимали плечами - давно это было, еще до них...

Место, где выпало родиться, не совсем обычное. В это я уверовал с самых сопливых лет. Еще не читая сказок, я, например, совершенно точно знал: в пруду водятся какие-то тетки. Наверное, видел. Про рудники рассказывали разные небылицы: есть, мол, там подземные ходы аж до самого Уранбаша! Оказалось, что это правда, и сейчас по рудникам ползают ученые со всего мира. Произошла археологическая сенсация: в этих местах, кто бы мог подумать, неизвестные люди добывали медную руду еще три тысячи лет назад. Так что в этой деревне сказок не водилось. Она сама была сказка. В ней под половицами отцовского дома на законных правах обитали маленькие разумные существа. Это они сперли однажды круглое зеркальце, с помощью которого я осваивал волшебное искусство пускания солнечных зайчиков. Боль невосполнимой утраты до сих пор терзает мое сердце.

Там же, под полом, жила большая жаба. Она охраняла покой в доме и иногда напоминала о себе невнятным урчанием. Взрослые безуспешно пытались прогнать ее оттуда. Эту лягушку-игрушку они сами привезли нам с братом из города. Наигравшись, я пожалел резиновую квакшу и отпустил "домой", в речку. Наверное, там ей стало скучно и она приплюхала назад.

Однажды все подпольные и запечные жители исчезли. Я вырос, перестал быть ребенком, и они ушли к другому мальчику. Кажется, я его видел. Ему было года четыре, он стоял на берегу речки - в сатиновых шароварах, ушастый, с соломенным чубом - и напряженно смотрел в воду. Наверное, разглядывал русалок.

На родину я еду на велосипеде. Другой скоростной транспорт не годится, он уничтожает главное в этом путешествии - метафизику возвращения. Колеса - это кинематограф, отматывающий пленку памяти в обратном направлении. И если скорость превышает внутреннее движение, ты рискуешь промахнуться и приехать не в то время и не в то место.

Не стоит село без праведника

Леонид Георгиевич Удотов из той породы людей, которые вечно всем мешают спокойно жить. Нет, они не пишут кляузы и доносы, не требуют льгот и внимания к своей персоне, но словно полковые трубачи будоражат окружающих, будят совесть, напоминают о забытом долге. Как грех над душой, возник он над нашими головами, когда мы, журналисты, еще работали в "Оренбургской неделе". Близилось пятидесятилетие Победы. Леонид Георгиевич ходил по редакциям и негромким, деликатным голосом будил патриотические чувства редакторов. Он призывал начать акцию по сбору средств на создание мемориала "Оренбург - фронту". Патриотизм пробуждался и снова засыпал. Акция вызывала вялый интерес, так как казалась обреченной на неуспех. Она не сулила читательских дивидендов, а сбор денег у населения, ограбленных в то время государством и "пирамидами", выглядел как издевка. У людей не только выгребли все сбережения, но и то, что было заработано, месяцами не выплачивали.

Веди он себя понажимистее, Удотова без слов выставляли бы за дверь. Бить на патриотизм тогда уже становилось немодным. Но мы давно знали Леонида Георгиевича, отставного офицера, работавшего на ставке уборщицы руководителем известного музея при школе ь25, не раз писали о нем, а потому вежливо выслушивали человека, который ревностно относился ко всему, что связано с войной. Его ребята когда-то ходили по дворам и уточняли списки оренбуржцев, погибших на фронтах Отечественной. Те самые, которые легли в основу известного каждому горожанину мемориала на проспекте Победы.

Вяло отбиваясь и, честно говоря, сомневаясь в необходимости затевавшегося мероприятия, мы пообещали Леониду Георгиевичу публиковать списки тех, кто пожертвовал средства на сооружение нового мемориала, втайне рассчитывая, что они не займут много газетного места.

Когда вышел первый номер со списком, Удотов задумчиво свернул газету и решительно встал со стула. В облике этого человека, не в обиду будь сказано, немного героического. Небольшого роста, с негромким голосом и округляющимися при разговоре глазами, он трогательно походит на свою "птичью" фамилию. Но в тот момент в нем появилось что-то воинственное, словно он туго скрученной газетой, как мечом, намеревался пробить невидимую стену. И ведь пробил! Удотов начал хождения по кабинетам и инстанциям, показывал публикации, убеждал в необходимости поддержать акцию. Стали откликаться горожане, и тоненький денежный ручеек потек на счет нового мемориала. Инициативу заметила и поддержала городская власть, о ней заговорили в полный голос. Семьдесят миллионов рублей тогдашними деньгами насчитали в народной копилке. Мемориал "Оренбург - фронту" был открыт к 50-летию Победы.

Сейчас учителя приводят к нему школьников. Металл надежно хранит информацию о военном Оренбурге - о том, сколько оборонных заводов работало здесь, сколько патронов и снарядов отправлено на фронт, сколько метров парашютного шелка, сколько раненых спас и выходил наш город. А через дорогу на многочисленных стелах имена тех, кто остался на полях сражений или умер от ран, нанесенных страшной войной. Это уникальная страница учебника для воспитания патриотов города. Написана она Удотовым, отлита в металл горожанами.

Но уже в день открытия мемориала - 7 мая 1995 года - к Удотову подошли две старушки и посетовали, что областной центр, увековечивая память о войне, совсем забыл о деревне, о ее вкладе в победу. Леонид Георгиевич задумался.

Вскоре он переехал жить в Саракташ. Как предполагали родственники, на покой. Но они ошиблись. Пепел погибшего на войне дяди, в память о котором Удотов и ведет поисковую работу, по-прежнему стучал в его сердце. Леонид Георгиевич активно включился в создание районной Книги памяти. В День Победы он надевал парадный китель и вставал в почетный караул у районного мемориала, где раз в год зажигают Вечный огонь. Рядом на столе лежал список погибших на войне сельчан.

Однако изучая его и областную Книгу памяти, Леонид Георгиевич заметил, что этот серьезный многолетний труд грешит не менее серьезными недостатками.

- В городах информацию легче собирать, - рассказывает Удотов. - Там архивы, хранилища, поисковые клубы. А в деревнях все совсем не так. Если в сорок первом году в нашей области насчитывалось 4364 сельских населенных пункта, то к концу восьмидесятых 2600 из них перестали существовать. Одни села так и не оправились от войны, где полегли кормильцы и становая сила деревни - ее мужики. Других добила правительственная политика укрупнения сел, третьи вымерли по другим причинам. Их названий давно нет на карте Оренбуржья, а погибшие на фронте не попали в областную Книгу памяти или оказались жителями других, похожих по названию, но чужих деревень.

В областном Центре детско-юношеского туризма и краеведения Леонида Георгиевича встретили с пониманием. Его сделали руководителем клуба "Поиск" и поручили вести поисковую работу по уточнению и дополнению областной Книги памяти, приобщая к этому школьников и взрослое население. На местах было труднее. Руководители районных предприятий и сельсоветов, куда обращался Удотов с предложениями поставить памятные знаки на месте умерших деревень, в ответ выразительно крутили пальцем у виска: кому нужна твоя деревня? Пусть знаки ставят те, кто села разрушал! Умерла так умерла. Скоро и мы там будем.

Но Удотов по привычке гнул свое. Первый памятный знак в Саракташском районе был установлен на месте бывшего хутора Павловка Второго Александровского сельсовета. Сегодня их уже более шестидесяти. А по области - около двухсот! Стараниями Удотова и юных краеведов только саракташская районная Книга памяти пополнилась 1683-мя новыми именами павших за Родину солдат. На полторы тысячи имен больше стало в Акбулакском районе.

Бывшие жители умерших сел сбрасывались на изготовление памятных знаков целыми семьями с внуками и правнуками, приезжали на их установку. Об акции прослышал и губернатор. Сам коренной сельчанин, он заметил с горечью: "Как будто Мамай прошел по нашим деревням!" Увековечение умерших сел было признано полезным в деле патриотического воспитания оренбуржцев. Поисковую операцию "Исчезнувшие села - незабытые страницы истории" Центра туризма и краеведения включили в Программу администрации области. Произошло это пять лет назад. С приходом нового руководителя Центра Л.Г. Усачевой работа вышла на новый уровень. Участвуя во всероссийском конкурсе по реализации федеральной целевой программы "Молодежь России", поисковая акция завоевала грант Министерства образования РФ. Правда, обещанных 35-ти тысяч рублей не дали до сих пор: программа есть, а денег нет...

Леонид Георгиевич по-прежнему живет в Саракташе. Его знают, многие перестали крутить пальцем у виска. Директор районной телефонной станции даже разрешил ему разместить свой штаб в конференц-зале и отвел параллельный телефонный номер для связи с миром. Аппарата не было и Удотов принес свой, старенький из дому. Через пару дней аппарат, оставленный без присмотра, был украден. Связь с миром Леонид Георгиевич поддерживает с помощью электрички, проезд в которой оплачивает из скромной пенсии. Ездить приходится много, но просить бесплатный проездной он считает неприличным. Область занята делами масштабными и ей некогда замечать такие мелочи.

Знак беды

Эту историю можно было бы ограничить рассказом о чудаковатом человеке, с устаревшими понятиями о долге и совести. Но она была бы неполной и не совсем точной. Инициатива в представлении многих так бы и осталась причудой, мало кому нужной формальностью или мелким делом, о котором забывают, едва его закончив. Если бы она не задела больных струн тысяч оренбуржцев по-настоящему. Речь идет не только о военной памяти. Многие из тех, кто жил в умерших деревнях, войны не знали или не помнили. Однако люди с готовностью откликались на обращения, не дожидаясь, пока под это подведут материальную или идеологическую базу. Сами ставили знаки и проводили встречи. Леонид Георгиевич признается, что во многих случаях руководители на местах оказывались глухи к призывам, школы вяло реагировали на инициативу, но откуда-то из городов, по неведомому деревенскому телефону вызванные, слетались переселенцы на родное пепелище, покинутое двадцать, тридцать лет назад.

На прошлогоднюю Троицу открыли памятный знак на месте самого крупного из исчезнувших в Оренбуржье сел - кувандыкского Крыма. И Крым и Рым изведали его жители за столетнюю историю. Двести шесть дворов насчитывало оно когда-то. Пел и трудился Крым, радовался и тужил. Пережил войны, революции, голод и лихолетья, но рухнул в семидесятых, не выдержав застоя, рутины, небрежения к деревне со стороны государства. Не по своей воле многие сельчане уезжали в города: закрывали медпункты, клубы, школы. Вроде, даже благо делали для людей, заставляя переселяться поближе к цивилизации, подальше от непосильного деревенского труда. Но матери плохой не бывает. Да и была ли она плоха, неказистая матушка-деревня? Четыреста с лишним человек приехало в Крым помянуть ее! Учитель истории Саринской средней школы В.Н. Сечнев, организовавший эту встречу, вместе со школьниками изготовил и установил памятный знак. Нет, не знак, памятник исчезнувшей деревне, укладу деревенскому, ее совестливости, нечеловеческой терпеливости, и, что бы ни говорили, нравственности высокой, которая всегда питала культуру и до сих пор разбавляет чистой водой мутную жижу массового духовного разврата, захлестнувшего общество.

В этот же день памятный знак открывали и на месте бывшей Московки. Сельцо было небольшое и мероприятие получилось не такое масштабное. Инициативу взяли на себя супруги Анна Константиновна и Анатолий Васильевич Захарчевы из Кувандыка. 78-летним пенсионерам, как водится, отказали изготовить знак и тогда они взялись за дело сами. Супруга держала металлическую пластину, а муж вырубал зубилом: "Село Московка 1900-1975. Малая родина". Бывший учитель истории В.И. Бабаков, покинувший село 45 лет назад, сохранил к нему трогательную любовь и нежность. Он вложил эти чувства в рукописную книгу об истории села Московки, которую назвал "Привет, деревня, которой нет". "Убедительно прошу, не думайте, что я пытаюсь собрать и склеить разбитое зеркало, чтобы дать полное отражение села Московка, - обращается автор к читателям - бывшим переселенцам. - Отнюдь. Понимая, что каждый осколок имеет свое отражение, я старался выстроить мозаику из тех осколков судеб отдельных сельчан, чья жизнь мне наиболее знакома. Если вы станете вспоминать свое родное село и думать о нем с теплом, как о хорошем добром знакомом, то цель этого повествования будет достигнута". Эту книгу, ставшую поистине поэтическим признанием в любви своей малой родине, с чувством восхищения и удивительного открытия могли бы читать не только бывшие односельчане Бабакова, но и многие соплеменники, по сути лишившиеся не только малой, но и большой родины. Наверное, сам собой отпал бы вопрос: о том, что заставляет бывших деревенских жителей ставить памятники на месте своих домов, своего детства. Ну, поставили знак, сами постояли и уехали. Никто ведь не будет здесь вечно стоять в карауле. Ничего рационального в этом нет. И все-таки, кажется, что это нечто большее, чем ностальгия. Исход деревни советских времен и нынешняя ее агония, возможно, пробудили генную память народа, заставили вспомнить о корнях. Царство, разделившееся в себе, не устоит. Город космополитичен по своей сути. Но дерево без корней засохнет. А корни наши в деревне. И все лучшее у нас оттуда же. Она полуудушенная и брошенная на произвол еще и кормит нас, и пополняет армию, и детей своих лучших отдает городу, не оставляя себе ничего. Перед Днем Победы, к которому деревенька наша имеет самое прямое отношение, по телевидению показали горький сюжет: паренька спросили, пойдет ли он в случае чего родину защищать?

- Эту? - зло кивнул куда-то парнишка. - Эту нет! В этом - наотмаш - ответе скрыто представление не об "этой", а о другой родине, которую он бы стал защищать. Из рукописной книги В.И. Бабакова я узнал такой факт. В сорок первом году в селе Московке было 60 дворов. Пятьдесят мужиков из них ушли на фронт. Двадцать пять полегли на войне. Двое посмертно стали Героями Советского Союза! Один из них повторил подвиг Александра Матросова. Они не делили родину на "ту" и "эту", она была одна. И не спрашивай, кто будет стоять у памятного знака. Она и будет стоять. Возле каждого знака умершей российской деревни.

... Через пятьдесят километров по Шарлыкскому тракту влево от асфальта идет дорога в мою деревню. Полтора десятка верст тянутся вдоль одинокой речки. На небольшом этом расстоянии две умершие на моей памяти деревни - Мериновка и Петропавловка. Небольшие одичавшие деревца на месте бывших палисадников да земляные холмики вроде тех, которые мучили загадкой в детстве. Такой же холмик на месте родительского дома. На нашей стороне речки не осталось ни одного строения. Деревня на другом берегу ушла далеко на гору. Не так давно почти вся она приезжала в город - хоронить мою маму, учительницу, выучившую читать и писать три поколения сельских жителей. Тихо старится в городе отец, в прошлом деревенский силач, восхищавший моих сверстников тем, что мог держать по мешку пшеницы в каждой руке.

Я поставлю палатку под отцовским состарившимся, как и он, кленом, наберу воды из родника, зажгу костер и проведу ночь на родине, слушая шум ветел над почти высохшей грязной речкой, в которой давно уже не водятся русалки, и урчание старой жабы, выползшей из разрушенного погреба. Если небо будет ясным, прямо над головой повиснет Большая Медведица. Когда-то она опиралась ручкой ковша на нашу печную трубу. Где бы я ни был потом, даже в Америке и Европе, я искал глазами это созвездие. Оно как-то странно успокаивало меня. Я знал, что если идти на него, откуда бы ты ни шел, то в конце концов придешь домой. Не знаю, зачем я приезжаю сюда. Я не становлюсь лучше, богаче, умнее. Но знаю, что стану хуже, беднее или свихнусь в этом безумном и жестоком мире, если однажды вдруг узнаю, что ни деревни, ни клена, ни одинокой речки больше нет на свете. Не доведи, Господи, до такой степени сиротства!

Николай Мельников

* * *

Поставьте памятник в деревне

На Красной площади в Москве,

Там будут старые деревья,

Там будут яблоки в траве

И покосившаяся хата

С крыльцом, рассыпавшимся впрах,

И мать убитого солдата

С позорной пенсией в руках,

И два горшка на частоколе,

И пядь непаханной земли,

Как символ брошенного поля,

Давно лежащего в пыли.

И пусть поет в тоске и боли

Непротрезвевший гармонист

О непонятной русской доле

Под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут дети,

Что в деревнях еще растут,

Наследство их на белом свете -

Все тот же черный рабский труд.

Присядут бабы на скамейку

И все в них будет как всегда:

И сапоги, и телогрейки,

И взгляд потухший в никуда.

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать хотя бы раз

То, как покорно, как безгневно

Деревня ждет свой смертный час.

Ломали кости, рвали жилы,

Но ни протестов, ни борьбы,

Одно лишь "Господи, помилуй!"

И вера в праведность судьбы.

Поставьте памятник деревне

На Красной площади в Москве.

Там будут старые деревья,

Там будут яблоки в траве...