Вячеслав Чернов

В тот год родители уезжали из своего родного села, уезжали навсегда. Дом уже был продан, распродано домашнее хозяйство и всё лишнее, нажитое годами, нехитрое имущество. За неделю до отъезда мы съехались вместе, чтобы в последний раз побыть там, где выросли, где прошли самые замечательные для нас дни детства и юности.

Несмотря на весну и май, настроение было грустное. Вечером долго сидели на крылечке, понимая, что это в последний раз. Вспоминали и вспоминали. Солнце медленно садилось за гору и лес. Благоухали запахами цветущая в саду сирень и недавно распустившиеся тополя. А на пруду недалеко от нашего дома пели соловьи. Сначала пели робко, потом все азартнее и громче. Пели, не прислушиваясь друг к другу. Казалось, каждый из них старался перепеть другого, а в результате получался удивительный майский соловьиный хор. С наступлением короткой весенней ночи посторонние звуки стихли, и тем явственнее звучали соловьиные трели. Даже расстроенные предстоящим прощанием с родиной мы не могли не обратить внимания на этот удивительный птичий концерт. Спать не хотелось, и все молча сидели и слушали. Такого многоголосого соловьиного пения мне не приходилось слышать больше никогда. Незаметно прошла ночь. Автобус в Оренбург, на котором мы уезжали, уходил в четыре часа утра, и стоя на остановке в ожидании его прихода невольно продолжали слушать этот удивительный прощальный птичий хор. Так и запомнился мне последний день пребывания в родном доме. Ночь, грусть, родители и сестры и эти удивительные соловьиные трели.

До этого я как-то не обращал особого внимания на пение соловьев. По весне оно часто сопровождало меня в моих походах на речку или пруд, и было чем-то неотъемлемым в окружающей меня природе. Но те соловьи заставили невольно слушать их, запали в душу, в душу, к тому же растревоженную прощанием со своей малой родиной.

Позже, будучи в Курске, мне подарили как местный сувенир пластинку с записью знаменитых курских соловьев на природе. Я много раз прослушивал ее, прослушивал и вспоминал. Вспоминал ту ночь, наших соловьев и всегда приходил к одному и тому же выводу: а наши поют нисколько не хуже.

Со временем у меня возникло необычное желание, возможно, навеянное впечатлением той ночи, увидеть соловья. И не просто увидеть, а увидеть именно поющего соловья. Я много раз подкрадывался к кустам, откуда разносилось их пение, но тщетно, увидеть соловья не удавалось. Соловьи пели, пели где-то рядом, именно в том кусту, около которого я находился. Песнь раздавалась буквально в полутора-двух шагах, но разглядеть певцов было невозможно. Они так умело маскировались, скрывая свой талант от посторонних взглядов, что никакие ухищрения не позволяли заметить их среди листвы. Пытаясь все-таки разглядеть этих удивительных певцов, потихоньку раздвигал ветки кустарника, но любое неосторожное движение, настораживало солистов, пение прекращалось, порой мелькала тень вспорхнувшей и улетающей в глубь леса птички.

В конце концов я разуверился в успехе своей затеи. Но однажды случай все-таки столкнул нас - солиста и слушателя - друг с другом.

Возвращаясь пешком с дачи и подходя к забору домика на соседней улице, я вдруг внезапно услышал совсем рядом, прямо над головой, соловьиную трель. Сидел ли соловей раньше там или только что прилетел, сказать было трудно. Но зато как сидел. Сидел на открытой засохшей ветке вишни прямо у забора, на самом верху, совершенно открыто и пел. Пел громко, увлеченно, меняя интонации и звуковые коленца, и ничего не замечая вокруг. Это был солист, солист с хорошо поставленным голосом, громким, заглушающим все весенние звуки вокруг. Чтобы не спугнуть певца, я остановился и замер в нелепой позе, разглядывая его. Небольшая, невзрачная, как мне показалось, серовато-желтая птичка, сидела на ветке и наслаждалась весной, своим талантом и оглушала округу изумительными трелями. Периодически она прекращала пение, зорко оглядывалась вокруг, явно не придавая значения моей нелепо застывшей фигуре. Успокоившись, пела вновь и вновь. От вынужденной неудобной позы тело мое устало, и в одну из пауз я не выдержал и шевельнулся. Заметив движение, соловей вздрогнул, прижался к ветке, после чего моментально вспорхнул и скрылся в распускающихся ветвях дикорастущей ирги.

Все. Концерт был окончен. Спустя какое-то время, в кустах на берегу Микутки, озера около наших дач, послышалась другая песнь соловья. Был ли это тот самый певец или иной, сказать было трудно. Но этот сольный концерт, как и тот ночной хор, запомнился. Запомнился и своей удивительной песней, и своей необычной смелостью.

Домой шел медленно через заброшенные зеленеющие совхозные поля. А в ушах все звучала и звучала песнь. Песнь радости, песнь приветствия весны, а может, означающая и еще что-то, чего нам людям, наверное, никогда не понять.