Александр Старых

Автор изданного в Бузулуке сборничка в дополнительной славе не нуждается. Ему принадлежат двенадцать книг стихов и прозы, изданных в стране и за рубежом, в том числе и популярного исследования "Лес и мастерская", а также перевода знаменитой "Влесовой книги", впервые опубликованной, кстати, пару лет назад в "Вечернем Оренбурге" и лишь потом - с большим восторгом - в журнале "Молодая гвардия".

Он лауреат многочисленных литературных премий, переводчик с тюркского, исследователь творчества Державина, Пушкина, Тютчева, Бунина, Есенина и других. А еще - известный художник, действительный член-корреспондент Петровской Академии наук и искусств. Живет в Великом Новгороде. Не перечисляем других его званий и наград, ибо и без того понятно, что нет нужды этому человеку лезть напоказ с пустопорожней книжицей, как это делают многие земляки-оренбуржцы (и далеко не только они), побрякивая регалиями и жалкими грошиками талантов. Но и ему (и именно ему), так и не сумевшему, несмотря на все заслуги перед отечественной и всечеловеческой культурой, найти деньги для издания своего грандиозного и уникального научного труда "Русский пантеон", было радостно узнать, что в городе его детства и юности с помощью меценатов отпечатали в местной типографии небольшую книжку из нескольких эссе, очерков и рассказа, названную "Дождь золотой".

Бузулучанам в первую очередь хотелось, конечно же, выделить и обособить в творчестве крупного российского литератора именно свои, бузулукские мотивы. Но этнография и география - не главное в произведениях, вошедших в сборник.

О чем бы ни писал русский писатель (не по определению, а по духу), какими бы ни были его герои и обстоятельства, в которых они живут, проза это или поэзия, - прямо или косвенно он неизменно отвечает на вечные вопросы - кто мы? зачем? для чего живем и куда идем?

Эссе Евгения Курдакова (а речь идет именно о нем) пронизаны ностальгией по ушедшему веку, времени, похожему на безжалостную и беспроглядную ночь, где яркой вспышкой явится человеческая жизнь, на мгновение озаряя прекрасным светом все вокруг, и сгорает, исчезает в вечности, подчиняясь законам бытия.

Удержать мгновение, испить его до донышка, все понять и все простить, если можно, благословить и оставить тем, кто идет следом все то, "чем душа была богата" - стремление близкое каждому человеку, думающему о смысле жизни.

Книга Е. Курдакова не для торопливого, бездумного чтения, на которое рассчитаны бесчисленные ныне литературные поделки. Это не чтиво, а несуетный разговор с читателем человека, знающего цену веку и людям, жившим в нем.

"Рассказать об этом меня окончательно подтолкнула простая и неожиданная мысль, что вот кончается век, даже и тысячелетие, проходит жизнь, начинается то полупрозрение, которое определяет и новое отношение к прошлому, не как к перечню забот и обид, а как к пространству общего и невозвратимого проживания, которого, конечно же, уже ни изменить, ни переделать, но можно, в лучшем случае, лишь попытаться сохранить черты его, уходящие прочь и навсегда, - типы и характеры нашего общего века".

Одно из эссе сборника "Семейный альбом" пару лет назад уже было опубликовано в нашем "Вечернем Оренбурге". В каждом доме есть такие альбомы с пожелтевшими фотографиями - "там где мама молодая и отец живой". Это вроде пуповины, которая связывает нас с предками, историей семьи и родины, без которых человек - катун, как говорят в деревне, - перекати-поле. Но, к сожалению, последних становится все больше. И небрежение фотографиями старших родственников, в лучшем случае пылящимися в дальних ящиках, есть знак не просто равнодушия, но и вырождения породы.

"Сколько брошенных деревень на Руси, где в покинутых домах вместе с различным хламом остались никому не нужные альбомы, портреты и большие рамы с наборными фотографиями, предмет и примета, характерные именно для русского деревенского быта, эта трогательная привычка к тому, чтобы родное всегда было рядом... Они валяются на полу, дотлевая вслед за теми, единственными, чьей памяти они были верны и кем были бережно и трепетно хранимы...

И дело не в равнодушии поколения "пепси-колы", как спешат некоторые окрестить своих же детей, забывая собственную беспамятливость. Дело в затянувшейся на столетие исторической саморазрушительной бестолочи, обесценившей не только память, но и самое себя, когда лишь сиюминутное, вещественное и конкретно-зримое становится главной ценностью..."

Перелистывая вместе с автором его семейный альбом, вглядываясь в фотографии отца, матери, погибшего на войне, и неизвестного, но родного и понятного ему дяди Васи, бабушки Домны и других, невольно тянешься и к своим альбомам, и за родными лицами вдруг оглушительно встает эпоха, участниками и очевидцами которой еще недавно были и все мы и которая исчезла на наших же глазах. И это открытие наполняет особым, щемящим чувством твое сегодняшнее "я".

"И когда становится особенно тоскливо, я думаю, что, конечно же, не может быть на этой земле вечной и заведомой обреченности, не для этого жизнь дана, и не для этого нужно теребить и перебирать дни прожитые, и листать альбомы, едва не плача от бессилия перед бытием. Была, была и радость, и счастье истинное, порою и тогда, когда совсем и не думалось, что вот это твое мгновение и есть счастье. И оно, кстати, и должно быть таким, неузнаваемым при жизни, оно только в мимолетности и бывает, на секунду, под вздох и улыбку, синим ветром, лучом золотым, тенью легкой, скользящей... Вот как на этих совершенно случайных фотографиях".

Приглашая к сопутствованию (выражение Е. Курдакова), автор сам часто увлекается "сослагательностью" жизни. В великолепном по изложению и блестящем по форме эссе "Когда б не смутное влеченье" он проникает сквозь время, чтобы хотя бы на миг ощутить себя и сделать нас современниками великого нашего поэта Пушкина, в один из дней сентября 1833 г. пересекшего маленькую крепостцу, теперешний районный городок Бузулук, где жил когда-то автор и где похоронена его мать.

"И это - не от тщеславного стремления приобщиться косвенно к великому или уловить некий тайный знак в воображаемом пересечении судеб (мало ли людей живут в тех же домах, и ходят по тем же дорогам, где бывал и ходил живой Пушкин?), - в этом смутном влечении к постоянному сопутствованию, может быть, самое главное - это само влечение, которое уже вошло в плоть и кровь и стало внутренне привычным и почти родным...

И если бы вдруг оказалось, что Пушкин на самом деле миновал мою родину, маленькую крепостцу Бузулук, и проехал гораздо севернее (что, в общем-то, вполне возможно), я лишился бы чего-то важного для себя, к чему привык давно и накрепко..."

"Мне хочется сейчас, чтобы здесь, у постоялого двора Пушкина встретил бы снеговой заряд, вполне уже возможный в этих местах в это время. Чтобы коснулось его именно там беспощадное в своем равнодушии сквозящее облетание множеств. И мне хочется этого не для вящего эффекта или собственного удовольствия, а для того, чтобы самому осязаемо почувствовать единую волну времени, слепое его движение, где все-таки мы все переплетены нерасторжимо и навеки..."

Ощущение "единой волны времени" связывает нас и с героями очерка "Мы не от старости умрем" - членами БОМПа (Бузулукского объединения молодых поэтов), задиристыми и чистыми стихотворцами, искавшими свою эстетику и свой путь в литературу в начале 60-х. Многие из тех молодых и талантливых людей, рыцарски относившихся к поэзии, судя по задаткам, могли бы вырасти в громкие и известные имена, но не стали таковыми. Ребят разогнали, сломали и у многих отбили вкус и охоту к творчеству не только в литературе, но и в жизни. Во времена идеологического мракобесия эти вопросы в провинции решались очень просто.

"Несколько мерзавцев, провинциальных журналистов и чиновников, привычных стукачей и бесплатных сексотов, обозленных самостоятельностью молодежной группы, ее популярностью в городе, разыграли тогдашнюю политическую ситуацию борьбы с... черт его знает, с кем тогда в очередной раз боролись...

Сляпали гнусный фельетон, который назывался "Бузулукские евтушенки", под какой-то очередной разносный партийный пленум для рапорта на верха, дескать, и мы на страже... Началась кампания... В провинции-то не в Москве, все было предельно нагло, грязно и грубо... Вызвали, накричали, запретили печататься, приставили стукачей, кто-то и работой поплатился".

Один из жизненных парадоксов заключается в том, что автор "Бузулукских евтушенок", из жалости обозначенный в очерке инициалами Л.Б., и сейчас просвещает и воспитывает читателей оренбургских газет, и даже руководит литературным союзом, идеологической доминантой в произведениях которого является ненависть... к коммунистическим временам.

Впрочем, такой ли уж это парадокс?

Вспоминая прошлое, автор очерка думает не о мести или суде.

"Ведь если мы не вспомним и не запечатлим правду, то ее запечатлят все эти Л.Б., оболгав и исказив до неузнаваемости. И если и вспоминать что-то, то не для сведения же счетов или суда запоздалого и неправого уже просто потому, что мы все были жертвой своего времени и никому из нас не дано было встать над ним, над его нравами и порядками, над его жестокостью и равнодушием, встать над собственной жизнью..."

Те, кто знают пресловутого Л.Б. в жизни, не сочтут это стремление преувеличенным, ибо правду любить и врагов прощать - свойство высокого таланта, а не литературной посредственности, паразитирующей на любой эпохе.

И все же главное в произведениях сборника "Дождь золотой" даже не утверждение истины, а простая мысль, возникшая у молодого героя из эссе, давшем название книжке, о том, что "жизнь не бывает напрасной, каждый ее момент - это накопление души, что ничего не забывается, но, лишь видоизменяясь, возвращается рано или поздно, но не для сравнения, а для восполнения, чтобы помочь увидеть мир в нерасторжимом божественном единстве".

В мире, существующем в "душевном" измерении, нет ни прошлого, ни настоящего, а Пушкин и Абай, мать и отец, гонимые поэты и гонитель Л.Б. - часть нерасторжимого целого, уникального и неповторимого подарка судьбы, похожего на звездный поток Леонидов, изредка прилетающий к Земле. Главное, не проспать его и успеть захватить хотя бы свои "полторы звезды".

"Да, конечно же, существует нечто независимое от нас, которое всегда рядом и с нами, мы пронизаны этим насквозь, как космическими лучами. И нам только мнится, что мы автономны и самостоятельны, это грешно и не нужно, на самом деле мы целокупны и подбожественны, все рядом и в нас: и прошлое, и настоящее, где нет числ, просчета лет и сумм, есть просто Жизнь, свет ее золотой несказанный, а остальное - от лукавого..."