Ученица шестьдесят четвертой школы г. Оренбурга Елена Лисина представила на литконкурс цикл рассказов. Один из них "Прощеное воскресенье" предлагаем нашим читателям.

Прощеное воскресенье

Елена Лисина

В читальном зале библиотеки было тепло и уютно. Свет, врывающийся в обширное помещение полукруглой формы через чистые оконные стекла, ярко освещал все его просторные углы и закоулки, перегороженные там и сям многочисленными этажерками, шкафами, каталожными ящичками-тумбочками.

Валентина сидела за одним из столиков читального зала. Это была девушка среднего роста. Мелкие черты ее круглого лица вызывали к себе расположение. Густые и пушистые, остриженные выше плеч темно-русые волосы с глубоким отливом червонного золота всегда служили украшением ее гордой головы. Но в тот момент, когда солнечные лучи, проходя через частую сетку занавесок, пронизывали буквально каждый волосок ее простенькой прически, создавая вокруг головы и плеч замысловатые воздушные узоры, они были просто бесподобны.

И все же Валю нельзя было назвать красавицей даже в сильном преувеличении. Она могла казаться миловидной благодаря своему личному обаянию, хотя сама девушка справедливо считала, что ее внешность страдает от отсутствия в ней показной яркости, никогда не производя броский эффект, особенно при первом впечатлении.

Сейчас Валя тихо сидела, уткнувшись в книжку "Золотое кольцо", листая страницы, вверху на которых было напечатано: "От Москвы до Сергиева Посада", и вполуха прислушивалась к беседующим за соседним столом. Там сидели люди, арендовавшие зал для проведения организационного заседания какого-то делового клуба.

На душе у девушки царило оживленно-радостное настроение. Когда уставали читать глаза или писать рука, она, разминая затекшие пальцы, переводила взгляд на огромные окна, откуда открывался вид на просторы, не стесненные современными многоэтажками: загибающаяся кольцом дорога уходит вдаль, а за узкой полоской лесонасаждений - проспект и площадь с возвышающимся в центре памятником Гагарину.

Закончив писать конспект, она еще немного посидела, слушая заседание и лениво листая книжку, а затем заспешила собираться, ведь сегодня был Прощеный день.

Странно, но еще совсем недавно девушка не стала бы придавать значение какому бы то ни было церковному, тем более - православному событию. Раньше оно всегда связывалось у нее в сознании с официальной казенщиной, а восприятию красочных, но немного скучных обрядов мешал некий страх.

Он был диким и необузданным, и девушка, тогда еще полуребенок, полуподросток, никак не могла понять, откуда берут начало корни этого странного, кошмарного страха.

Но в жизни почти каждого человека свершаются порой удивительные события, на первый взгляд вроде бы совсем незначительные, а на самом деле - полные силы, противостоящей злобе и перевертывающей всю жизнь, все мысли и взгляды, все чувства и ощущения.

Такие события происходили и в жизни Валентины. Рамки маленького рассказа не могут вместить в себя описания этих необычных событий. Часть их уже оставили свои следы на бумаге, еще несколько готовятся это сделать в будущем.

Коротко можно сказать лишь то, что мысли, чувства этой девушки изменились под влиянием слов, слов - не произнесенных, а написанных, но адресованных не ей, а человеку родственному, одному из самых ей близких.

Почему эти письма так изменили ее, Валя и сама не смогла бы объяснить, но чувствовала, что уже многое стало не таким, как было, собственное восприятие мира ощутимо менялось - правда, не в считанные дни и недели, а в месяцы.

Порой она горько сознавала, что у самой же себя вызывает гадливые ощущения и что ненавидит и презирает собственное физическое "Я", и пылко его презирает.

Жгучая раздражительность на себя неистовыми волнами вспыхивала иногда в ней так же часто, как и семейные неурядицы и катастрофическое недопонимание друг друга.

Случалось и так, что она попросту опасалась доверяться кому-либо из семьи. Слишком непохожими день ото дня становились их и ее представления о мире, чтобы можно было заводить доверительные разговоры.

Но эта непохожесть вовсе не говорила о том, что Валя просто не знала жизни, в отличие от своих домашних. Как раз наоборот, некоторые ее явления она воспринимала с более обостренной чувствительностью и гибкостью, ей было легче понимать более широкий спектр событий, и она могла свободно участвовать в этих событиях и одновременно не находить особой разницы между ними и своей стихией, то есть личным, внутренним мирком.

Одевшись, девушка вернула книжку заведующей залом, попрощалась с ней и вышла на улицу. Остановка располагалась в нескольких метрах от библиотеки, и Валя преодолела их бегом, чтобы вовремя успеть на появившийся за углом автобус, который она увидела, выйдя на парадное крыльцо.

До дома девушка добралась благополучно, надеясь, что оставшаяся часть дня будет такой же хорошей, как и прошедшая.

К сожалению, все ее надежды оказались тщетными.

Веселая, она пришла домой и, быстренько разувшись, сняв шапку и шубу, поприветствовала маму и брата.

Ей сейчас хотелось улизнуть из дома под каким-либо благовидным предлогом.

- Сходи-ка в магазин, а потом поешь,- обратилась к ней мать из кухни, когда Валя прошла в свою комнату.

- Да, я быстро смотаюсь туда-сюда, но только переодеваться не буду, потому что мне к Ксюшке срочно нужно ехать, отозвалась она на мамино замечание.

Ее маме послышалось, что она сказала что-то оскорбительное. Поэтому Вале удалось восстановить кратковременное перемирие и одеть верхнюю одежду только через несколько минут препирательств.

Придя из магазина, она наскоро расправилась с легким обедом и попробовала поговорить с мамой. Но ничто на этот раз не помогало, потому что вместо разрешения уйти на два-три часа Валя получила решительный отказ.

- Никуда я тебя не пущу, - заявила мама. - Собралась не знай куда. Что еще за новости?

- А куда я могу ходить? Куда? - вдруг запальчиво выкрикнула Валентина, и глаза ее наполнились слезами. - Ты прекрасно знаешь, куда я хожу в последнее время. В церковь... Да, да, туда... А почему не сказала сразу. Потому что не заблуждаюсь на этот счет: вам с отцом это кажется не просто смешным - маразмом. Особенно ему. И вы этого не понимаете. Приходится выдумывать разные предлоги...

- Если бы ты сказала сразу, то я что - не отпустила бы разве тебя, а? - отвечала Валентине мать. - Я б и отцу не сказала. Неужели я ему все о тебе говорю?

- Все... Все...

И был скандал... Жестокий... Без хлопанья дверями и метания стульев... Но с упреками, слезами. И от этих слез, от этого меланхоличного сидения на стульях, от такой перебранки - еще более жестокий.

Под конец Валентина сказала, опустив голову:

- Прости, прости меня, мама. Но знаешь, я уже сама ничего не понимаю... Прости все равно. Только прошу, отпусти меня сегодня. Я сейчас за солью в магазин сбегаю и пойду, хорошо?

- Еще чего удумала. Поздно уж.

- Да нет, не поздно. Мне все равно - хоть на десять минут. А сегодня, к тому же, праздник!.. Позволь мне, мама, пожалуйста, пожалуйста!..

- Праздник, - зло пробормотала мать в ответ. Праздник... у всех праздники. У меня вот каждый день - праздник.

И громыхнув кастрюлей в раковине, мама спросила у Валентины или, вернее, утвердительно сказала: ты хотела б жить вот так, как я? Нет ведь? Ну, так вот. А мне каково?..

Валя бессильно опустила руки. Что тут можно было сказать? Ничего... Ничего больше не осталось: ни одной здравой мысли, ни одного отрадного ощущения. Только вечная женская драма. Счастье, никогда не перестающее быть печалью...

- Я пошла за солью, - устало сказала девушка, прервав усилием воли вереницу бесплодных мыслей.

- Возьми полиэтиленовый пакетик, - так же устало отозвалась ее мама.

Вернувшись из магазина, она поставила пакетики с солью в шкафчик на кухне, подошла к маме и робко заглянула ей в глаза:

- Пожалуйста, отпусти меня... Мама, по-видимому, колебалась, не зная, что ответить. Но тут раздался звонок в дверь: это пришла бабушка. Поздоровавшись с дочерью и внучкой, она разулась и прошла к дверям одной из комнат.

- Бабуля, передай мне, пожалуйста, черную маленькую сумку... Она там лежит, у дверей, - попросила Валентина.

- Куда ты идешь? - спросила у нее та, передавая ей сумку...

- Да ты же знаешь, знаешь... Ей почему-то стыдно было теперь говорить обо всем этом именно с ними. Ты знаешь, знаешь... Но я не могу сейчас... Прости меня, прости. И она выбежала в коридор.

- Ты обязана вернуться раньше семи, - нагнал ее голос матери. И бабушкин: "Да куда же ты?"

Валя взглянула на часы: двадцать минут шестого... Она отчаянно нажимала на кнопку вызова лифта уже в течение пяти минут, но все было безрезультатно. Кабина разъезжала от одного этажа к другому и объездила, наверное, за это время почти все этажи, кроме шестого.

Отпустив кнопку вызова, она не стала спускаться по лестнице. Ее просто охватило отчаяние, и она подошла к ведущей в квартиру двери. Постояв около нее несколько минут, она смогла подслушать пару-другую фраз, из которых заключила, что мама не сказала бабушке ничего конкретного, скорее всего, они просто разговаривали о ней. Вечер был для всех безнадежно испорчен. И Валя почему-то подумала, что должна пожертвовать своим самым горячим желанием и остаться дома, никуда не ездить. И это желание, - как жертва на алтарь всепрощения. Особенно сегодня, особенно сейчас... Сейчас, когда она не только мысленно, но и вслух, до слез просила прощения у всех и за все.

Девушка нажала на звонок. В квартире, конечно, ее встретили с удивлением. Следующий час был, наверное, самым мучительным за последнее время. Как всегда, ей припомнили все мелочи и все более или менее значительные проступки: и каждое необдуманно вырвавшееся слово, и неправильно истолкованный ими взгляд, жест и непонятый ими поступок.

Она сидела в кресле и молчала, а мысль была лишь одна: "Господи! Прости меня за все... Прости мне и свое, и чужое, и вольное, и невольное, и прошлое, и настоящее, и вчера, и сегодня, и мысль, и поступок, и слово, и действие. Прости! Прости!.. Прости!.."

И казалось девушке, что ни мысль это, а крик отчаяния и боли, стыда и печали вырывался с тоской, с кровью откуда-то из темных недр ее презренного "Я" и летел теперь далеко-далеко: то ли в гордую синь небес, то ли куда-то за невидимые горизонты, в вечность.

"Кто скажет, куда? Кто знает?..

Лишь через час или полтора Валя стала собираться выносить мусор. Но и тогда она не могла отрешиться от своих мыслей. Настроение у нее было чересчур подавленное, когда она, поставив мусорное ведро у кирпичной стены дома, побрела по узенькой, протоптанной в высоченных сугробах тропиночке. Голова кружилась от обилия и пестроты переполнявших ее безрадостных мыслей, глаза не различали холодных красок и ледяного сияния окружающего пространства. Валя целиком ушла в себя. Внезапно ее кто-то окликнул: "Девушка..." Валя резко обернулась. Около нее стояли две девочки. Одна - высокая, худенькая, лет двенадцати-тринадцати. Вторая - еще совсем маленькая, лет пяти. Обе одеты плохо: демисезонные, без теплой подкладки плащики, на головах - то ли платки, то ли какие-то шарфики.

Валя в недоумении смотрела на них, между тем как старшая сказала ей:

- Девушка, не вы ли потеряли льготный проездной? И добавила: - У аптечного киоска, вон таа-а-ам!

Махнув рукой в сторону, она протянула Вале этот проездной, и та, еще не взяв его в руки, узнала, кивнула:

- Да, мой, потерянный на днях неизвестно где. Вот на нем и фото четырехлетней давности. Фамилия, имя, отчество. Но ведь ни адреса в нем, ни других сведений...

Все произошло очень быстро. Валя только потом подумала, что все-таки где-то видела этих девочек, эти лица, но где - этого она никак не могла вспомнить. Пока Валя, обернувшись к тому аптечному киоску, соображала, где и когда это случилось, они просто исчезли так же неожиданно, как появились. Она даже не успела сказать им спасибо. Валя быстро подбежала к углу, за который они могли бы завернуть. Но их не было и там... Она еще минут пятнадцать-двадцать, в ожидании мусорной машины, пробродила в недоумении, сжимая в руках проездной.

Может, это знак того, что ты меня прощаешь, Господи? - Валентина была готова поверить и в это, перенервничав, и уже устав от бесконечных, да и бесполезных мыслей.

Вернувшись домой, она рассказала все маме с бабушкой. Они уже тоже отошли сердцем и вели себя так, будто ничего особенного полчаса назад не было. Валя тоже долго не могла злиться на своих домашних, ведь она, все-таки, любила их. И радовалась вместе с ними, рассказывая им о пропаже и неожиданном возвращении своего проездного.

Затем мама с братиком стали собираться на улицу, а бабушка задержалась. Она, видно, хотела поговорить с Валей и этот разговор надолго запомнился им обеим. Он был мягким и непривычно откровенным. Такие разговоры умела вести бабушка - и, пожалуй, только она одна. И за этой беседой они просидели гораздо дольше, чем рассчитывали...

Когда в квартире никого, кроме нее, не осталось, Валя прошла в свою комнату и, не включая света, бросилась на диван и... разрыдалась, забившись в тяжелых конвульсиях истерики.

Вечер прошел довольно мирно. Лишь на душе у Вали оставался грустноватый осадок. И девушка почувствовала даже какое-то облегчение, когда все легли спать, а она села, наконец, за свой стол и склонилась над книгой, давно отложенной для чтения.

Наступила полночь. Девушка выключила настольную лампу и подошла к окну. На темном небе ярко сверкали крупные звезды. И вместе с боем часов одна из них сорвалась со своего места и стремительно полетела к мрачному горизонту, будто торопя тех, кто случайно увидит ее падение: "Загадаешь желание?.. Успеешь ли?.."

Девушка тихо улыбнулась. Теперь она чувствовала, что весь осадок растворяется, и уже ушла куда-то печаль, и затаилась где-то далеко обида на своих родных...

Все течет, все меняется, а память о добром, хорошем тоже остается, как и чувство злобы или обиды.

Вот и звезда упала. А вместе с нею кануло в Лету еще одно Прощеное Воскресенье.

И наступил Великий Пост.

Прости нас, Господи!