Инна Зубова

Вспоминая о приезде А.С.Пушкина в Оренбург, ни один исследователь не может обойти вниманием личности В.И. Даля и его воспоминаний о встречах с поэтом в нашем городе. И многие при этом повторяют мнение члена Оренбургской Архивной комиссии и автора книги "Пушкин в Оренбурге" Д.Н. Соколова (1916 г.), считавшего, что Даль вольно или невольно преувеличил свою роль в жизни Пушкина во время пребывания поэта здесь.

У меня же не только не складывается такого впечатления, но, наоборот, кажется, что Владимир Иванович сознательно избегает в этих воспоминаниях всякого лишнего упоминания о себе. А жаль!

Как много можно было бы узнать о нем самом, если бы он писал по принципу "Я и Пушкин".

Наверно, свою встречу с поэтом в Оренбурге Даль мог бы описать примерно так: "Я возвращался из долгой командировки по зауральским степям, куда послан был военным губернатором В. А. Перовским вскоре после приезда моего в Оренбург в июле 1833 г. Мысли мои полны были Юленькой, с которой мы повенчались в начале лета, которую я привез затем на новое место моей службы и вскоре вынужден был оставить более чем на месяц. Однако должен был я, не мешкая, не заезжая домой, явиться с докладом к начальству.

Каково же было мое удивление, когда в кабинете Василия Алексеевича увидел я Пушкина! - Не ждали, Владимир Иванович?"

А как начинаются воспоминания Даля на самом деле? - "Пушкин приехал, нежданный и нечаянный..."

Удели автор чуть больше внимания собственной персоне, и мы бы от него самого, а не из писем девицы Ворониной знали, что Пушкин был у него в гостях. Мы узнали бы, о чем гость и хозяин разговаривали и над чем смеялись в кабинете, когда две девицы, взобравшись на дерево, смотрели на них в окно, но не могли услышать ни слова из-за двойных рам. Мы бы точно знали, остался ли в тот вечер Пушкин ночевать у Даля, или вернулся к Перовскому.

Мы, может быть, сейчас не ломали бы копья над другим легендарным вопросом - провожал ли Даль Пушкина в Уральск.

Ну, что стоило Далю ввернуть в воспоминания, например, такую фразу: "Жил я в доме Звенигородского, между Неплюевской и Орской улицами, там через год и старший сын мой родился..." Нет, не написал. И только совсем недавно стало известно, где поселился Даль по приезде в Оренбург. Это удалось узнать благодаря профессору Оренбургского педуниверситета А.Г. Прокофьевой, опубликовавшей найденные ею в Рукописном фонде Пушкинского Дома три главы из воспоминаний дочери Даля Екатерины, касающиеся жизни ее отца в Оренбурге. В.В. Дорофеев, краевед, доцент того же педуниверситета, внимательно прочитав эти воспоминания, сверил их с планами города того времени и установил местонахождение дома, отмеченное теперь мемориальной доской.

"Оренбургские" главы из воспоминаний Екатерины Даль были напечатаны в первых двух номерах альманаха "Гостиный Двор" в 1995 г. В своих комментариях к ним А.Г. Прокофьева познакомила читателей с печальной судьбой мемуаров. Екатерина Владимировна Даль начала печатать их в 1878 г. в журнале "Русский вестник". Повествование дочери, построенное на рассказах отца, оборвалось на 1833-м годе. Дальнейшей публикации помешала, скорее всего, критика современников. Эти критические замечания, как и предположения вышеупомянутого Д.Н. Соколова, прилежно повторяют многие исследователи нашего времени, широко пользуясь, впрочем, воспоминаниями дочери Даля.

Давайте же перелистаем заново страницы "Русского вестника" (том 142, июль 1878 года), чтобы увидеть, как эти воспоминания дополняют то, что говорил о себе сам Даль, и то, что написано о нем другими близкими ему людьми. А говорить о себе Даль не любил. Все его автобиографические очерки написаны сухо и кратко. Временами он прямо-таки протестовал против интереса к своей жизни. Когда его уговаривали писать мемуары, отвечал: "Записки могут, главнейше, относиться до личности пишущего или до современных ему событий. Первое считаю слишком ничтожным, второе мне не под силу". Сегодня мы, разумеется, не можем согласиться с этим заявлением. Чем больше становится известно о В.И. Дале, тем он интереснее для нас как личность.

А о том, как он умел описывать "современные ему события", можно судить и по другим его воспоминаниям о Пушкине. Как известно, через три с половиной года после поездки в Оренбург великий поэт умер на руках Даля, который оставил нам, несомненно, лучшее описание последних часов жизни гения, человека, друга.

Писатель Андрей Печерский (П.И. Мельников), ученик Даля, и академик Я.К. Грот, с которым Даль сблизился в последние годы жизни, написали о нем талантливо и ярко, оценив в своих биографических очерках его вклад в литературу и с любовью представив читателю Даля-человека. Воспоминания литератора-любителя Екатерины Даль, конечно, менее квалифицированны. Однако нельзя сомневаться, что в кругу семьи Даль рассказывал о себе больше, чем даже самым близким друзьям, и Екатерина Владимировна искренне хотела сообщить об отце то, чего не знали другие. Временами при чтении создается впечатление, что она подражает стилю Даля. Вероятно, так получается из-за желания автора как можно точнее передать речь рассказчика. И хотя местами воспоминания грешат некоторой бессвязностью, мы, читая, видим живого Даля, слышим его голос, и часто бывает достаточно нескольких слов автора, чтобы познакомить нас с тем или иным близким Далю человеком.

Первая глава мемуаров посвящена семье Екатерины Львовны Соколовой, второй жены Даля и матери автора. Особое место Екатерина Владимировна отводит сведениям о деде, Льве Васильевиче, герое Отечественной войны 1812 г., которого наш читатель хорошо знает по публикациям историка В.Г. Семенова. В мемуарах повествуется, как Даль спас жизнь будущего тестя, сделав ему операцию. Несомненно, со слов матери записан романтический рассказ о том, как Катенька Соколова, только что вернувшаяся из Петербурга, где закончила Патриотический институт, впервые увидела будущего мужа на пороге комнаты, ярко освещенной солнцем.

Вторая глава посвящена родителям отца и также содержит множество трогательных семейных подробностей. Здесь, например, рассказывается, как доктор Иван Матвеевич Даль, человек, вообще-то замкнутый и довольно суровый, любил сам баюкать сына "и всегда звал при этом на помощь дочерей, Паулину и Александру". А вот мать Даля не пела колыбельных, поскольку "не любила петь песни зря (у нее был голос европейской певицы). Утверждая, что в детях следует развивать слух с колыбели, она не иначе пела им, как наигрывая в то же время песнь на фортепиано".

В одной из автобиографий Даль написал, что его мать звали Мария Фрейтаг. Екатерина Владимировна называет свою бабушку Юлией Христофоровной Фрейганг. Трудно сказать, кто из них неточно назвал девичью фамилию. Упоминание разных имен можно, по-видимому, объяснить тем, что лютеранин при крещении получает не одно имя. Однако лютеране, живущие в России, обычно использовали только одно. Что касается матери Даля, то в различных адресованных ему письмах передаются приветы "Ульяне Христофоровне", а Ульяна или Юлиана - вариант имени Юлия.

В воспоминаниях внучки Юлия Христофоровна изображена прежде всего как требовательная учительница, которая не только дала начальное образование своим шестерым детям, но и зарабатывала уроками. Как девочек, так и мальчиков она обучала не только "наукам", но и различным рукоделиям, и впоследствии Владимир Иванович "часто говаривал, что никогда не быть бы ему таким искусным хирургом, если бы пальцы его не были приучены к мелкой женской работе".

Сам Даль подтверждает, что его мать была замечательным педагогом. В одной из автобиографий он пишет: "Мать разумным и мягким обращением своим, а более всего примером, с самого детства поселила во мне нравственное начало, окрепнувшее с годами и не покидавшее меня во всю жизнь... Я сознаю это благое влияние материнского воспитания, и сын мой, ею же воспитанный, говорит о себе то же".

Тринадцати лет Даль вместе с братом Карлом, который был на год моложе, был отправлен из Николаева, где в это время служил отец, в Петербург для учебы в Морском корпусе. Учился он хорошо, но воспитание в этом учебном заведении было настолько бездумным и бездушным, что о корпусе Даль впоследствии вспоминал с неизменным отвращением, которое выразил и в повести "Мичман Поцелуев", и в своих статьях о воспитании. Рассказывая об этом, Екатерина Владимировна вспоминает, как однажды отец, сосредоточенно чем-то занимавшийся, неожиданно расхохотался, и на вопрос, над чем он смеется, ответил, что ему вдруг вспомнился один из преподавателей корпуса, "осел, как есть осел!"

В 1819 году Даль был выпущен из корпуса мичманом и по его прошению направлен служить в Николаев, где по-прежнему жили родители. Через год туда же приехал и Карл. Еще через год умер отец, оставив младших сыновей совсем еще детьми, а старших - настолько юными, что они еще не могли материально помогать братьям. Поэтому четырнадцатилетнего Льва, любимого брата Даля, взял в свой полк юнкером муж сестры Александры, артиллерийский офицер Кистер. Мать с младшим сыном Павлом через некоторое время переехала в Дерпт, где ей проще было зарабатывать уроками и учить мальчика.

Но до этого Юлии Христофоровне пришлось пережить крупную неприятность, постигшую старшего сына. В 1822 г. В.И. Даль был арестован и предан военному суду за приписанную ему эпиграмму на командира Черноморского флота вице-адмирала Грейга. Дело тянулось целый год, суд приговорил Даля к разжалованию в матросы, однако по прошению его приговор был пересмотрен, содержание на гауптвахте защитано за наказание, чин возвращен.

Еще до этого события Даль начал серьезно задумываться о своем будущем. Служба не приносила ему удовлетворения. Возникали мысли о более серьезном образовании, мечты об университете. Обо всех сложностях выбора жизненного пути, определения своего призвания сам Даль замечательно рассказал в повести "Мичман Поцелуев". Герой ее, которого, по мнению Е. Даль, отец "списал с себя," "...жаждал познаний, душа его требовала постоянных, урочных и полезных занятий - а между тем он носил ее с собою в караул, на знаменитую гауптвахту в молдаванском доме, иногда на перекличку в казармы у вольного дока, носил как гостью, как чужую, и сам видел, что этой пищи было для него недостаточно".

Екатерина Владимировна упоминает о добром влиянии на юного Даля в этот период астронома Карла Христофоровича Кнорре. У Смарагда Поцелуева тоже был такой друг, ученый-естествоиспытатель Темников. "В молодом человеке этом обширные сведения по всем почти частям и отраслям наук слиты были, если посмею так выразиться, с умным сердцем и чувствительным умом", - читаем мы в автобиографической повести Даля. И затем: "Смарагд не только в эти три года приобрел от друга своего хорошие и основательные сведения по многим отраслям науки, но, что еще важнее, он научился быть человеком, уважать себя самого..." Разумеется, нельзя с полной уверенностью утверждать, что эти строки - именно о Кнорре. Но Даль посвятил Карлу Христофоровичу одну из сказок своего "Пятка первого", что подтверждает его особое отношение к этому человеку.

После инцидента с адмиралом Грейгом Даль летом 1824 года был переведен в Кронштадт и служил там, пока не истекли семь лет, которые необходимо было отслужить за казенное обучение в корпусе. Выйдя в отставку, он сразу же отправился к матери в Дерпт и 20 января 1826 года поступил на медицинский факультет Дерптского университета.

Живой и увлекательный рассказ Е. Даль о студенческих годах отца перекликается с воспоминаниями его университетского друга -великого русского хирурга Н.И. Пирогова. Один из случаев студенческой жизни, описанный дочерью со слов отца, Даль явно "подарил" литературному герою, который, как и Поцелуев, очень похож на самого писателя, - Вакху Чайкину.

В 1828 году началась русско-турецкая война, и сразу последовало распоряжение отправить фельдшерами в действующую армию

всех "казеннокоштных" студентов-медиков. Далю в виде исключения разрешено было досрочно сдать экзамены и отправиться на войну уже в качестве врача-хирурга. Сразу после окончания этой войны, в 1831 году он отбыл в новый военный поход по случаю польского восстания. В этой кампании Даль совершил свой знаменитый подвиг, построив понтонный мост через Вислу. Тогда же он потерял младшего брата Льва, убитого в бою под Варшавой.

После польской кампании Даль поступил на службу ординатором в Петербургский военно-сухопутный госпиталь. Однако, хотя к этому времени он достиг больших профессиональных успехов, в госпитале ему мешали работать царившие там бюрократизм, взяточничество, бездушное отношение к больным - все то, о чем он рассказал позже в повести "Вакх Сидоров Чайкин".

К тому же его все сильнее увлекали другие интересы. В начале 1833 года увидела свет первая книга сказок Даля, или "Казака Луганского", "Пяток первый", восторженно принятый большинством литераторов. В то же время, не без участия Фаддея Булгарина, в сказках были найдены крамольные и неприличные выражения, из-за чего их автор был арестован.

Советские биографы Даля особенно критиковали воспоминания его дочери именно за освещение этого эпизода, поскольку Екатерина Владимировна очень восторженно отзывалась о Николае I, который, по ее мнению, разобрался в этой истории быстро, мудро и справедливо, благодаря ему Владимир Иванович не только через несколько часов был освобожден, но и не был отправлен в долгую и трудную командировку. Следовало провести инспекцию военно-сиротских заведений, где началась эпидемия "египетского воспаления глаз" (видимо, трахомы). Даль говорил, что тогда ему пришлось бы писать жалобы поголовно на всех "начальников внутренней стражи" (завхозов) госпиталей, которых он называл "начальниками внутренней кражи". Кроме того, он был бы вынужден отложить свою свадьбу с Юлией Егоровной Андрэ. Но Государь якобы написал на докладе о командировке: "Даля не посылать. Это было бы похоже на ссылку".

На этом и закончилась опубликованная при жизни Екатерины Даль часть ее воспоминаний. Ей не удалось рассказать читателям ни о том, как ее отец познакомился со своей первой женой, ни о том, как В.А. Перовский пригласил его на службу в Оренбург. Она не дала в воспоминаниях никаких серьезных оценок событиям и людям, о которых рассказывал ей отец. Может быть, не сумела это сделать, но скорее просто не хотела никого обидеть. Будем же менее строги и более благодарны по отношению к дочери В.И. Даля, чем были к ней ее современники. Ее воспоминания приближают к нам этого замечательного человека, а потому стали с годами намного ценнее.