С 1956 по 1968 годы жил в г. Бузулуке, с которым связано и начало творческой деятельности. Был одним из организаторов молодёжной поэтической группы - БОМП (Бузулукское объединение молодых поэтов).

Первые стихи были опубликованы в местной районной и областной печати. В Бузулуке работал на заводе тяжёлого машиностроения им. Куйбышева фрезеровщиком.

Е.В. Курдаков член Союза писателей России, автор нескольких книг стихов и прозы, изданных в стране и за рубежом.

Живёт в Великом Новгороде, работает заведующим художественной мастерской Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого.

Стихотворения Евгения Курдакова, вошедшие в цикл "Бузулукская тетрадь", целиком связаны с городом юности, незабвенной "родиной стихов" поэта.

Большинство стихотворений подборки, написанных или начатых непосредственно в Бузулуке, никогда не публиковались: в отчуждающей среде тогдашнего номенклатурно-провинциального бытия это было невозможно. Интересно здесь и то, что начальный и вполне естественный юношеский максимализм в условиях бойкота местных печатных органов постепенно переходил в гротеск и сарказм, и это естественно:

Когда поэту нечего курить,

Он пишет с никотиновым оттенком...

Но накопляющееся желчно-ироничное отношение к действительности постепенно переходит в почти ностальгическую тоску, и не столько по молодости, сколько по самой родине.

Характерны в связи с этим некоторые поздние стихи поэта, имеющие в эпиграфе строки, написанные в юности в Бузулуке. Этот отдалённый отзвук, эхолалия ритмов и музыки родины духовно как бы замыкают пространство души, гармонизируя и осветляя и само творчество, которое, как у всякого русского поэта, без родины - немыслимо.

* * *

Эх, начать бы жить по-человечьи, -

Толку что от всех моих стихов!

И судьбе со скуки не переча,

Заказать бы свадьбу на Покров.

Пригласить бы всех своих соседей,

Чтоб они за свадебным столом,

Нагрузившись выпивкой и снедью,

Говорили б важно лишь о том,

Что, мол, наконец, он за ум взялся,

И что это, дескать, хорошо...

Я бы промолчал, не рассмеялся,

Я бы не поднялся, не ушёл...

Но Покров, дожди раззанавеся,

Пролетел сквозь осень напролёт, -

И опять я одинок и весел,

И опять я пьяница и мот.

И опять спокойно и беспечно,

Я шепчу уже совсем другой: -

Эх, начать бы жизнь по-человечьи,

Эх, расстаться б с жизнью холостой...

Бузулук, 1963 г.

Вечерняя песенка

Под матерок с дверной пальбою

Пришёл домой усталый люд,

Чтоб окунуться с головою

В свой заработанный уют.

Экраны, вспыхивая, вводят

В иную жизнь жующий класс:

Там чудеса, там леший бродит,

В Нечерноземье кличет нас.

Там на неведомых дорожках,

Задрав мослы славянских скул,

Опять встречает Негра-с-ложкой

Родной почетный караул.

Там плешь Сенкевича лоснится,

Зовёт в иные города,

Там немигающий Капица

На всё, что скажут, молвит -да!

Да, сколько им открытий чудных

Готовит просвещенья дух!..

Запьём рутину будней трудных,

Пока портвейн наш не протух,

Пока портвейн ещё рупь двадцать,

Пока экран не слишком врет,

Пока не трудно притворятся

Что всё как раз наоборот.

Бузулук - Усть-Каменогорск, 1965-1971 гг.

Сто дней до весны...

Взорвалось музыкою радиоустройство,

И стены бара, покачнувшись, дали крен...

- Одно расстройство, - говорю, - одно расстройство...

- Одно расстройство, - говорит бармен.

Он говорит, а сам покручивает миксер,

И белым садом в бликах света и теней

На окнах вызвездился измороси бисер,

И до весны ещё сто дней, сто дней.

Сто долгих дней полутоски и беспокойства,

И кто-то рядом подтверждает за столом

Родства застольного банальнейшее свойство

Свои расстройства запивать чужим вином...

Ах белый иней, ты на окнах белым садом!

И ночь от белого - темнее и темней, -

И ничего уже давно уже не надо,

А до весны ещё сто дней, сто дней...

Бузулук, 1967 г.

Март

...Опять вокруг струится и течёт

Весна, - о, величайшее искусство,

Плюя на эстетические чувства,

Шедевры создавать из ничего...

И словно б для контраста с тучей брызг

Приёмник-сволочь квакает дуэтом

О том, как превосходно быть поэтом,

И как поэту надо строить жизнь, -

О том, как замечательна Барто,

Как Щипачёв овладевал сюжетом...

В приёмнике забыли, видно, то,

Как, грохнув узкорылым пистолетом,

Ушёл от нас последний из поэтов...

Слова плетут наскучившую нить,

И бьются, как горох, об эту стенку...

Когда поэту нечего курить,

Он пишет с никотиновым оттенком.

Бузулук, 1964 г.

* * *

Мне голос был...

А. Ахматова.

И мне был голос... Но когда-то,

Назад, наверно, лет уж пять

За кандидата в депутаты

Пришлось мне голос тот отдать.

Его отдал я в старом клубе

Завода ЕКЛМН, -

Гремел оркестр, сверкали трубы,

Висел Андропов на стене.

Сперва мне выдали бумажки,

Чтоб я прошёл в соседний зал

И в красный ящик без промашки

Бумажки б эти затолкал.

Потом меня в буфет послали,

Там было всё, как детский сон:

По палке "докторской" давали,

И в репродуктор пел Кобзон.

Я палку взял, едва продравшись

Сквозь проголосовавших строй,

И мимо неголосовавших

Прошёл с законной колбасой.

Гремела в праздничном трезвоне

Оркестра пламенная медь,

И я жалел, что не дано мне

Второго голоса иметь.

Бузулук - Усть-Каменогорск, 1967-1971.

* * *

Не до стихов мне, ох, не до стихов...

Весна, она опять звенит синицами,

И даже перед окнами милиции

Дерутся стаи мокрых воробьев.

Милиция - не худшее из зол,

Но тошно мне, пернатым всем завидуя,

Сидеть перед товарищем Давыдовой

И в рифму диктовать ей протокол

О том, что случай, в общем-то, простой,

Не стоит с хулиганством путать рыцарство,

Но слышу я: - Отставить репетиторство,

Нашёлся, понимаешь, Лев Толстой... -

...Над серью учреждений сто ветров

Весны такой неслыханной, невиданной...

Но видно мне, товарищу Давыдовой

Не до весны, как мне - не до стихов.

Бузулук, 1965 г.

Потрясение

Когда во рту жужжит сверло стальное,

И - сплюньте! - говорит садист-дантист,

Плюешь в железный тазик пред собою,

И он звенит, заплёван и нечист.

И вновь, разинув рот, следишь с волненьем,

Как страшный механизм влезает в рот, -

И вот, ни божества, ни вдохновенья,

Ни веры, ни мечты, - наоборот!

Дымит сверло. В мозгу опять знакомо

Космический растет протяжный свист, -

И мнится тяжкий грохот космодрома...

И - сплюньте! - говорит опять дантист.

Я поднимаюсь с кресла кособоко,

И говорю дантисту чуть живой:

- Я был сверлим так злобно, так жестоко,

Как дай вам Бог сверлимым быть не мной...

Бузулук, 1966 г.

Первый снег

Снег задержался в этот раз на десять дней,

(Сей факт отметила печать, как опозданье), -

Его отметила печать, и вместе с ней

Меня отметили печаль и состраданье.

Не оттого, что снова снег нарушил срок, -

Что для него все эти поздно или рано!

Он опоздал на десять дней и всё же лег,

Я опоздал на десять лет - и всё не встану.

Уже метель (её отметила печать),

Несётся вскользь по льду дорог в небесном глянце...

Я начинаю эту зиму зимовать

Как той листвы на клёнах бледные останцы.

Сорвет ли ветер в занесённый водосток,

Иль до весны на ветках маяться и биться,

Чтоб напоследок развернуться на восток,

Навстречу первому дождю и первой птице?..

Останец грустный, не чужой ли ты весны,

Чей праздник в прошлом растранжирен весь и прожит?..

А снег, отмеченный печалью новизны,

Уже по-новому волнует и тревожит!

Тревожат дни, как бы подвинутые вспять,

И потому они вдвойне горьки и сладки!

Судьба грешит, как опечатками печать,

Но жизнь своё берёт навек и без оглядки.

И стылый дух, и хладный пар, и белый дым, -

Весь мир вокруг как бы откупорен и начат! -

И снова хочется быть злым и молодым,

И опозданья ничего ещё не значат!

Бузулук -Усть-Каменогорск, 1964-1970 гг.

Из первых рук

Владимиру Фролову

С запутанными, тёмными стихами

Я к другу шёл, чтоб в мёртвой тишине

Мой друг глухонемой прочел руками

То, что стихами показалось мне.

Побуквенно, дословно и построчно,

С пластически наглядной простотой

Он их лепил уверенно и точно

И, как скульптуры, ставил предо мной.

В движеньях рук безжалостных и нежных

Мне открывался вдруг со всех сторон

Их скрытый смысл под слоем строк небрежных

И явный брак, где спотыкался он.

Порой мой друг, рукой кружа устало.

Безрадостно мычал, и видел я:

Здесь музыки мне явно не хватало,

Утробного мычанья бытия.

И видел я, как эта полушалость,

Мальчишеское недоремесло

Рукомеслом свободным возвышалось

И новое значение несло.

И тайным этим знанием владея,

Когда нахлынет музыка порой,

Заведомо теперь я вдруг немею

И в воздухе черчу пустой рукой.

Пустой рукой по пустоте постылой,

Пустые формы мысленно кляня...

Мой друг глухонемой, мой рукокрылый,

Забытый мой, переведи меня.

Бузулук - Усть-Каменогорск, 1967-1970 гг.

* * *

Когда-нибудь на склоне этих дней

Приснится мне, плывущая из дали,

Знакомая до каждой складки шали,

Любимая из юности моей.

Я буду вновь без памяти влюблен,

Не потому, что сердце стосковалось,

А оттого, что больше не осталось

И в снах того, чем был бы я прощен.

Чем мог бы оправдать на склоне дней

Единственно оставшуюся милость,

Молить о том, чтоб снова мне приснилась

Любимая из юности моей.

Усть-Каменогорск, 1985 г.

Жаворонок

Ковыльный холм, волнуясь, серебрится,

И там, над ним, развесив зеркала,

Журчит взахлёб полуденная птица,

Таинственно мерцая в два крыла.

То жаворонок в знойном поднебесье

Не устает собой напоминать,

Что песне нужен свет, чтоб сбыться песней,

А свету - песня, чтобы светом стать.

Переделкино, 1991 г.

Иволга

Где-то вдали или в юности где-то,

Там, где живая томится душа,

Иволга тихо окликнула лето,

Май встрепенулся, дождями шурша.

Где это, что это, как не забылось,

Как удалось, затаившись, сберечь

Этих дождей моросящую сырость,

Этой реки хлопотливую речь?

Как удалось не утратить надежду

Вновь и навеки вернуться душой

К дальней тропинке, петляющей между

Явью и снами в пыли золотой? -

К миру, где дождь шелестит, пролетая,

Вереск цветёт, и в тумане речном

В дальней дали, не смолкая, взывая,

Иволга тихо свистит о былом.

Великий Новгород, 1998 г.

* * *

Сестре Людмиле

Наверное, можно быть где-то счастливее,

Но стал нам судьбой или роком, Бог весть,

Тот город, та Двадцать вторая линия,

Дом двадцать шесть.

Он плыл, словно странный Ковчег неприкаянный,

Дом юности нашей, сквозь годы, туда,

Где тлела во тьме неудач и отчаяний

Наша звезда.

Она трепетала лучами неясными,

Зависнув над чёрною пропастью лет...

Но мама слепыми глазами прекрасными

Видела свет.

Тот свет, что хранил нас святыми молитвами,

И вывел к иным берегам, очагам,

Где вот уже прошлое снами забытыми

Кажется нам.

...Звезда дотлевает, сгорая, и тающий

Наш век остаётся лишь только для нас,

Для наших стихов, для подруг и товарищей,

Век - невеглас.

Где тихо уходят по снежному крошеву

Сквозь сад наш безгрешный грешны и хмельны

Друзья и подруги по веку, по прошлому, -

В последние сны...

Великий Новгород, 1998 г.