Рубрика эта говорит сама за себя. Пусть перо еще не устоялось, и голос не окреп. Важен неравнодушный взгляд на жизнь, окружающих людей. Наш сегодняшний автор Артем Краснов вскоре получит аттестат зрелости. Но гражданская его позиция уже вполне зрелая. Об этом говорит и рассказ Артема о драматической и геройской судьбе старика-ветерана. За строчками порою несколько нескладного пересказа - личность автора. Приглашаем молодых авторов попробовать перо в нашей газете. Артем дважды участвовал в совместном проекте Российского телевидения и Московского института международных отношений - популярной передаче "Умники и умницы".

Праздник, которого мы не заслужили

Восемь раз бежал Владимир Францевич Кришталь из немецкого плена. Он, солдат 275-го Бузулукского полка, восемь раз был пленен, умирал с голоду, служил в армии Чехословакии и, в конце концов, вернулся в Советский Союз. Костюм с наградами он одевает раз в год - на 9 Мая, но уже 13 лет не ходит на парад - не позволяют ноги.

* * *

- Забрали меня в армию 28 мая 1941 года 27 лет от роду в Тоцкие лагеря и отправили на тактические учения в Белоруссию. Не доехали до Гомеля 25 километров - началась война. Вместо учений мы вступили в бой. Сначала я возил боеприпасы на лошадях, потом был коноводом комиссарской лошади. Первый раз попал в плен, когда мы находились в деревне Бордзя. Команда была не отступать пока не прикажут, и наш полк окружили. Я хватился бежать, но немцы убили подо мной лошадь, меня же ранили в ногу. На комиссарской лошади уехать уже не успел. Попал я в лагерь в Бордзянском районе Черниговской области. Пробыл там три дня и сбежал. Через дорогу от лагеря был клуб, я перебежал дорогу и смешался с толпой, попал к какой-то женщине, скинул шинель и пилотку, одел рваную одежду и в полночь из деревни ушел. 600 километров пробирался к фронту.

- Пешком?!

- Конечно, пешком. Народ ночевать не пускал. Был приказ у немцев, что тем, кто пустит ночевать, - расстрел. Но еду давали: хлеб, соль, сало. Ночевал в сене, в соломе и подошел уже близко к фронту. Попал в общежитие, где собрались сбежавшие пленные. Староста и говорит: "Я завтра вас поведу". Собрались мы 12 человек и пошли. Старик нам сказал, что на Десне охраны нет. Пришли на Десну, а там немецкая охрана. Они приказали снять шапки, а мы все стриженые - солдаты. И всех нас забрали в лагерь. А в том лагере уже дошло до того, что один другого ел. Умрет человек - они человека и едят. Лагерь был в церкви на обрыве, над Десной. Мы из подштанников веревку сделали и ночью спустились. Пошли в село, и вот там я, раненый, вылечился. Жил я у одной парализованной. Выкопал ей картошку, построил сарай, все хозяйство собрал. А на Рождество она говорит: "Хватит, пожил и уходи куда хочешь". Вот так нами кидались.

Как я вылечился, нас забрали на отправку в Германию. Попал опять в то же село, где был лагерь. Во время погрузки я с одним сибиряком забрался под вагон, прополз метров 5, а там уже спустился с обрыва. Остальные 10 так и уехали. Вернулись в село, а там опять разнарядка на людей. Стали забирать в Германию. На перроне народ стоит, плачет - провожает. Погрузили в вагон - 20 мужчин и 20 женщин, а в полу дырку для уборной сделали. Через 18 километров должен был быть подъем, и как только поезд в полночь тронулся, мы выломали доски в боку вагона, и все мужчины выпрыгнули.

Вернулся я и сибиряк опять в то же село. А немцы приезжали внезапно и забирали всех трудоспособных. Отвезли нас за 160 км от фронта и заставили рыть противотанковые рвы. Кормили кофе да куском хлеба. Ночевать водили в деревню за 3 километра под охраной собак. Два дня проработали, а на третью ночь мы с сибиряком ушли оттуда. Всю ночь ходили и заснули в копне сена, а как пригрело, мы проснулись, слышим немцы гогочут - окопы роют метрах в 200-х от нас. С песнями ушли на обед, а женщины пошли домой. Мы к ним подбежали: "Скажите нам дорогу", а они говорят: "Уходите, вы - партизаны, нас постреляют, вас постреляют", - "Мы не партизаны, мы ушли из окопов, покажите нам дорогу на Старую Буду". Они показали, и мы не дошли часу до вечера - нас арестовал полицай и привел в немецкую комендатуру. Просидели три дня - не кормят и не вызывают, ни спросу, ни допросу. Там старушка была, она нам помогала: то огурец через решетку бросит, то кукурузу.

На четвертый день приходят два автоматчика и забирают нас. "Что, стрелять будешь?" А они смеются. Отвезли нас в лагерь, где местное население в Германию отправляли. Наша авиация разбомбила охрану и народ весь разбежался. Нас заставили опять натягивать проволоку на столбы. Люди разбежались, а все, что из дома взяли, - оставили. Немцы своих солдат к еде, которую оставили, не подпускали. А мы голодные были, попросили их и они нас пустили. Мы набрали еды и немцев угостили, и они нас стали туда пускать. Так мы проработали два дня, на третий пригоняют 10 человек из села с нами работать. На ночь их отправили обратно, где они не охранялись. Мы их попросили, чтобы они сказали немцам, будто мы их односельчане. Немцы спорить не стали и отпустили нас с ними. Село было окружено, и без документов не выпускали. А тут как раз эвакуированных из Орловской области гнали. Мы двое пристали к ним и прошли проверку как эвакуированные, потом отделились. Нам надо было через Десну перебраться, а немец убрал все лодки. Мы стали ждать в кустах. Через некоторое время к острову подъехала моторка, из нее вышли немецкие офицеры и пошли на охоту. А моторист остался в лодке и сидит - насвистывает. Я говорю: "Это не немец, это русский свистит". Мы его попросили перевезти нас, он и говорит: "Подождите, они дальше уйдут". Мы дали ему сало, кур, и он нас перевез. Пришли опять в то же село, а его эвакуируют немцы к себе в тыл без охраны, дали направление по проселочной дороге. Все село организованно собралось, по пути съехало в овраг и остановилось. Там был директор мясокомбината, я ему говорю: "Что мы тут дожидаемся, ни оружия, ничего. Перестреляют нас и все. Давай переходить к своим, потому что мы с сибиряком уже всю местность к Десне знаем". Двинулись мы, он шел впереди меня. Встретился нам немецкий офицер, налетел на него, но у того был паспорт на украинском и немецком языках, а у меня не было. Он подскакивает ко мне, а мне показать-то и нечего. Повел он меня в штаб за полтора километра, я тысячу раз упал, но он все равно довел, а ведь мог бы и пристрелить. Около штаба сарай был, где пастух с овцами жил, а заодно и за штабом присматривал. Офицер запер меня в сарае, а старик выгнал овец пасти и я вышел вместе с ним. На другое утро пошли с ним за водой в овраг, длиной метров в триста. Идем и вдруг: "Стой, кто идет?" - это наша разведка. Рассказали им, где у них штаб и все остальное. Утром всю территорию освободили, а вечером всех, кто был в армии, собрали и отправили в тыл за 50 километров, ни разу не накормив. Я прошу коноводов: "Пустите, ребята, я хоть возьму хлеба и сала". Взял три буханки хлеба, сала пару кусков и угостил коноводов. Так я попал в штрафной батальон.

Приехал я в часть, и мы обучались месяц. Вызывает меня полковник: "Мы знаем, вы были в плену. Почему не пошли в партизаны?" - "Товарищ полковник, как бы вы на моем месте поступили? Партизаны были в 160 километрах от нас в брянских лесах. Как бы вы туда добрались, когда полицаи расстреливают, если без документов на один километр от деревни отошел". Больше полковник ничего не сказал.

А после месяца занятий вечером приходит: "Ну, товарищи, за нами небольшой грешок: мы должны взять правую сторону Днепра и с нас все спишут".

14 октября 1943 г. мы приехали на Днепр и сменили части регулярной армии. Ночь была светлая, и немец стал бомбить. Окопы у нас были не сплошные, а одинарные, друг-друга мы не видели, а только перекликались: "... живой?", - "Живой!" Утром встаем форсировать и выпускаем вперед автоматчиков по 24 человека в лодке. Прямым попаданием в первую лодку их всех и убило. Во вторую лодку тоже попали, но убило не всех - несколько раненых вплавь вернулись. На третью лодку попал я. Пока переплывали, нас чуть не постигла та же участь. Мина упала метрах в семи от нас, одного в руку ранило и горло пробило. Едва успели забинтовать - уже надо высаживаться. Взобрались на берег и поставили красный флажок - берег наш. Не успел я окопаться, как метрах в восьми от меня разорвалась мина и меня засыпало землей. Если бы я был ближе - меня бы убило прямым попаданием, чуть дальше - осколками. А так - землей забросало и контузило, глухой я стал. Отступили 15 метров от немецких окопов и окопались. Некоторые говорили, что нужно идти в их окопы, но комбат не разрешил: "Он будет бить по своим окопам, он будет знать, что мы зашли туда". После первого рукава надо было взять второй. Ночь с 15 на 16 октября из-за шума в ушах не спал, а тут еще дождик пошел. Второй рукав взяли тяжелее: переплывали по шею в холодной воде, зимняя одежда вся намокла, шагнуть нельзя было и чтобы идти - выжали ее. Немцы же в блиндажах сидели и уже к зимовке приготовились. У них и перины, и кровати с подушками, и обогреватели стояли. Штыков у нас не было, мы в блиндаж врывались и прикладом по голове - даже пули не надо. Да еще с такой злостью. Мы ж зверье, нам по 150 граммов спирта давали. Прошли еще два километра и меня осколком в ногу ранило, пришлось ползти три километра до переправы. Когда меня на переправе подхватили, я потерял сознание. Поместили нас, раненых, в школу, помещение человек на сто, а туда уже 6 тысяч прибыло. Одного на другого нас клали, так я провел две недели.Врачи мне рану не промыли и положили гипс, и я так с осколком лежал. Когда восстановили мост, нас перевезли в Орел, посадили в вагон, и я ногу привязал к стене. Я три дня глаз не сомкнул: мало что осколок болел, еще под гипсом вошь завелась. Привезли как раз под праздник в ночь с 6 на 7 ноября. Гипс разрезали, удалили осколок, снова загипсовали, дали стакан водки и я трое суток спал. Оттуда нас забрали в Нижний Тагил. В госпитале меня не долечили и написали... годен к строевой службе. Костыли не давали, и мне ребята сделали их сами. Я километр прыгал до электрички на Свердловск, там смотрят - рана не закрыта, и отправили меня в рабочий батальон обслуживать туберкулезных офицеров. Сначала я у них дежурил, потом на улице на тяжелой работе. Рана почти зажила. Пробыл я в рабочем батальоне месяц и мне начислили 80 рублей, но и тем, кто работал один день, - тоже 80 рублей. Я десятнику говорию: "Ну что ты делаешь? Я месяц работал, а он один день и ты одинаково начисляешь!" - "Да ты ж обоср... фронтовик!" Плотник недавно мне табуретку сделал, и я вмазал ему. Он упал, сбежался весь персонал. Ну мы сейчас тебе покажем, ну мне и показали. Так-то есть нечего было, а меня и молока лишили. Дошло до того, что у меня температура была 34.4 - кожа да кости. Нас 20 человек было, а осталось шесть - остальные все с голоду померли. Когда Львов освободили, весь персонал уехал туда, нас принял русский директор и вся обслуга стала русская. Я его прошу: "Отпусти ты меня домой, я, может, живой останусь". И он написал мне от руки удостоверение на отпуск, так как штаб еще не переехал, и печать поставил. На электричке еду сначала в Свердловск, потом в Челябинск. Мне прислали из дома деньги, и я в Челябинске купил две буханки хлеба по 100 рублей за килограмм, а в Нижнем Тагиле хлеба по 350, и того не было. Тут же без всякой воды его съел. На полпути в электричке меня задерживает милиция: "Почему не отпечатано?" - "Штаб еще не переехал", - "Ничего не знаем, или уезжай обратно, или мы тебя арестуем". Приехал обратно, и начальник госпиталя отправил меня в отдыхающую группу на две недели, где давали 200 граммов жира. Живой я остался благодаря ему.

1 мая 1944 г. меня вызвали в военкомат и согласно приказу Сталина отправили воевать в ряды Чехословацкой армии. Я ведь чех.

- И с этого времени воевали уже за Чехословакию?

- Да. 3 марта 1945 г. я получил ранение в руку и меня уже на фронт не пустили, а послали лечиться в пражский госпиталь. 25 апреля меня выписывают и отправляют на бензосклад. 6 сентября я возвращаюсь в Россию, а за всю войну в Чехословакии мне выплатили 25 тысяч крон, примерно 5 тысяч рублей.

На груди Владимира Францевича две чешские медали.

- А за что вы получили крест?

- Это я поймал двух немцев.

- А у вас не было проблем с родными властями после возвращения?

- Были, поработал тут чуть-чуть, и меня вызывает особый отдел, просят, чтобы взял военный билет. Явился я, мне офицер говорит: "Ты шпионил у немцев, я тебе башку разобью сейчас чернильницей", - "Если бы я шпионил, зачем бы я возвращался? Жил бы там и все. А я восемь раз бежал от них!", - "Я тебя сейчас пристрелю!", - "Стреляй. Фашистская пуля не убила, пусть убьет советская!" Он меня сутки продержал, выпустил и сказал: "Иди домой и не открывай рта". А потом я узнал, что кум мой и бухгалтер, которые всю войну в плену были,написали на меня, что я шпионил.

- Было ли на войне такое понятие как выбор?

- Однажды стою перед немецким офицером, осталось только курок нажать, а он мне говорит по-русски: "Не убивай, у меня четверо детей". Я его взял в плен, а так бы даже не раздумывал.

- Были ли у вас друзья на фронте?

- Да какие друзья?! Не успеешь подружиться - его убьют. Еще ладно немцы, а то и свои. Друг у меня был, артиллерист, повез пушку в ремонт, а его и захватили. А мы ничего не знали. А потом его наши же расстреляли. Ладно, я вернулся после 43-го года. До этого расстреливали, а после, кто войну в плену провел, - 25 лет давали.

- Отличалась ли дисциплина в нашей армии и в чехословацкой?

- Конечно. У них дисциплина-то не та. В Чехословакии я был автоматчиком на танке. А на танк по 12 человек сажали автоматчиков. Как Карпаты брали, мы в болото уперлись и дальше никак. В один танк попали, мы оставшиеся 4 танка побросали и в болото залезли. Немцы их уничтожили, а ночью мы из болота ушли. Вряд ли бы нам такое простили в Красной Армии.

* * *

Нет в мире народа, похожего на наш. Нет больше в мире таких людей, везучих и в той же степени несчастных. Подаренные судьбою шансы стране оказались не нужны. Ему и в девятый раз повезло - пожалел особый отдел. Человек, бросающий вызов судьбе, как видно, может проложить свое русло в общем потоке судеб, уносимых войной. Но судьбы уносятся в неизвестность еще и временем. Одна судьба, подхваченная из этого потока, - повод задуматься об истории, когда ее еще можно узнать не из книг.

Ветеранов надо любить. Это должен осознать сам народ. Государство раньше народа осознать это не сможет, оно у нас твердое, не заплачет. И любовь не должна присваиваться посмертно.

9 Мая - праздник их поколения, а по нашему сейчас отношению к ветеранам мы праздновать вместе с ними еще не заслужили.

На снимке: В.Ф. Кришталь.

Фото автора.