Петр Труханов, ученик 11 «в» класса школы №27

Когда мне было лет десять, при виде этой маленькой женщины, увешанной мешками с пластмассовыми бутылками, я испуганно замирал: боялся, что в этих красно-белых мешках-сетках однажды могут легко унести и меня... Не думал, что когда-то волей случая окажусь дома у этой женщины, которую так часто можно видеть около мусорных баков. Сюда она приходит к своим маленьким четвероногим друзьям, которые удивительным образом чувствуют её и наперегонки бегут отовсюду. Из своего скудного рациона и из отходов, которые уже вот-вот будут вывезены машинами за город, она раскладывает по кучкам прямо на земле маленькие порции еды, чтобы голодные кошки и собаки не дрались между собой, а потихоньку утоляли голод.

"Ох уж эта Настя!" - незлобиво судачат пенсионерки, видя, как к ней со всей округи сбегаются кошки и слетаются голуби. А она удовлетворенно улыбается и тихо приговаривает: "Кушайте, кушайте, мои милые, всем хватит. Завтра еще принесу... Сколько же вас, маленькие мои..." Пока животные едят, она стоит рядом, согнувшись под тяжестью своей неизменной ноши, - маленькая, сухонькая, в платочке, из-под которого выбиваются седые кудряшки. Говорят, что после того как её сбил какой-то шальной водитель и даже не остановился, Настю (так её все называют) стали видеть с капустным листом на голове: так она народным средством лечит головные боли.

Настя словоохотлива. С виду неприметная, из тех, кто снискал славу чудаковатых, она оказалась человеком интересной биографии, всей своей жизнью еще раз доказавшим непреложную истину: человек живет верой. Впрочем, все по порядку.

Как-то мне попался и очень заинтересовал материал о старообрядцах. А тут еще Центральный канал телевидения рассказал о жителях деревни Табрино Хабаровского края, которые до сих пор живут общиной, трудятся с детства, помогают друг другу и от цивилизации не зависят. Староверы строго соблюдают законы своих праотцов и вот уже на протяжении более трех столетий не приемлют реформу патриарха Никона. Сторонники старой веры живут на Дальнем Востоке, в Сибири, на Алтае и на Урале.

Мне стало интересно, как люди, которых В.И.Даль называет "отщепенцами по вере, отпадшими от своей церкви, исповедания", умудряются жить, не привлекая к себе внимания и отказываясь от земных благ. Таким старовером оказалась и Настя. Надо ли говорить, что мне непреодолимо захотелось пообщаться с этой женщиной, которая когда-то вызывала у меня необъяснимый страх?!

Она родилась 11 ноября 1933 года, но «записана была в метрику 20 февраля 1934 года», потому что их деревня Янгиз Сакмарского района находилась далеко от райцентра. В школу пошла в восемь лет. Недалеко от школы стояла когда-то старообрядческая церковь, которую после революции превратили в амбар. Здесь хранились государственные запасы хлеба. Из школьной жизни Настя помнит только учительницу-немку Эмму Емельяновну и как в 15 лет поехала поступать в Медногорское ремесленное училище, чтобы выучиться на электрообмотчицу. Планировала работать на заводе «Электромотор».

- Дед мой был крепкий хозяин, у нас было много чего во дворе из живности; помню, даже две овечки были. Его сослали в Сибирь как кулака: он в колхоз не хотел. Вернулся перед самой войной. Из нашей деревни четверых сразу забрали на войну, и папа с ними был... Мама работала много, надо было нас с братом Лаврентием поднимать. Она зимой охраняла скотину в загонах. Постоянно на холоде, а ведь у неё был полиартрит, она инвалид II группы. Тяжело ей было. Мы купили в Подмаячном поселке землянку. Работы по специальности не было. Я пошла на железную дорогу проводницей. На прицепных вагонах возила туристов в Лелинград (Ленинград. – Авт.), Вильнюс, Москву, Ташкент. Я постель раздавала, чай носила. Так интересно было. Но не могла я надолго уезжать из дома: за мамой надо было ухаживать. Брат учился в политехе на инженера... Я устроилась поближе к дому грузчицей мусора. У меня участок свой был. Помню, на улице Пролетарской собирала мусор и золу. Всю жизнь я работала на совесть, выполняла все, что мне приказывали делать. В 1985 году мы получили квартиру в 23 микрорайоне как семья погибшего воина. Вместе с мамой молились дома, чтобы Бог помог нам в нашей тяжелой жизни, и верили, что так оно и будет. Мне родители говорили, чтобы я не боялась никакой работы. Маме трудно было посещать старообрядческую церковь на Аренде, которая была в частном доме еще три года назад. В 24 микрорайоне жила попадья - староверка Анна Ивановна. Когда мама умерла, попадья привела бабушек, они отпевали маму. Молились, как полагается, двумя перстами, кланяясь до земли, читали «Царю небесный». Гроб у нас старым людям обивали белой тканью, а молодым - красной.

Настя достает засаленную общую тетрадь в кожаной коричневой обложке, проворно открывает нужную ей страницу и читает: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя...» А потом достает старый складень. Чтобы изображения на складне стали ярче, Настя чистит его сырой картошкой («Мама так делала»), и проступают под каждой из иконок надписи на церковнославянском языке.

Настя выпрямилась, в глазах появился блеск. Ну, точь-в-точь боярыня Морозова с картины В.И. Сурикова перед отправкой в ссылку за то, что осталась верна старым русским традициям и не приняла церковных новшеств.

И еще раз я увижу, как загорятся глаза у Насти, но это будет уже в нашу вторую встречу. А пока мы с моей учительницей, по воле случая оказавшись у Насти дома, расспрашиваем ее про отца:

- Где погиб папа, я не знаю, с нашей деревни сразу четверых забрали на войну, - словно заученно говорит хозяйка квартиры. - Ему было 27 лет. Вначале он был в военных подготовительных лагерях где-то в Куйбышевской области, а оттуда их повезли на фронт... Мы только одно письмо получили. Папа писал с дороги, что фашисты сильно кидают бомбы в их вагоны... Когда и где погиб мой папа, я не знаю.

- Но ведь вы же получили квартиру как семья погибшего воина, значит, были какие-то документы, подтверждающие факт его гибели? - спрашивает моя учительница.

- Я уже ничего не помню. Документы потерялись.

- А где могила отца? - интересуюсь я.

- Что из того? Я уже старая, поехать никуда не смогу. А венок можно положить на могилу любого фронтовика - дойдет...

Я представляю себе ее отца, солдата Григория Бородина, таким, каким описывает Виктор Астафьев старовера Колю Рындина в романе «Прокляты и убиты»: «Его заставляли таскать воду в ротный бачок, мыть пол, сколачивать снег у входа в казарму, чистить нужник, залитый мочой, пилить и колоть дрова...» Коля не гнушался никакой работы. «Его надо беречь. Таких великих порядочных людей на развод оставлять надо. Выводятся они в нашей державе», - говорит его друг-солдат. А председатель колхоза, в котором истощенные солдаты-резервисты убирали хлеб с полей среди зимы - в январе (!) 1943 года («война временна, поле вечно»), вздыхал: «Мне бы такого работника…» Это не без участия истово верующего добродушного Рындина солдаты научились из пуль отливать крестики или из консервных банок вырезать. А единоверцы «единым вздохом, нараспев» повторяли за ним складные молитвы: «Боже милостивый! Боже правый! Научи нас страдать, надеяться и прощать врагам нашим»... Кто знает, может, военные дороги когда-то свели писателя Астафьева с нашим земляком, и он списал с него своего героя?

Где то поле (Бородинское поле!), которое навечно теперь принадлежит ему? Где те три аршина земли, которые оренбуржец Бородин защищал так же яростно, как это делали его прадеды еще в первую Отечественную?

Вместе с учительницей идем в Дом памяти на проспекте Победы. Почти одновременно открываем Книгу-мемориал воинов-оренбуржцев, погибших в годы Великой Отечественной войны, и в томе шестом читаем: «Бородин Григорий Васильевич, 1914, с. Янгиз, рядовой. Погиб в 1942 году».

В тот же день мы отправляем письмо-запрос в Подольский Центральный архив Министерства обороны и теперь с нетерпением ждем ответа, где похоронен рядовой Григорий Бородин. Когда мы сообщили об этом Анастасии Григорьевне Бородиной, дочери солдата, она впервые улыбнулась, и глаза ее заблестели...

Одна из трагических страниц русской истории - борьба с раскольниками. Она сопровождалась гонениями и преследованиями. Зная, что дух старообрядчества в среде церковной старины не истреблен и до сегодняшнего дня, поражаешься тому нравственному стержню, веротерпимости, которые сохранили потомки последователей Юрьевского протопопа Аввакума, боярыни Феодосии Морозовой. Не испугались староверы суровой кары, отлучения от Церкви, объявления их еретиками, сожжения нераскаявшихся в срубах, ссылки в Сибирь. Муки за веру воспринимались ими как испытание.

Встреча с неприметным на вид человеком, живущим рядом, побудила меня не только мысленно перелистать страницы прошлого моей страны, но и задуматься над судьбой «маленького» человека и в наши дни. Огромная сила духа, патриотизм, доброта и трудолюбие в российском человеке все же бесконечны и неистребимы, несмотря на то, какого он вероисповедания... Как сказал поэт:

«Людей неинтересных в мире нет, Их судьбы как истории планет...»

И вся жизнь «планеты» по имени Настя яркое тому доказательство. А еще - свидетельство неразрывности связи времен.

А ведь еще совсем недавно при виде этой маленькой странной женщины я испуганно замирал...