(«ГД» №17, 2005 г., «Игра с зеркалом», Варвара Заблицкая. Княгиня. Стихи. Изд-во «Золотая аллея», 2006)

Александр Старых

Около года назад в городском Дворце творчества детей и молодежи была встреча с начинающими юными журналистами. Уже на выходе черноволосая школьница, похожая на юного пажа из старой киносказки, сунула мне сзади через плечо сверток со стихами. Прочитав дома подборку, я понял, что встретил не пажа, а маленькую королеву, живущую в необыкновенном поэтическом мире, созданном ею самой, по собственным правилам и законам. Так я познакомился с творчеством Варвары Заблицкой. Она занималась в детской литературной студии «Расцветающий сад» при Дворце под руководством Геннадия Федоровича Хомутова.

Вскоре мы опубликовали подборку ее стихов в «Вечернем Оренбурге», потом была публикация в «Гостином Дворе», победа на Всероссийском конкурсе «Капитанская дочка», а недавно, в мае, состоялась презентация первой книжки Варвары, названной «Княгиня».

Почему «Княгиня»? Нет ведь в наше время княгинь… Нет и романтики, которая, словно шлейф, окутывает древний образ. И любви, и верности прежней тоже нет в некняжеском нашем мире. Но если вспомнить, и великий Блок страдал от ностальгии подобного рода - по несбыточному и совершенному: «Обнимет рукой, оплетет косой И, статная, скажет: «Здравствуй, князь! Вот здесь у нас - куст белых роз, Вот здесь вчера - повилика вилась…». Наверное, название Варвара для своей книжечки придумала давно. И черно-белый рисунок для обложки придумала и исполнила сама: из городского асфальта, из сора повседневности вырастает прекрасная героиня стихов – княгиня если не по рождению, то по врожденному аристократизму духа, по надменному неприятию в людях плебейства и конформизма. Позади нее урбанистический пейзаж с безликими коробками зданий с антеннами, делающими их похожими на гигантские ядовитые шприцы. Это город-инъекция, убивающий душу, это символ цивилизации, разрушающей живое и теплое в человеке. Но на самом горизонте – море с огромным заходящим солнцем – как олицетворение вечного и прекрасного мира мечты, противостоящего выморочной и страшной действительности.

Небо мое!

Я мертвым тебя не отдам!

Люди кричат: «Пощади! Не пришли наши сроки!»

Мы не заметили, время отдав мольбам:

новое небо встает на горящем востоке.

Выше чем прежнее, ярче, без облаков…

Радуйтесь, люди! Вам выпал хороший жребий!

Это прекрасно, но Боже, как нелегко

навек отпускать привычное, старое небо…

В книжке 33 стихотворения – несколько ученических и – очень быстро растущий размах взрослеющего крыла. Голос, местами сбивающийся на мальчишеский фальцет, осыпающиеся на взлете картонные декорации, обнажающие несовершенство поэтических конструкций, наскоро скрепленных случайными фразами и банальными рифмосплетениями – и все же разбег и полет – под патетическую мелодию мятежной души. Она «взыскует идеала» и бунтует против рутины. Она сама любовь в идеале. Скучно на вашем свете, господа! – заболев гоголевской тоской, бросает она с высоты полета современникам. Ее первое поэтическое движение - в мир-антагонист, мир-отдушину первородных и полноценных чувств и ощущений.

Я выйду в полночь под влажный ветер.

я выйду в поле, в пределы трав.

Забуду дом и очаг, что светит,

забуду, кто виноват, кто прав…

…По тайной тропке степного волка

уйду в рассветный седой туман.

В пределах трав, как в мешке иголка,

я затеряюсь. Мой жребий там!

Найду там царство, любовь и имя,

рассветный дым и лесной ручей…

Но в сердце скрою я между ними

чужие звезды земных ночей.

Эволюция лирического героя Варвары Заблицкой в стихах, расположенных в книжке главным образом в хронологическом порядке так, как они писались, - это путь духовного взросления личности. Поначалу ее писательство похоже на литературную игру в некие крайности, происходящую в условном мире, рожденном из литературных и библейских образов и сюжетов, современных боевиков, триллеров, фэнтези с элементами мистического Средневековья. Война. Солдаты. Пустыня. Замки. Битва. Бог. Солнце. Камни. Пропасть. Тоска. Боль. Одиночество («Я жду. И я – одна», «И вновь просыпаюсь одна»). Это герои, объекты и системы координат, среди которых оказываешься с первых страниц сборника. А еще: любовь – страдания – боль. Небо – земля. Христос – Иуда. Любовь – предательство. Вражда – сострадание. Это мир абсолютных истин, чистого цвета и ненависти к компромиссам. Но интересны не они сами по себе, а то, как переплавляются в новую реальность все эти образы, метафоры и придуманные декорации.

Проходят годы, сотни лет, как снегопад:

и замок каменный в руины обратят,

и на развалинах лишь дикий виноград –

как вены жизни в теле дышащем скользят…

Ты – мой желанный бастион, который взят.

Время рушит замки, обращая в пыль,

и обращает в сказку страшной правды быль…

Из мира рушащихся замков, наскуча ими, взрослеющая героиня вновь врывается в реальный мир, привнося в него шлейф из обрывков причудливых звуков, мыслей и образов. Это та самая княгиня, гостья из прошлого и будущего, которой она себя не то чтобы вообразила, но чувствует, и в этом ощущении для нее не существует границ времени, а есть только крайние степени выражения чувств и полюса между вечными и неизменными ценностями.

…Есть своя буря в каждом молчанье,

в каждом начале есть окончанье,

в каждой тиши зарождаются стоны –

всё в Равновесии, всё по закону.

Время земное течет по спирали:

все мы когда-то уже умирали…

…Гром и безмолвье – два полюса круга –

Перерождаются вечно друг в друга.

Зло и добро будут вечно едины.

Меж ними так трудно достичь середины.

Расстояние между крайностями – это пространство эпоса. Наполнить его собственным мироощущением в семнадцать лет - мало у кого хватит дыхания. Но это если выдыхать, как все, углекислый газ, поэт же выдыхает ветер.

Время летит, как ветер, владыка земных ветров,

а ветер есть воздуха перемещенье.

Воздух в легкие входит мои, и по телу несет его кровь,

и в сердце он проникает с ее теченьем,

и временем полнится сердце мое,

и временем я становлюсь…

И сколько бы ни было в жизни веков – я вижу ее.

От истока до устья ее я, как берег речной, стелюсь.

И в душу мою втекают все реки,

и все пески из пустынь слетаются, громом гонимые,

и память хранят вовеки,

и покоятся сами, мною хранимые.

Но кому передам их, когда тени станут длинней,

когда день мой склонится к закату, а следом и я уйду,

когда услышу шаги дровосека в роще жизни моей,

и листва затрепещет, почуяв беду?

Легкие вновь пустеют, я выдыхаю ветер,

а мысли, как пчелы, роятся:

есть ли другие у времени дети,

и буду ли я бессмертна, если они не родятся?

По наитию или осознанно Варвара имитирует античный стих, употребляя введенный в русскую поэзию еще Тредиаковским и Ломоносовым «дактилохореический» гекзаметр. Протяжная многосложная строка с длительными безударными интервалами передает величавость мысли. Стиховой ритм превращает каждое ритмическое ударение в логическое, перестраивая синтаксические связи таким образом, что слова обособляются не по грамматическим признакам, а по поэтическим, когда каждое слово звучит уже более веско, более обособленно и полноценно.

Вечные вопросы бытия с юношеским максимализмом ставит Заблицкая в стихах и с таким же максимализмом, темпераментом и размахом пытается их решать. Мир застывших догм и правил не для нее. Не опровергая, она пробует их на зуб и часто идет в познании от обратного. Ее любимое слово – противопоставление «но». Она пытается оправдать библейскую Саломею, прекрасный танец которой привел к смерти пророка Иоанна. Признать очевидное и посмеяться над неправым – нет в этом доблести. Полюбить ближнего легко - полюби дальнего. Заплачь над предателем, потому что в нем умер человек, потому что сгинет он без следа, а клеймо проклятия ляжет и на его потомков. Варвара как бы вступает в поэтическую перекличку с Мариной Цветаевой, которая в споре с Петром принимала сторону Софьи и опальных стрельцов. Но ниточка идет и дальше – к пушкинскому «и милость к падшим призывал». Это вообще в характере русского, а тем более православного поэта. Но несмотря на обилие библейских образов и сюжетов в ее стихах, религиозность Заблицкой, скорее, стихийная, чем выстраданная и укорененная в сознании. Она обращается к ним не столько для того, чтобы понять глубину Божественной мысли о человеке, сколько для того, чтобы лучше узнать самого человека, ценя жертвенность и всепрощение в нем выше других добродетелей.

Ершалаим, из ее одноименного стихотворения, не копирует реальный Иерусалим.

Золотые статуи в слитки давно переплавлены.

Заплетенные косы улиц окрасил дым.

Солнце встает! Бритоголовое, простреленное,

окровавленное!

Это город. Мой город. Ершалаим.

Липкий рассвет вползает под одеяло.

Здесь хлеб отыскать труднее, чем героин.

Здесь блестят кривые ножи. Здесь рушатся идеалы.

Это город-душитель. Это Ершалаим.

На каждом углу можно встретить Пилата,

каждый – судья, и каждый будет судим.

Каменные центурии в золоченых и ржавых латах

ходят по стенам твоим, Ершалаим.

Вечный город Заблицкой - из области понятий и символов. Это место святости и греха, идеала и порока. Это город, где распяли Христа, и в то же время – наша действительность, в которой вот уже две тысячи лет ежедневно и ежеминутно повторяются суд и распятие. И смысл жизни человека в этой метафизической реальности – вечная борьба и ежеминутная готовность умереть за справедливость.

Я не отдам тебе Его руки и губы,

Его голова и плечи не склонятся к плахам твоим.

Закрывай свои окна, труби в свои медные трубы!

Двое – Он и я – побеждаем Ершалаим.

Протест героини и ее поколения, которое Заблицкая называет «пророками пригорода», необычен: он не в революциях и мировых переделах, а в мученичестве страстотерпцев.

Мы – пророки из пригорода, окраинные мессии,

мы едва успели родиться, но уже почти мертвецы.

Глядя прямо, но в никуда, собирая последние силы,

мы идем в неизвестность смело, давя ногами

шприцы…

...Мы хотим лишь свежего воздуха

для легких, забитых сажей,

и хоть каплю здоровой крови

для своих зараженных тел.

Жаль, здоровье и чистый воздух –

не для нашей чумной стаи:

обреченные умереть пусть умрут на своих местах!

Но мы идем в Неизвестность и за собой оставляем

сотни новых Мессий на обочине

на придорожных крестах.

Далеко не все равнозначно в творчестве Варвары Заблицкой. Тяга к эпическому размаху и патетическая страстность мешают ей говорить простыми человеческими словами об интимных чувствах. Строки о любви, разлуке, расставании, неизбежные в этом возрасте, выходят излишне пафосными и декларативными. Варвара и сама чувствует это, признаваясь:

Раньше хотела я стать

твердым точильным камнем,

чтоб не бояться мечей

и клинки для друзей точить.

Только теперь хочу я

быть нежной шелковой тканью,

чтобы плащом широким

плечи твои обвить.

Юная поэтесса Заблицкая еще несет на своих плечах остатки чужих одежд и влияний, но уже и собственный груз лежит на них. Сможет ли она сохранить и приумножить то, что даровано ей и уже вынесено на люди, – покажет время. Сейчас ей пока не хватает Судьбы. В одном из лучших стихотворений (кстати, на мой взгляд, наиболее сильном из всех написанных о нашей степи) «Степная пыль» Варвара сама замечает: «Что кому суждено – знают лишь Бог да судьба». Но в то же время в ней есть то, к чему настойчиво призывал молодых поэтов Сергей Есенин: «Ищите Родину!» Сохранит ли Заблицкая нынешнее свое чувствование, исключительное мироощущение, можно будет узнать по одному, определенному ею же признаку: поэт вдыхает пыль и отраву жизни, а выдыхает ветер.