Сергей Гусев-Оренбургский

Мы решили опубликовать этот рассказ Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского, появившийся под псевдонимом Мистер Доррит сначала в «Киевской газете», а затем перепечатанный в «Оренбургском листке» в начале прошлого века, потому что, несмотря на прошедшие сто лет, остаются удивительно похожими коллизии, связанные с отношением к иностранным переселенцам. Вглядываясь в прошлое, легче понять настоящее. Кроме этого, рассказ позволяет оценить художественное мастерство оренбургского писателя, творчество которого высоко оценивали Горький, Чехов, Куприн и другие современники и которого сейчас мало кто знает. В том числе и на его родине – в Оренбурге.

I

На обширном дебаркадере оренбургского вокзала собралась многочисленная толпа. Мы с трудом пробирались с вещами к вагонам, то убедительно прося посторониться, то толкаясь, потеряв терпение, как вдруг принуждены были совсем остановиться, потому что толпа двинулась с места, заволновалась и куда-то заспешила.

- Вот они! Вот они! - загудело вокруг нас…

С удивлением обернувшись, мы ожидали увидеть, по крайней мере, персидского шаха, по ошибке заехавшего вместо Петербурга в Оренбург, но блуждающие взоры наши видели вокруг только волнующееся море голов, по преимуществу женских, да лица, с тупым любопытством смотревшие на вагоны…

- Сели! Сели! - зашептало опять вокруг нас, - вон один из окна смотрит… Рожа-то, рожа-то какая! Ах, псы!..

Взглянув на один из вагонов III класса, мы наконец поняли причину возбуждения толпы. Из окон вагонов, скаля белые зубы, смотрело несколько китайцев. Смотрели они совершенно равнодушно, хладнокровно переговаривались между собою и, хотя порядочно говорили по-русски, презрительным молчанием обходили «задирательные речи» одного высокого, сильно подвыпившего детины… Детина прохаживался перед вагоном и говорил:

- Эй… Че-сун-ча!.. Чесунчовая твоя рожа!.. Выдеру я тебе косу, а?.. Еффиоп-ская мор-да! Я по твоей милости детей без призору оставляю… жену покид-даю…

И приходя, по-видимому, в величайший гнев по поводу столь скорбного обстоятельства, детина петухом останавливался перед вагоном:

- Чер-р-ти. Добер-русь я до в-вас!..

Мы кое-как добрались до вагонов, заняли место и, выйдя на платформу, обратились к жандарму:

- Что это за китайцы?

- А это, - отвечал он,- должно быть купцы. Их из Оренбурга в Иркутск препровождают…

- То есть как это препровождают?..

- А так… выселяют!.. Потому, как публика на военную ногу встала… небезопасно!.. Намеднись один татарин до полусмерти китайца исколотил.

- За что?

Жандарм как-то неопределенно улыбнулся.

- Просто так… Ни за что!.. Подошел к китайцу, спрашивает: ты китаец? Тот говорит: китаец… Татарин развернулся: бац! Получай! – говорит, - оренбургский купса Махмуд Махмудович твоя на чай дает… Развернулся, еще: бац! И пошел. Насилу отняли… Ну, видит начальство, что китайцам опасно оставаться в Оренбурге, и выслало их…

- Говорят, что это китайские шпионы, - проговорил угрюмый кондуктор, прислушавшийся к нашему разговору. - Не доехать им живыми до Иркутска, пришибут где-нибудь на пути…

- Туда и дорога! - горячо вставил юркенький мещанинишко, егозивший около вагонов в каком-то странном возбуждении: вот по их милости у меня брата на линию угоняют…

- Солдата?

- Нет, машиниста… вот перед вагоном-то ходит, с китайцами ругается, смиренный человек, а за сердце взяло, видишь, как разошелся, как же - жену молодую оставляет, детишек… По жребию их за границу посылают, на него, значит, несчастный такой жребий пал… Шутка разве, на явную смерть идти? А уж про солдат и говорить нечего, потому им первая пуля!.. Намеднись четыре сотни оренбургского войска казаков провожали, там, посмотрели бы вы, что делалось! В грудь себя бьют, по стенам кулаками колотят, в ярость пришли: пощады, кричат, не дадим!

В это время прозвучал звонок…

Все заспешили в вагоны, толпа заволновалась, кое-где послышался плач и причитания. Высокий детина-машинист ходил по толпе, целовался с тем, с другим, пожимал руки… какая-то женщина, плача, крестила его исподтишка…

- Неужели вся эта толпа машиниста провожает? - спросили опять мы жандарма…

- Нет, часть действительно машиниста, а больше китайцев пришли смотреть… Все ими тепереча интересуются…

В это время высокий машинист обернулся к вагону с китайцами и, пошатываясь на нетвердых ногах, стал грозить им богатырским кулаком:

- Че-сун-ча!.. Дам я пить вам!.. Расшибу, кишки выпущу… и в ответе не буду. Потому закон есть!.. Фу-че фы поганые.

Прозвучал третий звонок.

Машинист направился к своему вагону, все еще грозя кулаком и бормоча:

- Добер-р-р-усь!!!

Поезд двинулся в путь…

II

С шумом, с грохотом мчался поезд по унылым оренбургским степям, то взбираясь на пологие откосы Общего Сырта, то спускаясь снова в дикие, печальные степные долины…

Мы сидели у окна и курили…

Спутник мой был печален. Долго в грустной задумчивости смотрел он в окно вагона на унылые степные картины и, наконец, сказал:

- Страшная вещь война!.. Сколько горя, слез, разорений несет она с собою. Вот мне, например, величайших усилий, нечеловеческих трудов стоило создать теперешнее свое положение, и все оно одним моментом полетит к черту, как только последует мобилизация казанского округа!.. А уже об ней ходят слухи! Того и гляди, повестку получишь: пожалуйте! Обозы караулить! Бросай дело, бросай жену и детей на произвол судьбы, отправляйся, потому что ты… «запас»…

И вздохнувши, он продолжал:

- Сказка какая-то происходит перед глазами, дикая, нелепая, фантастическая сказка!.. Десятки тысяч лет существовала рядом с нами, да нет, не с нами, сначала с теми дикарями и полузверями, от которых произошли «мы» и «Европа» со всею ее новоявленною цивилизацией, с ее величавой наукой, открытиями и культурой, с ее железными дорогами, пушками, броненосцами, арсеналами… бок-о-бок, рядом, повторяю, - с этим величаво разросшимся, чудесным и горделивым «европейским» миром существовала сила, сила по-своему культурная, сила мирная, всеми игнорируемая и даже, пожалуй, презираемая… И вот эта сила, спавшая десятки тысяч лет, - всколыхнулась!.. Пришли жадность, корыстолюбие и страсть захвата в эту страну мира, с громом, шумом и нахальными криками прибыли сюда все «оборотные стороны» европейской культуры и… вот!.. Пораженное человечество в недоумении и даже страхе стоит перед открывшимся зрелищем… Тысячеголовая, сказочная гидра проснулась, потянулась, встала, раскрыла страшную пасть свою, показала свои острые зубы… Две цивилизации столкнулись!.. Христос и Конфуций!.. Гром пушек, потоки крови, скрежет зубовный… А затем ненависть – вместо братства… Зверство – вместо человечности!.. Дикость, варварство, кровожадность там, где еще так недавно звучали мирные песни труда… С грустью и слезами должен смотреть на нас XX век… Так вот до чего дошла Европа с ее гением и божественным идеалом человечности, за который лучшие люди проливали веками свою лучшую кровь!.. Вместо мира она всюду вносит раздор, потому что, посылая своих миссионеров, чтобы проповедовать Христа, она вслед за ними посылает пушки, чтобы производить захваты и насилия… Разве не это делали Англия, Германия, Франция с их соперничеством и завистью к мирным успехам России?.. О, мы на пороге великих событий!.. Кто знает, к каким переворотам и катаклизмам приведет нас разгоревшаяся китайская смута, какие изменения внесет она в учебники географии, истории и даже этнографии. Предугадать это, конечно, трудно… Покуда же мы воочию можем видеть первые плоды этой смуты: проснувшегося «зверя» в людях, так недавно бывших мирными детьми труда. И что же?.. Даже осуждать их за это трудно… В этом логика событий: из нелепых посылов следуют и нелепые заключения…

Как раз в это время в дверь ввалился толстый краснощекий купец с веселым выражением лица и, усаживаясь около нас на мягкое сиденье, кстати сказать, так основательно, что скрипнули ножки лавки, обратился к нам:

- Слышали?.. Китайцев бьют! Мы так и всколыхнулись…

- Что вы? Где? - вскричал я, слегка даже обрадовавшись, - от Благовещенска отбили?..

- Разве телеграмма? – вскричал мой спутник: уж не Пекин ли взяли?..

Купец смотрел на нас во все глаза и вдруг расхохотался.

- Да что вы! Какой там Пекин! В соседнем вагоне бьют!..

- Не может быть!

- Верно!.. Такая, говорят, потасовка идет!.. Я было хотел пройти, - не пускают… А то бы вложил и я свою долю… Хе-хе-хе! Оченно бы даже предостаточно вложил…

- Как же это можно? - возмутился мой приятель, - чем же эти бедняги виноваты, за что их бить? Ведь это мирные граждане, не бунтовщики…

- Разбирай там, - сказал купец, - все они, черти, на одну рожу сделаны… Наших-то они режут да в котлах кипятят, а на них смотреть…

И, взглянув на нас с нескрываемым презрением, он добавил:

- А еще рус-ские лю-ди!..

Поезд подошел к станции…

Мы бросились из вагона.

III

У вагона с китайцами опять была многочисленная толпа. Из окон вагона выглядывали по-прежнему равнодушные китайские лица, а на подножке вагона стоял молодой, красивый китаец со злым, суровым лицом и, жестикулируя, объяснял что-то жандарму…

- Жанде… жанде… - бормотал он, - очевидно желая сказать: жандарм! И, указывая рукой на уходившего в буфет машиниста, говорил: вион этон чело..эн...бион!..

Жандарм, еще вовсе молодой, безусый, недоумевающе улыбался и, по-видимому, совершенно не знал, что ему делать. Видимо, он даже вовсе не сочувствовал китайцам…

- Хорошо!.. Хорошо!.. Он больше не будет! - говорил он, продолжая посмеиваться.

А китаец все не мог успокоиться: жестикулировал, показывал себе на косу и негодующе продолжал чего-то требовать…

- Да что такое случилось? - спрашивали жандарма.

- Драка! - сказал он, - их нарочно, китайцев-то, всех шесть человек в отдельный вагон посадили, а пьяный машинист к ним туда и забрался…

- Ну?

- Ну и того… за косу! Убью… - говорит, зарежу… в окно выброшу!

- А китайцы что?

- Не спустили! Такую ругань подняли, такой шум на весь вагон… прямо драка поднялась, насилу успокоили… Ладно в вагоне никого не было, а то бы кровопролитие вышло!.. Вот теперь этот молодой-то жалуется…

- Что же он говорит?

- А черт его знает… Турецкая их речь, разве разберешь!

- Вы бы меры приняли… Как же это возможно бить допускать! – строго сказал какой-то офицер…

- Какие же меры примешь, ваше благородие… Известное дело, солоно они в нонешнее время всем приходятся, - вот и норовит всякий им нравоучение устроить… разве углядишь!

И жандарм вдруг набросился на толпу…

- Чего не видали… Расходись… Эка невидаль - китайцы!..

- Не тронь! - заорал подвыпивший купец, - должен я тепереча на врагов отечества посмотреть или не должен? Да я ему тепереча, анафеме, в рожу плюну, и то мне ничего не сделают… Потому, знаешь, как они наших православных христиан режут да в реках топят?

- То мятежники, купец, а эти – мирные… Ведь мы с Китаем не в войне…

- Мало што! Мирные!.. Псы они, анафемы…

- Знамо, что псы! - поддержал кто-то купца, - говорят вот, китайцы всех христиан перерезали, дорогу у нас в Манджурии разорили, переселенцев по линии перебили…

- Убить их, ребята, надо! – бормотал появившийся откуда-то пьяный машинист, совсем почти валившийся с ног, - казнить надо чесун-чу… Бунтовать?!. Вот мы им пок-ка-жем бунто-вать!..

И вдруг, ставши грозно перед вагоном, заорал:

- Фу-чче-ффу! Выхх-а-а-д-ди! Распр-ространю тебя… Подавай сейчас косу!

- Жандэ… Жандэ… - кричал в беспокойстве из окна китаец. – Вон енн… чело-эн… он-ен!

- Обжарить их надо! – строго сказал маленький человечек, по-видимому рабочий, смешно хмуря брови…

- Господа! Нельзя! – говорил какой-то высокий господин, - войны не объявлено… Они под покровительством русских законов находятся…

- Закон… Ишь ты… А наших бьют, - это тоже закон?

- Вых-ходи! – бушевал у вагона машинист.

И нетвердыми ногами он все старался взобраться на подножку вагона. Публика, очевидно, отчасти забавлялась, а еще более - сочувствовала. Но появились какие-то проворные люди и под предводительством молодого жандарма подхватили и увели куда-то на конец поезда сопротивлявшегося машиниста…

- Сажай его в пустой вагон! – распоряжался жандарм, - а то он всех китайцев перебьет, отвечай за него после!

- Сажай, не сажай - всех не пересадишь по пустым вагонам, - резонерствовал рабочий, смешно хмуря брови, - все равно не доехать им до Иркутска - пришибут дорогой…

И публика безмолвно соглашалась с этим мнением…

Последний раз мы видели китайцев в Кинеле, где они пересаживались на челябинскую линию. Опять их окружила толпа хмурого народа, опять строгие речи, как угроза, звучали над их головами, опять в воздухе звучала фраза сомнения сомневавшейся в самой себе толпы:

- Доедут ли они до Иркутска?