Василий Пискунов

Василий Пискунов написал этот очерк пятьдесят лет назад. Написал не для печати, а для детей и внуков, для семейного чтения. И к нам в редакцию очерк попал из рук внука Василия Пискунова - Сергея Бычкова, кандидата филологических наук, поэта, переводчика, бывшего члена областного литобъединения имени Владимира Даля.

"Народные мемуары" - так можно бы назвать поэтические страницы Василия Пискунова, написанные хотя и не профессиональным литератором, но знатоком родного края, его истории, природы, просто патриотом - не уступают подобным работам Сабанеева и Правдухина ни в живости повествования, ни в поэзии.

Печатая очерк В. Пискунова, мы надеемся, что обогатим новыми сведениями наших земляков, читателей, всех тех, кому дорога уральская земля. Ждем от вас новых народных мемуаров.

Отец мой, Пискунов Константин Семенович, родился в 1860 году 21-го мая. Мать, Евдокия Степановна, родилась в 1860 году 1-го марта. Дед мой, Семен Павлович, приехал в село Марьевку Имангуловской волости Оренбургской губернии и уезда в 1868 году из Орловской губернии Льговского уезда (ныне Курская область). Здесь, в Марьевке, дед купил 20 десятин земли вместе с другими переселенцами в числе 411 человек, то есть семей, всего купил у графа Нессельроде 1000 десятин. У деда было три сына: Константин, 1860 года рождения (умер в 1936), Петр, 1865 года рождения (1932), Василий, 1870 года рождения (1946).

Разделившись, братья после смерти отца Семена Павловича поделили и землю. Отец мой взял себе шесть десятин, а братьям дал по семь десятин. Пахотной земли нам доставалось каждый год только одна десятина. Земля была разбита на три поля, одно два года пахалось и засевалось, потом два года с нее снимали покос, и два года по ней ходила скотина, удабривая ее. Таким образом наша земля неурожаев не знала. В засушливые годы урожай, естественно, был ниже, но все-таки сам-четверти не меньше было.

Село было расположено по реке Салмыш с прекрасными лугами, по которым было множество живописных озер, окаймленных лесом. Леса было не так много, но он был разнообразен и красив. Много было осин, ольхи, вяза, дуба, осокорей и кустарника, тальника, чилиги, бобовника и волжанника, также крушины, черемухи, калины, смородины. Весной все это цвело и благоухало.

Река Салмыш изобиловала разнообразной рыбой: сом, сазан. судак, щука, лещ, жерех, язь, подуст, окунь, ерш и другие. Озера тоже полны были рыбы. Салмыш был полноводный, всегда опрятный, чистый и приветливый. Весной и летом берега его всегда были усеяны рыбаками-любителями и без добычи никто домой не уходил, всех он дарил рыбой по его способности и ловкости. Вниз по реке от села верст на пять до Мельницы Брагина, берега Салмыша утопали в зелени: или кустарник, или строевой дубовый лес вперемешку с красавцем вязом, на всем этом протяжении оба - правый и левый берег - были помечены рыбаками, у которых была своя "привада", то есть свое место рыбалки - расчищено, убрано и улучшено в смысле подхода, сидения и удобств.

В субботу, если благоприятная погода, часов с 4-5-ти идут и едут рыбаки на свои излюбленные места после трудовой недели отдохнуть на лоне природы и заняться любимым спортом, что было иногда очень выгодно, давало на всю неделю вкусную рыбу, как добавочное питание.

Все Пискуновы были страстные охотники и только мы имели ружья в селе, а угодье охотничье было вниз по реке на пятнадцать верст и вверх на десять верст, по лугам были сплошные озера и старицы, поросшие камышом и кугой, где водилась масса уток всех пород и лысухи.

На охоту брали 5-6 патронов, не больше, исходя из того, что много убивать не следует, свежие утки вкуснее, а убить всегда можно и не отходя далеко от дома.

В августе, когда поспевали хлеба, вечернюю зорю, перелет стаек утиных на кормежку - все это представляло прекрасное зрелище. Беспрерывные цепи бороздили воздух в разных направлениях, иногда они скапливались в большое стадо, особенно на просе купца Левина в лугах, где их собиралось тысячами.

Были у нас излюбленные озера, где всегда было много уток, там мы делали удобные подходы, куда в любую погоду подходили бесшумно и незаметно. Ползем, бывало, с затаенным дыханием к берегу и слышим крик, а стайки все летят и летят и сходу опускаются на воду, долго бывало любуешься на эту картину и забудешь зачем пришел. С озера поднимается легкий пар и кажется, что пернатое царство принимает ванну: ныряют, купаются, одна за другой гоняются, а иные в сторонке сидят, уже голову под крыло, спокойно смотрят на резвящихся подруг, некоторые проворно плывут в чащу камыша и скрываются. Это было в знаменитом озере Лапушном. Длиной оно с полкилометра, шириной местами метров 200. Несколько в нем было чистых зеркал, но сплошь зарощено кугой. Берега зарощены тальником и все озеро кругом было окаймлено лесом: осина, ольха, вяз и дуб. От выстрела, если и поднималось несколько уток,то немного отлетев, опять опускались тут же в кугу.

Было много прудов в степи. Нашего села два пруда, и на земле помещика шесть прудов. Особенно хорош и обилен дичью был пруд помещика в Татарском овраге, где выводилось много утиного молодняка, больше всего любили мы туда ездить - пруд был очень большой и весь зарощен камышом и кугой, а края покрыты тальником. Здесь водились утки, чайки, кулик-веретенник, чибисы. Когда выпустишь на воду собаку, и все эти крикливые и беспокойные обитатели водного царства с шумом налетают на водолаза и, кажется, намерены расклевать непрошеного гостя.

В середине июля на прудах бывало множество кроншнепа - этого красивого, грациозного степного кулика, которые с закатом солнца со всей степи слетались на воду и до утренней зари ночевали здесь. Стоит немолчный гомон, кажется - все они кричат, но крик этот милей музыкального концерта и несравним ни с какой мелодией человеческого искусства. Степи изобиловали стрепетами - красивыми и доверчивыми птицами. Весной мы с подъезда охотились на одиночек самцов - резко трескучий крик петушка далеко был слышен и выдавал его присутствие при приближении к нему. Он иногда, найдя распашку, быстро удирал, но в большинстве случаев медленно ложился, распластавшись на земле. Дашь иногда два-три круга и обнаружишь его метрах в пяти от тарантаса, лежит, как будто прирос к земле, сливаясь с нею своей окраской оперения. Пешего так близко не подпустит.

Дудаков весной очень редко встречали, зато в конце лета много стаек кормились в наших степях. Эти птицы были строже стрепета и нам очень редко удавалось добывать их. Я не любил за ними охотиться и редко принимал участие на охотах с загоном в компании с товарищами. Лично мне ни разу не приходилось убить дрофу. Отец мой и брат убивали.

Весну ждали и готовились к охоте, как к празднику. Салмыш разливался по всем лугам, вода подходила к самым дворам нижнего порядка улицы. Красив был ледоход. Все село сходилось на берег около Церкви и любовалось нагромождением льдин, нагромождением у затора за поворотом русла реки у старой плотины помещика Левина, иногда сутками накапливались массы льда, задерживая его здесь; с одной стороны крутой берег, с другой столетние дубы и осокори, а внизу укрепившаяся каменная плотина, уцелевшая с правой стороны. В это время вода сильно прибывала и в конце концов сила воды пробивала затор, и нагромождение льда с шумом уносилось по течению вниз.

Стаи уток носились по всем направлениям, с криком проносились косяки гусей, лебедей и журавлей. Дичи было много, и долгие дни стая за стаей улетала на восток, и днем и ночью стоял немолчный гомон, наполняя радостью сердце охотника.

Сейчас, когда я пишу эти записки в 1951 году, мне самому это кажется сказочным, какое было обилие дичи в то время и какое скудное количество ее теперь.

Когда Салмыш входил в берега, по лугам оказывались заводи и полои*, то в них было столько уток, что иногда глазам своим не веришь: их были десятки тысяч всех пород, а на быстринах Салмыша чернет сотнями и тысячами жировали, ныряя и подолгу оставаясь под водой. Стоишь бывало, издали любуешься этой незабываемой картиной.

И вот на эту всю массу дичи охотились только в два ружья: мы и дядя Петр, и то не каждый день и не по всем угодьям, а больше в одном месте, в конце села в Оторвановке. С охоты приходили всегда увешанные дичью, старались на один заряд взять не одну, а две-три, заряды жалели, зря не палили, били больше сидячих и когда кучей сплывутся на расстояние в 20-25 метров. Ружья были шомпольные, двуствольные, правда, бой ружей был хороший, били на далекое расстояние, но такой риск стрельбы был редкий. Я часто и влет любил стрелять по пролетным стайкам и всегда с успехом. Чернет часто бил по сидячим и всегда две-три на один заряд, какие были хохлатые красавицы и увесистые, но за чернет меня отец всегда бранил. Не любил он их, говорил, что рыбой припахивают, он любил крикашей и шилохвостых, других никогда не бил.

Много оставалось уток на гнездовке, крикашей, шилохвосток, широконосок, чирков, серух, лысух и нырков мелких.

Летом в каждом озере был не один выводок, а по нескольку, а в таких, как Лапушное или Грязное, молодь заполняла буквально все озеро, а лысух было, как шмелей, их никогда никто не бил, считалось позором, а теперь их почти нет, всех поели. Мне пришлось сотни три добыть их с 1932 по 1934 годы, когда я с детьми проводил отпуск в Марьевке в августе и признаться, мясо их и мне, и детям очень понравилось, жирное, мягкое и вкусное, изредка, правда, угождали экземпляры отвратительного вкуса с запахом озерной тины, но из всей массы было две штуки.

Отпуск в эти годы я брал с 20 июля, десять лет браконьерствовал и больше приносил лысух, на один заряд брал 2-3 штуки, больше на день и не требовалось.

С разрешением охоты, т.е. с 1 августа, разнообразил свой стол, но все предпочитали лысух, они вкусней нам казались, чем крикаши и шилохвостки,чему мой покойный отец не верил, он говорил: "Поганка, поганка она и есть! Больше ничего! Никогда бы не стал портить заряд!"

До революции лисиц в наших лесах и степи было мало, волки водились, но тоже не так много. Это, видимо, потому, что башкиры и татары окрестных деревень были ярые охотники и по первой пороше выезжали верхами большими партиями, собак борзых у них было у каждого две-три. Я часто еще мальчуганом встречал верховых десятками, а собак за ними тянулось цельное стадо. Уж если им посчастливилось след лисицы найти - найдут и лисицу. Редко от такой оравы ей удавалось унести ноги.

У многих были лошади настоящие скакуны, быстро догоняли волка и убивали его дубинкой сверху на скаку. Ездили и с заводными лошадьми, то есть вторую держат в поводу, а когда одна утомится, пересаживались на вторую.

Зайца-русака водилось очень много и в лугах, и в степи, в лугах были и белячки.

За день охоты осенью или зимой поднимешь десятка три, а облавой увидишь и побольше сотни. Убивали немного - двух-трех на ружье, таскать их тяжело. Притом не было смысла их переводить - шкурка русака стоила 20 копеек, белячка - 5-10 копеек. А мясо ели один раз в году, т.е. первую тушку, ели хорошо приготовленных и ели молча, а по окончании трапезы кто-нибудь обязательно скажет: "А все-таки собакой припахивает". И уж больше никто кушать его не желает. Кушали зайчатину только мы, охотники, а население - Боже упаси - кушать зверину с ногами собаки.

В 1911 году донимали волки наше село Марьевку, Имангулово и Тептяри, осенью по чернотропу строили облаву, заправилой был земский начальник Ливаневский, любитель охоты с борзыми. У него были четыре прекрасных волкодава и помельче штук шесть борзых. Загонщиков верховых было побольше сотни от трех деревень, охотников человек десять, не больше. Я был за кучера, привозил отца и дядю Петра на эту облаву.

Договорились стрелять только волка и лисицу, а зайцев не стрелять.

В первый загон зайцев вышло на охотников сотни две, может быть, и больше. Это зрелище было незабываемое - цельное стадо и ни одного выстрела! Так же и второй загон, и тут же действительно огромное стадо зайцев. Собаки метались, как угорелые (волкодавов со своры не спускали). Третий загон договорились стрелять зайцев, хотя их можно было палками набить больше, чем из ружья.

Прогнали имангуловские луга, от Левинской Грани до имангуловского моста. Зайцев набили три телеги, штук 80-90. Волков и лисиц не видели.

Отец мой, Константин Семенович, был среднего роста, широкоплеч, в зрелые годы, в 45-50 лет, был хорошо упитан, весом был пять с половиной-шесть пудов. Характера был мягкого, говорил мало, любил слушать других, сам больше молчал, трудолюбив.

Исключительно честный, мягкосердечный, отзывчив и редкой доброты (Пискуновых по-уличному звали Добряковы, от слова добрый).

Меня отец, видимо, больше всех любил, рано стал брать с собой на охоту. Лет шести я уже знал все прелести утренней зари и вечерней, на которую летом ходил с отцом в просяные поля, когда еще они не были скошены.

Отец служил в нашем сельском кредитном товариществе членом правления и казначеем. Была бакалейная лавка до 1916 года, и каждый год засевали одну десятину пшеницы на собственной земле. Имели всегда одну лошадь, одну корову, 5-7 овец и десятка два кур.

Нас, детей, как только подрастали, т.е. в 12-летнем возрасте, отец определял к купцу в Оренбург. Старший брат Алексей служил у П.С. Коробкова, сестра Анна у П.С. Ишкова кассиршей. Я к Шанину в мальчики, младший брат Андрей - к Дудину в столярную мастерскую.

Мать моя, Евдокия Степановна, была неграмотная , но обладала хорошей памятью. Она в основном весь день торговала в лавке, а вечером, когда мы приходили из школы, рассказывала, кто брал в долг товар (свои сельские всегда брали в кредит) и по хозяйству больше она работала. Ее отдыхом были большие праздники, как Пасха и Рождество, а основное время она очень много работала. Умерла мама 23 февраля 1943 года на 83 году жизни.

Мама тоже была редкой доброты, с отцом они жили дружно, и мы никогда не слышали ни их ссор, ни перебранок. Сквернословия в доме никогда не было, всегда в доме был образцовый порядок и чистота. Дружба и любовь царили в нашем доме, что легло в основу всей нашей жизни и до сих пор мы отзывчивы на всякий зов родных и друзей.

Дядя Петр Семенович был феноменальной доброты, музыкант, играл на гармонике, скрипке, балалайке. Редкая свадьба справлялась без его музыки. Акушерил, т.е. помогал при неблагоприятных родах у скота, читал псалтырь при покойниках, ни в какой другой просьбе никому не отказывал. Пел в хоре в нашем храме, у него был хороший лирический тенор, пел соло. Он был подлинный оптимист, грустным я его не помню. Это был мой любимый дядя.

Он всегда первый вносил в наш дом радость праздника. С его приходом в наш дом вливались лучи солнца и торжество ликующего дня.

С моим отцом дядя Петя до самой смерти был в тесной дружбе. Кажется, не проходило дня, чтобы они не виделись. Весенняя, осенняя и зимняя охота проходила у них совместно. Часто мне, счастливому, приходилось быть за кучера, когда они ездили по прудам и по степям. Я сижу на козлах, они в тарантасе, их разговоры приводили меня всегда в восторг, и сейчас волна радости разливается по телу, с оттенком грусти в душе.

Подъезжая к пруду, меня с лошадью оставляли в укрытии, а сами с собакой крались к плотине.А я с напряженным вниманием смотрел им вслед и наблюдал за всем процессом охоты.

Что может принести столько же радости, восторга и переживаний, которые человек испытывает на охоте? Ничего! Разве только первые восторги юной любви, да и они коротки.

Старший сын дяди Петра - Иван, старше меня был на три года, но мы с ним дружили и на охоту ходили вместе, дружили и когда он был женат, а я холостой.

В нашей дружбе было что-то особенное, святое чувство, чувство преданности друг другу. Теперь нет этого. Какой был чудный человек - с прекрасным характером, трудолюбивый, сметливый. Охотник, рыбак, сапожник, бондарь, плотник. За что ни брался, все у него выходило хорошо.

Умер Иван Петрович в 1924 году от туберкулеза, погиб во цвете молодости 31 года от роду.

Второй сын Павел моложе меня на шесть лет. Хорошо мы с ним дружили и много незабываемых дней проводили на охоте. Тоже хороший охотник, рыбак, сапожник и плотник, комбайнер -погиб в 1944 году на войне с немцами, так же во цвете молодости, 40 лет.

В Марьевку я ездил каждый год и всегда останавливался у Павла. Сколько радости, восторга, воспоминаний было - ночи не спали, а утром вместе на охоту. Как дети идем, бывало, не чувствуя под собой земли. Мир казался ликующим - все поет и радуется, природа наша, возлюбленная, встречала нас с распростертыми объятиями и дарила своими чистыми улыбками и убирала свой храм или зеленой скатертью, или белоснежной, но всегда в новый, всегда милый и радостный цвет.

В этом храме мы вкушали блаженство. Украшенный с истинно царской роскошью, благоухающий, он ласкал и опьянял нас красотой, наполняя душу неизъяснимой радостью.

Весна. Раннее утро. Тишина. Воздух влажный, пахнет землей, травкой и сыростью. Восток багряный, с каждой минутой все краснеет и увеличивается объем зари. Вот блеснули первые лучи солнца, легли на ветки, кусты и землю, заиграли в капельках росы. Зазвенела песнь жаворонка, приветствуя начало дня. Вдали с запада видны цепочки летящих гусей и слышится слабый крик, который нарастает с их приближением. Слух улавливает мелодичные звуки разговора лебедей, которые низко и плавно плывут по воздуху, грациозные, белоснежные, стройными стайками пролетают на восток. Долго смотришь, провожая их,а потом, как зачарованный, стоишь.

Нагретая земля, пошел от нее пар и увеличились запахи, приятные, пьянящие. Пробудились насекомые и ползут по всем направлениям - все движется, полно жизни, навстречу ликующему дню.

Милые люди, дорогое время, время молодости, прошли, ушли навсегда, только память рисует Вас, вызывая грусть, порой радость, но больше тоску по родным моим, никем не заменимым: родителям-родственникам, друзьям, которые дали мне жизнь и первые радости, чистые, неподдельные, святые радости. Научили любить свою землю, семью, Родину, людей, природу, ко всему относиться бережно, достойно высокого звания человека.

В памяти встают люди, соседи наши, милые люди, несколько семей: Ерошины, Козловы (Гардеевы), Козловы (Федосеевы), Устиновы, Чиненковы, Пыхтины, красавцы душой и телом - крупные, статные, всегда трезвые, трудолюбивые, жили большими семьями и дружно. Праздники проводили - особенно Пасху - играли на улице в бабки и большие, и малыши, в городки. На эти игры сходилась масса людей, любуясь на играющих. Слышны были шутки, смех и никогда никакой брани, ни одного скверного слова, оскорбляющего слух человека.

Вечерами водили хороводы, больше женщины, лилась веселая, звонкая песня, играли в горелки - увлекательная и интересная спортивная игра, забытая теперь совсем. Весельем наполнялось все, как будто пели и земля, и лес, и солнце, луна, и ночью звезды пели.

* полой - пойма, низменный берег, заливной луг.