Геннадий Красников

«В ИГРЕ ЧТО-ТО НЕ ТАК»

Странная всё-таки вышла история: на глазах одного-двух поколений, можно сказать, возникло некое культурное явление, развилось, достигло своего апогея и благополучно скончалось. Хотя многие персонажи, причастные к тому явлению, поныне здравствуют. Герои мифа, музейные экспонаты, выжимающие из своего славного прошлого максимум практической пользы. Словно старушка-«Аврора», роняющая революционный песок на большевистском пиру новых Троцких и Каменевых; словно «лучший немец» Горбачёв, рекламирующий соус к пицце и озвучивающий киносказку «Петя и Волк», зарабатывая престижную премию «Грэмми»... «Те, что нас любят, смотрят нам вслед. Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет...», - когда-то признался Борис Гребенщиков, ныне по-буржуазному ухоженный, будто только что после очередного евроремонта. И позднее, он же, кажется, не без тайного вздоха облегчения добавит:

Гарсон номер два, гарсон номер два,

На наших ветвях пожухла листва...

Пожалуй, ни в ком не найти столь очевидной завершённости явления русского рока, как в одном из главных действующих лиц российской рок-культуры – Борисе Гребенщикове. Именно БГ раньше других (в песнях и многочисленных интервью) заговорил о том, что рок «мёртв». Во всяком случае задолго до того, как румянощёкий роко-кок (или рок-кухмейстер!), будущий «заслуженный артист Российской Федерации» Андрей Макаревич, в нищей, падающей в голодные обмороки стране вылез на телевизионный экран с садистско-обжиральной программой «СМАК». Собственно с того часа недурно камуфлируемое давнее тайное стало до банального явным: любая, самая фантастическая «Машина времени» в конце концов оборачивается заурядным «Кухонным комбайном»... То был вещий материальный знак: рок – как вызов, как глоток свободы, как «боль, беда, правда, любовь и жизнь целого поколения» (Ю. Шевчук), как сигнал бедствия в мире обездоленных, отвергнутых - скопытился. Ничего более противоположного року, чем разнеженно развалившийся на красных пуховиках в ночной телевизионной передаче «Обломов» не то стареющий барин, не то пресыщенный кот, Артём Троицкий, когда-то известный как «Дядюшка Ко», теоретик и вождь советской рок-культуры - невозможно было и вообразить. Ещё сошли бы за игру и его барский халат, и томное грассирование, и окружение в полутёмном музыкальном гареме мурлыкающими юными дарованиями, барахтающихся вместе с ним в отсветах красного фонаря на том же засаленном диване. Но наш гламурный интеллектуал вскоре бесповоротно перейдёт в класс VIP-персон демократии, возглавив российскую версию дорогого журнала «Play boy», за американские зеленые бумажки подсобляя западным пакостникам выталкивать Россию на панель, в новый Вавилон...

В те же девяностые с неменьшим свидригайловским сладострастием на том же канале Гусинского под свои разрушительные глумливые фантазии будет приспосабливать русскую историю ещё один новоявленный либерал-гурман, не чуждый вчерашнему рок-братству человек, - журналист Леонид Парфёнов, череповецкий земляк Александра Башлачёва, которого он в своё время и свёл с «Дядюшкой Ко». Эта ангажированность, это идеологическое обслуживание либеральной власти, это нескрываемое барство на фоне оболганной, обворованной страны уж точно мало походили на идеалы первых рок-музыкантов, «поколения дворников и сторожей», о которых пел когда-то «Аквариум» Гребенщикова, говоря в то время, разумеется, о «советской» продажности:

Мы молчали, как цуцики, когда шла торговля

Всем, что только можно продать, –

Включая наших детей...

Но когда на руинах СССР, в побеждённой мировыми гроссмейстерами России пошла настоящая мародёрня и торговля «всем, что можно продать, включая наших детей», наша героическая «контркультура», наш несгибаемый, как Сталинград, «андеграунд» - с хлебом и солью, с песнями и плясками, с гитарами наперевес встретил свежеиспечённую демократическую власть, стал частью либерального истеблишмента, конвертируя свою прошлую революционность в прибыльный конформизм с новыми разрушителями и толстосумами на их многотысячных митингах и кроваво-красных от икры и расстрела парламента тусовках (воистину, большой пир во время чумы!). Даже в бредовом сне непредставимы со сковородкой в руках среди бульонных испарений или, того паче, пичкающие публику «Плэй боем» - Высоцкий, Цой, Башлачёв... Да и кто из завсегдатаев знаменитого «Сайгона» 70-80-х годов (ленинградское кафе) или из сидевших на трубах в тогдашних питерских подземных (реально андеграундных!) переходах мог предположить, что один из лидеров рока, Гребенщиков, свой полувековой юбилей будет отмечать орденом «За заслуги перед Отечеством». Заметим, что принять такой орден - значит, в том числе, и признать какие-то свои мифические «заслуги перед Отечеством»! (И почти кафканианское совпадение: какой жуткий наплыв во власть - взошедших на тех питерских рок-дрожжах господ Чубайсов, Грефов, Кохов и проч. и проч.!) Кстати, в доме у одного миллионера довелось мне увидеть нынешний «андеграунд» (то бишь натуральный подвал), где расположены системы обогрева пола многоэтажного дворца, автономная электростанция, а также набор компрессоров и насосов по замене, подкраске и насыщению кислородом воды в гигантском аквариуме, ценою в десятки тысяч долларов... Из аквариума на гостей тупо смотрели отливающие золотом полупрозрачные рыбы, лениво опахивающие себя розово-голубой вуалью плавников и хвоста... Глядя на эту ленивую грациозность, могло показаться, что случилась-таки реинкарнация (а быть может, и сама аватара рок-гуру!) и сбылись давние предсказания, прозвучавшие из прежнего, ещё не испарившегося «Аквариума»:

...Мы стали респектабельны, мы стали большими,

Мы приняты в приличных домах.

Я больше не пишу сомнительных текстов,

Чтобы вызвать смятенье в умах.

Мы взяты в телевизор, мы пристойная вещь,

Нас можно ставить там, нас можно ставить здесь,

Но в игре наверняка что-то не так...

Объяснение этому «не так» Гребенщиков нашел позже, когда уже у большинства рок-музыкантов крепко «пожухла листва» и даже последнему гарсону стало понятно: «Я вышел духовный, а вернулся мирской...».

«ВОРОН К ВОРОНУ ЛЕТИТ...»

Любопытен сам по себе феномен рока в нашей стране, сменившего в середине 80-х годов поэтов-«шестидесятников», утративших к тому времени популярность и уступивших место на эстраде и на стадионах своим вольным или невольным ученикам.

Эстетика рокеров, как на трёх китах, держится на трёх НЕ. (Каким убожеством обернутся в конце концов эти три роковые НЕ через десятилетие в так называемой попсе, порождённой, как это ни печально прозвучит, именно родовым непрофессионализмом, изначальным любительством, эстетикой без берегов рок-культуры).

Не будучи музыкантами – они стали играть и сочинять музыку (И. Бродский в беседе с С. Волковым скажет: «Про музыку тут говорить, правда, бессмысленно, потому что это рок...»).

Не имея голоса – они запели. В данном случае, разумеется, амплитуда колебания вкусов не имеет предела. Помнится, Венедикт Ерофеев, когда ему в ресторане Курского вокзала не дали хереса опохмелиться, заслышав пение великого Козловского, возопил: «мерзее этого голоса нет» («Москва-Петушки»). А вот Андрей Вознесенский, напротив, и без хереса по-отечески гуманен в ситуации по меньшей мере не столь однозначной: «Голос Бориса Гребенщикова высокий, странный, с нереальным отсветом, будто белая ночь. Культура Северной Пальмиры стоит за ним». Хотя, по правде сказать, колоратурное дребезжание и сиропистая бесполость подобного голоса – на любителя...

Третье НЕ заключается в том, что, НЕ будучи поэтами, рокеры ринулись сочинять стихотворные суррогаты для своих песен. Правда, надо отдать должное, тот же Гребенщиков, у которого выходят книги, в очередной раз заявляет: «Это просто сборник текстов для любителей читать, я же себя поэтом никогда не считал. Я стихи эти как стихи просто представить себе не могу». И хотя трудно не согласиться с такой самокритичной оценкой, всё же нельзя не заметить в ней и определённого кокетства, скрытого желания услышать возражения: «Помилуйте, что вы такое говорите, Борис Борисович, как можно-с, уж ежели вы не поэт, то кто же ещё и поэт-то в России?..». В самом деле, разве неизвестно, что говорил о нём сам Вознесенский: «Он классик... он следует не только школе ироников Заболоцкого и Хармса, но и волевому глаголу Гумилева...». И кто не знает, что его поэтические творения украшают своим присутствием 10-томную антологию «Поэты русского рока», на переплёте которой золотыми буквами оттиснуто имя БГ? Разве не ведает просвещённый мир о книге Соломона Волкова «История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней», анонсируемой как «история культурной столицы от Пушкина до Гребенщикова»?.. Одним словом: от альфы до омеги. Несмотря на то, что в этой петербургской «энциклопедии» не нашлось места ни Баратынскому, ни Крылову, ни Гончарову, ни многим другим выдающимся деятелям русской культуры. Как написал в своём блистательном анализе этой книжной премудрости соломоновой Мих. Лидский: «Хотелось бы, чтобы читатели — в особенности молодое поколение россиян, — прививая себе хороший вкус, черпали знания по истории культуры из чистых источников, а не из сочинений недалекого музыканта, неглубокого исследователя, плохого писателя и недобросовестного журналиста...» («Петербургская повесть Нью-Йоркского уезда, написанная в жанре "энтертейнмента*"»).

Вполне логично, что именно «эстрадная» поэзия явилась предтечей рок-поэзии. Недаром же к Вознесенскому пришёл начинающий Гребенщиков. Не к кому-то из поэтов более старшего, фронтового поколения, не к тем, кто был ближе по возрасту, а к тем, кто оказался напрямую связан с одной стороны с большевистской революционной традицией и эстетикой в литературе (Маяковский, Светлов, Багрицкий, Бабель, и уж точно никак ни Заболоцкий, ни Гумилёв, ни Ахматова...), а с другой стороны – с Западом, с западной культурой, с диссидентствующими западниками, несущими в себе разрушительную для государства энергию. Плоская публицистичность, фельетонность, показная смелость и авангардность, жонглирование молодёжным сленгом, намёки на некую оппозиционность сделали тогдашнюю поэзию по-своему попсовой, эстрадной, доступной, что привлекало к ней массу поклонников, веривших в искренность властителей умов, тех, кто сами себя называли «детьми ХХ съезда КПСС».

Было тут и родство душ. Не случайно же, описывая одну из встреч с «победителем-учеником», унесённый ветром новой рок-культуры «учитель» А. Вознесенский, видимо, запамятовав о своём мафусаиловом возрасте, кажет моложавую игривость: «Зная его знаменитую привычку приходить в гости абсолютно голым, я предложил ему раздеться. Но Б.Г. застенчиво снял только куртку. Вероятно, было холодно...». Как здесь не прослезиться от пасторальной (в духе «Дафниса и Хлои»!) предупредительности одного и от целомудренной застенчивости другого!.. Хотя, как

__

*entertainment (англ.) - забава, развлечение.

сказать. Если верить «застенчивому» ученику, то «холод» отнюдь не помеха для его эксгибиционистских забав: «Я пишу свои песни в конце декабря // голый в снегу при свете полной луны...»

Это как же надо боготворить собственную оболочку, чтобы иметь «знаменитую привычку приходить в гости абсолютно голым», не предполагая, что в любом приличном доме хозяева вообще-то просто обязаны спустить с лестницы подобного жуира со всеми его бельведерскими причиндалами!

Вся эта нудистика напоминает историю с ещё одним другом Вознесенского – Алленом Гинзбергом, известным американским поэтом-битником, писавшим:

Я видел лучшие умы своего поколения,

разрушенные безумием,

изголодавшиеся, истеричные, голые...

Мать битника страдала психическими расстройствами. Во время приступов она, бывало, «раздевшись догола, особенно истово высказывала свои коммунистические убеждения. В такие моменты ей являлись Гитлер, Муссолини и другие тираны человечества, с которыми она вела жаркие политические дискуссии» (Я. Могутин). В 60-е годы, впервые попробовав галлюциногенные грибы, друг Вознесенского провозгласил начало психоделической революции. «Наслушавшись Вагнера под воздействием 36 граммов силоцибина, он бегал голый по Гарварду, пытаясь разъяснить миру важность его открытия. Требуя от телефонистки немедленно соединить его с Никитой Хрущёвым, Уильямом Карлосом Уильясом и Норманом Мейлером, Гинзберг кричал в трубку: “Я - БОГ! Б-О-Г!”» (Я. Могутин). В связи с этим приходит на память старинная эпитафия, написанная от лица любящей жены почившему мужу:

Говорила тебе я:

«Ты не ешь грибов, Илья!»

Не послушал, а покушал,

Вот теперь вина твоя.

Галлюциногенными грибами нередко отдают и тексты «победителя-ученика», в которых только под воздействием психоделических паров можно прозреть «волевой глагол Гумилёва»:

Сквозь пластмассу и жесть

Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья

Там, где мы склонны видеть столбы.

МЕТОД РАБОТЫ С БОРОДОЙ

В начале 90-х годов мы с Алексеем Дидуровым в издательстве «Молодая гвардия» выпустили приложение к альманаху «Поэзия», которое называлось «Золотое десятилетие рок-поэзии» (Дидуров был составителем, я – редактором издания). Книга сразу стала библиографической редкостью. И хотя то был один из первых опытов, фактически все основные тенденции, присущие лучшему периоду в истории рок-поэзии, отражены в сборнике. В нём со своими забойными хитами выделялись явные лидеры – Гребенщиков, Макаревич, Цой, Шевчук, Кинчев, Летов, Науменко, Сукачёв, Рыженко, Мамонов, Бутусов (в тандеме с Кормильцевым)... Для большинства из них эпоха личного ренессанса уже шла к закату, а кого-то уже и вовсе не было в живых. Во всяком случае их стихотворческие возможности в их «хрестоматийных» образцах открывались во всей полноте и перспективе, увы, не самой блестящей с точки зрения большой поэзии. В книге были также представлены произведения рок-музыкантов, которые являются в первую очередь безусловными поэтами (Алексей Дидуров, Вадим Степанцов, Ольга Арефьева, Евгений Титов, Дмитрий Филатов, ныне многостаночный Дмитрий Быков, в ту пору ещё, оказывается, и поющий!..). Но самым ярким явлением, со своей неповторимой трагической судьбой, был в этой книге удивительный поэт - Александр Башлачёв...

Но, сдаётся, никому, кроме Бориса Гребенщикова, не выпал жребий стать не только лидером рок-движения, но и, как видим, натуральной «омегой», замыкающей круг русской культуры ажно от самой «альфы», от самого Александра Сергеича!.. Как-то изначально потянулся за ним шлейф великого интеллектуала, классика, столпа, к которому притулилась несчастная культура Северной Пальмиры, а может, и всей России. В нашумевшем мудрёно-глубокомысленном соловьёвском фильме «Асса» (1988 год, год гибели Александра Башлачёва!) поклонники Гребенщикова, подобно стадионным пациентам Кашпировского, поголовно впадали в транс: «Только тёмный человек не знает, кто такой БГ. Он - бог, от него сияние исходит».

Человечеству стали интересны не только духовные искания «сияющего», дело дошло и до сверхъестественных отправлений его организма. И БГ с беспримерной скромностью небожителя терпеливо выносит эту вынужденную участь. Даже на такой вопрос, как: «А едите вы много?», опять же сиятельно отвечая: «Не-а. Много есть мне скучно. Ем как птичка... Вчера ел гречневую кашу, фуа гра, необыкновенно дорогое, и мисо...».

Духовный гуру, он окружен аурой тайны: «Черные очки и поза Будды охраняют певца от прямых контактов» (А. Вознесенский). Должно быть, чтобы решительно всех запутать, перейдя в стан дзен-буддизма (как в своё время поступил крупный любитель восточной духовности, грибов и мальчиков Аллен Гинзберг), наружно БГ реинкарнивался не то в китайского мандарина, не то в местечкового ростовщика-процентщика. Только аватаре (воплощению Бога на земле!) Саи Бабе, к которому БГ время от времени наведывается в Индию, удаётся если не перемолвиться с ним несколькими словами, то хотя бы прочитать на почтительном расстоянии его недоступные простым олухам мысли. Да еще разве Ваня Бодхидхарма может расчухать столь загадочное явление, поскольку даже глядя на телеграфные столбы, способен прозреть в них, вероятно третьим глазом, сокрытую от непосвященных сущность какого-нибудь фигового дерева. А так и самому Андрею Андреевичу не всегда по плечу объять непредсказуемость натуры своего великого современника. Только заикнётся Вознесенский о том, что как художник Гребенщиков «остается прежде всего русским, словесно не переводимым», как на деле выясняется, что, допустим, «Рок-н-ролл мёртв» Стингрей давно поёт на английском языке и даже английских школьников понуждают петь эту песню. К тому же, по признанию БГ, «Макс Леонидов пел её на иврите», а далее уж и вовсе следует оплеуха своему учителю: «На тибетский всё переводить надо, тогда и останется в веках! Вот сейчас выходит пластинка, где я тибетские мантры пою всю пластинку, вот это забавно».

Действительно, потешно. Потешно, что при этом наш рафинированный «шикша-гуру», «великий шаман» (как ласково именуют БГ почитатели) величает себя православным, прибавляя к этому в очередном из своих глубокомысленных интервью: «Траханье девушек для меня не менее свято, чем молитва». Вероятно потому, сраженный таким его благочестием дьякон отец Андрей Кураев, всё чаще подвизающийся в роли шоумена, сподобился выступить в «Ледовом дворце» Петербурга в концерте «Рок - к небу» вместе с Гребенщиковым? Только что тибетские мантры с ним не пел. Там же отец Андрей предложил Кинчеву соборно исполнить рождественское песнопение. Но Кинчев и Шевчук, прекрасно зная свою аудиторию, оказались благоразумней профессионального пастыря: «Молитва - это слишком серьезно. Это не здесь».

С другой стороны, ничего удивительного в том безумном хаосе в душе и голове любителя «фуа гра» нет, поскольку он, по собственному признанию, ещё в 1964 году «впервые услышал "Битлз" и понял, зачем живёт». Конечно, сугубо личным делом каждого является возможность выбирать для себя смысл жизни и духовные ориентиры, источники света и тьмы, дорогу в рай или ад. Речь лишь о том, ретранслятором каких идей на тысячи и миллионы юных доверчивых душ является тот или иной современный кумир, а это уже, согласитесь, не совсем одно и то же, что заявиться без порток к своим знакомым. Тот самый Леннон из группы, так поразивший воображение юного Бори, в былое время сочинял глумливые письма от имени Иоанна Крестителя и развешивал презервативы на скульптурах святых... (Вот, оказывается, от какой яблоньки докатились до наших палестин все эти устроители кощунственной антиправославной выставки в Сахаровском центре общечеловеческих ценностей!). Дерек Тейлор, пресс-секретарь «Битлз», в середине 60-х признавался: «Они как будто создали новую религию. Они против Христа. Я хочу сказать, что я и сам против Христа, но они настолько против Него, что их богохульство даже меня шокирует»...

До каких же высот и глубин мысли дошёл наш петербургский аватара, на концерты к которому валом валят с плакатами: «БГ, ты бог»? – «С моей точки зрения, - вещает он, - музыка рэгги - лучший повод сбиваться в стаи, чем, скажем, футбол или, тем паче, нанесение увечий своим близким. По мне, лучше пускай слушают музыку и курят траву. Это более безобидно». – «Вы за легализацию наркотиков?» - вопрошают его. – «Я за легализацию всех наркотиков без исключения, потому что это принесёт деньги правительству и обеспечит более жесткий контроль за качеством и потреблением. Мафия потеряет доходную почву...» - «И героин разрешить?» - «Есть общества, в которых героин является ресурсом, и этим ресурсом распоряжается государство». Все эти заботливые рассуждения взрослого дядьки насчет «травы» и «сбивания в стаи» (по сути дела, речь о детях!) как-то мало вяжутся с проповедью отца Андрея Кураева на упомянутом концерте о том, что «Русский рок в своих лучших песнях... это борьба за право думать, за право быть одиноким, за право выпадать из толпы и из попсы». У БГ на этот счёт иное мнение. Его утончённо-просветлённый (просвещённый) взор как-то младенчески невинно устремлён туда, где грех, где распад личности, вавилонский блуд и смрад. Какой изысканный эстет в нём сразу просыпается! «Девочки из "Тату" - молодцы, кланяюсь им в пояс» - словно с духовными подвижницами раскланивается он с неразумными отроковицами, годящимися ему почти во внучки, благословляя их своим авторитетом на дальнейшие растление и погибель, а с ними и тысячи тысяч подражающих им юных поклонниц! В общем, как поётся у него же: «Вавилон - город как город, печалиться об этом не след». А нелюбимый им Лев Толстой (видимо, потому и не любимый!) в подобных ситуациях думал о детях, «которых праздные и развратные старики заставляют ломаться и представлять сладострастные картины для разжигания своего усталого, истасканного воображения». Но есть и куда более грозное предупреждение, которого не найти ни в каких мантрах: «невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят: лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтоб он соблазнил одного из малых сих» (Лк. 17, 1-2). Однако БГ как ни в чём не бывало продолжает медитировать и сосредоточенно крутить косичку на бороде, поскольку ему нравится, по его словам, «метод работы с бородой», при этом «чёрные очки и поза Будды охраняют певца от прямых контактов» с гибнущим миром:

А колокольный звон течет, как елей,

Ох, моя душа, встань, помолись, ну что ж ты спешишь,

А здесь тишина, иконы Битлов, ладан, гашиш,

А мне все равно, лишь бы тебе было светлей...

«ДА БУДЬ Я И НЕГРОМ ПРЕКЛОННЫХ ГОДОВ...»

Очень смешно выглядит в Интернете на сайте группы «Аквариум» (то есть на сайте самого БГ!) заявление о непревзойдённом в мировом масштабе значении БГ: «Поэт, создавший в своих текстах образы, ради понимания которых люди начинают учить русский язык». Почти партийный порыв: «Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин». Ну, ещё можно понять тех, кто хотел бы прочесть на языке оригинала «Евгения Онегина», «Войну и мир» или «Братья Карамазовы»! Можно понять и тех, кто жаждет проникнуть в смысл великих песен «Жило двенадцать разбойников», «Вниз по матушке по Волге», «Вдоль по Питерской», «Пророк», которые пел Фёдор Шаляпин. Было бы оправданно желание насладиться красотой русского языка, читая протопопа Аввакума, Ивана Грозного, русских философов Ивана Ильина, Николая Бердяева, Семёна Франка... Но, помилуйте, учить хоть бы и великий, но один из самых трудных языков в мире, чтобы одолеть «Мочалкин блюз»? Или ради того, чтобы обогатиться сведениями про старика Козлодоева, который «желает в сортир» и что он почему-то «пронырливый, как коростель» (даже ради рифмы «постель» подобная несуразица и несусветица не лезет ни в какие ворота!). Может быть, фальшивая история про Козлодоева (как и подобные ей) и кажется кому-то уморительной, но традиция русской литературы, слава Богу, лежит не в хохмаческом паскудстве Вик. Ерофеевых и Сорокиных, а в сострадательной любви к человеку Гоголя, Чехова, Достоевского... Старость, как и бедность Акакия Акакиевича, конечно, жалка, а для кого-то и смешна, но потешаться над ними, всё равно что зарекаться от сумы и от тюрьмы...

Стоит ли, наконец, разбираться в непостижимой философской глубине, например, такого «образа»? –

Она может двигать собой.

В полный рост.

Она знает толк.

В полный рост.

Мама, что мы будем делать,

Когда она двинет собой?..

Конечно же, прав Вознесенский: такое - «словесно непереводимо» ни на один язык. Даже на русский! Разве что только очень сильно «двинув собой», разумеется, «в полный рост»! И согласимся с исследователем и знатоком рока А. Кузнецовым, который писал, что Гребенщиков, используя англоязычные первоисточники, «пел, по сути, подстрочник», а посему «для его восприятия была необходима определённая культура и сумма знаний западной рок-музыки. Для этой аудитории было немалым удовольствием находить в песнях БГ и узнавать в них знакомые пассажи. Для непосвященных же многие тексты «Аквариума» казались, наоборот, бессмыслицей, беспорядочным и неудобоваримым набором слов». Сам БГ в собственноручной автобиографии указал источники своих наиболее известных песен:

«"Укравший дождь" – Дилан»; «"Сталь" - Дилан на 100 % (Последняя фраза песни из "Новых историй Ци Се" Юань Мэя)»;

«"Нам всем будет лучше" - "Грэйтефул дэд"»; «"Ключи от моих дверей" - Боб Дилан и его "Убежище от бури"»; «"Тарелка" - Фрэнк Заппа» и т. п.

Так погодите, кому же, в конце концов, необходимо учить русский язык, чтобы разгребать этот «неудобоваримый набор слов»? Не проще ли самому БГ, «русскому (по недоразумению) художнику» – вместо того, чтобы читать глупые книжки про Гарри Поттера («Гарри Поттера я читал на английском трое суток подряд, не отрываясь, и жалел, что это один том, а не 20», БГ), поучиться родному языку, почитать для начала какие-нибудь книжки на русском языке, ну, хотя бы «Филиппок» Толстого (если уж так не по нутру «Война и мир») или «Муму» Тургенева, на крайний случай «Муху-цокотуху» Чуковского... Чтобы с грехом пополам всё ж таки перевести подстрочники для начала на свой, исконный (пусть и посконный!), для лучшего переваривания. Как-никак, а выбор языка – это выбор родины, выбор истории, выбор тайны, психологии, этики, сложнейших субстанций, хранимых в языке. Либо уж тогда сразу писать на тибетском, дабы не выпасть из вечности. Ведь если не брать во внимание действительно лучшую с точки зрения поэзии песню Гребенщикова «Есть город золотой...», к тому же написанную не им, то значительную часть его текстов читать глазами - сущая мука. Лишь под обильной музыкальной подливкой можно скрыть (проглотить!) недоброкачественность стихотворного продукта. Пожалуй, даже и сняв портки, меньше обнажишься пред честным народом, чем выказав всю свою немощность в таких вот «мантрах» для русского уха:

Не корите меня за ухарство,

Не стыдите разбитым лицом.

Я хотел бы венчаться на царство

или просто ходить под венцом...

То, что обожатель Гарри Поттера не разумеет, где ставится ударение в русском слове «ухарство», кажется мелочью по сравнению с жалким видом целого «творения». Неприемлемость такой стихотворной кустарщины как никто другой прекрасно понимал и

чувствовал Александр Башлачёв: «Нельзя, - настаивал он, - оправдать слабость текстов, слабость идеи, её отсутствие полнейшее... тем, что это якобы рок-поэзия, рок-творчество». И если уж серьёзно говорить о подлинной культуре, памятуя о понятии «петербургского текста», введённого прекрасным учёным В. Топоровым, то, простите, возможно ли соотнести с этими критериями как с филологической, так и с эстетической и, если хотите, философской точки зрения, любительские упражнения рок-стихотворца? Поражает необязательность языка, пустота и пустячность слов, маленьких, будто аквариумные рыбки. И чувства такие же, стёршиеся, затасканные и потасканные, состарившиеся ещё в пору юности и молодости, словно они идут не «путём зерна», как у петербургского по сути В. Ходасевича, а путём последнего и безвозвратного распада: «Теперь я пью свой вайн, я ем свой чиз, я качусь по наклонной, не знаю, вверх или вниз, я стою на холме, не знаю, здесь или там...».

И тут знаменательно несколько жеманное (как обычно), но честное предупреждение самого Гребенщикова:

Не надо смотреть на меня,

Потому что иначе ты вымрешь, как вид...

АРХИПЕЛАГ ГУЛЯК

Этот оксюморон со звонкой игрой слов придумал Александр Башлачёв, поэт абсолютного языкового слуха. Кажется, более метко выразить имитацию (симуляцию) страдания невозможно. Любопытно, как весьма благополучные и удачливые в большинстве своём «шестидесятники» оказались психологически неготовыми к тому, что «поколение дворников и сторожей», не особенно церемонясь, задвинуло их величества в тень, заняв освободившееся место под солнцем юпитеров и телекамер. Не помогли и апелляции к благодарной памяти бывших поклонников. Сколько ни вытаскивали из шкафа скелет Хрущёва, который до медвежьей болезни доводил своими воспитательными разносами поэтических якобинцев, да всё без толку. Получалось, что их недавний кумир и благодетель, крёстный отец «оттепели» смертельно виноват перед Россией не за то, что бандитски отдал Крым Украине (тем самым начав разрушение СССР), уничтожил тысячи церквей и уморил народ своею кукурузой, а за то, что эстетически разошёлся с «совестью нации», чьё вольнодумство заключалось в крамольном желании идеологической диспансеризации страны с обязательным просвечиванием всех и вся «ленинским рентгеном» в кромешной тьме мавзолея! Но и перетряхнув в своих мемуарах старые обиды и давно не стиранные «былое и думы», вчерашние властители умов так и остались навсегда утраченными иллюзиями в памяти прежних почитателей. И тогда жертвы Архипелага Гуляк, инвалиды войны с коммунистическим режимом и безжалостной цензурой, при которой эти мученики миллионными тиражами выпустили десятки и десятки книг, подались в рокеры, дабы оттяпать чуток былой популярности у «победителей-учеников». Евгений Евтушенко, к примеру... запел. На музыку к фильму «Доктор Живаго» он написал стихи, которые исполнил в день своего юбилея с шикарной оперной певицей. Говорят, получилось не хуже, чем у Николая Баскова и Монтсеррат Кабалье.

Вознесенский же, прежде чем затянуть на всю ивановскую мантры, надумал, подобно своему ученику БГ и Алену Гинзбергу, попытать счастья на ниве эксгибиционизма. Правда, не замечено, чтобы он ходил по гостям в наряде Адама или требовал соединить его по телефону с Хрущёвым или Путиным. Но в своей далеко не ювенальной прозе он всё чаще стал выносить на всеобщее обозрение эпизоды из своей и чужой жизни, о которых люди обычно стыдятся вспоминать, в которых каются на пороге вечности. Получается прямо по Далю: «Молодой дурит, старый пакости творит». Раздевая своё детство, вытаскивая из закоулков памяти чудовищно грязный язык, с самодовольной гордостью вытаскивая на свет из донжуанской колоды бывших подруг, новый рокер в сущности предаёт своих поклонниц, старушек с седыми буклями, которые не могли надышаться когда-то на его рыцарство, на его борьбу с «порнографией духа». А теперь он предал всех этих учителей, старых словесников и словесниц, заговорив с ними, как барин с дворовыми девками, – хамски, грубо... «На дне» у Горького даже самые опустившиеся, нищие и жалкие «бывшие» не опускаются до грязи, они верят, что «человек – звучит гордо»! А здесь человек звучит мерзко, да ещё и мордой в грязь тычется!

Но ещё омерзительнее, когда раздевать начинают человека, который не может защититься. Сколько читали мы воспоминаний Вознесенского о Пастернаке! Какой полёт фантазии был в них! И за столом-то рядом сидели, и в театр-то вместе ходили, и рапира-то Гамлета со сцены к ним летела, и творческими планами Борис Леонидович с юным Андрюшей делился! Но, оказывается, самое-то главное не было сказано! Бриллиант приберегался напоследок! Даже перевернувшись в гробу, не мог предположить Пастернак, что впечатлительный юноша запомнит, сохранит и донесёт, не расплескав, до потомства сведения, которые поважнее, чем фуа гра самого БГ: «Обо всём он говорил чисто и четко, - вспоминает Вознесенский: “Андрюша, эти врачи обнаружили у меня полипы в заднем проходе”». Что тут скажешь? Та бездна, в которую Вознесенский заставил заглянуть читателя, могла только повторить: «Не надо смотреть на меня, Потому что иначе ты вымрешь, как вид».

БРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ

Конечно, красиво сказано у Лёши Дидурова про то, что рок-культура – это «эпос второй половины ХХ столетия». Оно бы и могло, наверное, случиться так. Так и задумывалось, пожалуй. Что-то, безусловно, было такое в тех питерских, свердловских, сибирских ребятах от вечных русских мальчиков Достоевского, которые пошли по свету искать правду и то единственное песенное слово, открывающее сердце человеческое, утоляющее жажду справедливости, врачующее загнанную в идеологические и казённые тиски душу. Не напрасно же В. Непомнящий, пушкинист и крупный знаток отечественной классики, отмечает в «стихийном» явлении русского рока некое родовое отличие от западного аналога: «Ведь наш рок – это, извините, сплошная “философия”... И как часто это по-человечески глубже и интереснее, чем рок Запада». Да и начиналось-то всё так ярко, дерзко, свежо.

Настоящий поэтический нерв чувствовался в творчестве многих начинавших в тот период. У свердловчанина Ильи Кормильцева:

Тот, кто даёт нам жизнь,

Тот, кто даёт нам смерть,

Ты написал нас всех

И заклеил в белый конверт...

У Юрия Шевчука:

Эй, Ленинград, Петербург, Петроградище,

Марсово пастбище, Зимнее кладбище,

Отпрыск России, на мать не похожий...

У Бориса Гребенщикова:

Скамья подсудимых всегда полна,

и в этом мы все равны,

но если каждый возьмет вину на себя,

то на всех не хватит вины...

О вступающих на творческий путь можно было сказать словами Ахматовой: «Ну, что же, голос прорезался, теперь дело за судьбой»... А вот с этим-то как раз у большинства будущих кумиров и вышла неувязка, и если бы не появился вдруг, не ворвался тогда же нечаянной кометой в «круг расчисленных светил» Александр Башлачёв, то уж и совсем дело оказалось бы почти безнадёжным. В Александре Башлачёве русский рок фактически обрёл и своё оправдание, и свою осмысленную полноту и мощь, и, надо честно признать, свою трагическую обречённость. Если в ком реально и прорывались полифония и симфонизм «эпоса второй половины ХХ столетия», то это, конечно же, был Башлачёв. Пусть не для полноценной симфонии, пусть всего лишь для бурной и даже сумбурной к ней увертюры, но в абсолютно глухом к чистоте истоков, в оглушающем шуме рок-космоса он расслышал такие слова и звуки, «которых не слышит никто» (Н. Рубцов). В обстановке, когда неудобоваримый подстрочник с чужого языка и чужого образа мыслей считался неким патентом на оригинальность и нонконформизм, Башлачёв тысячелетним чутьём светлого отрока, затосковавшего по утраченной вечной истине святой Руси, находит пронзительные слова, поэтической силой которых и начинал со скрипом подниматься подлинный (не банально-политический!) «железный занавес», открывая сокрытые мистические горизонты русской истории (а отнюдь не западные «кисельные берега и молочные реки», как мечталось диссидентствующей публике):

Что ж теперь ходим вокруг да около

На своем поле, как подпольщики?

Если нам не отлили колокол,

Значит, здесь время колокольчиков...

Так, можно сказать, ниоткуда, без всяких литературных школ, без профессиональных натаскиваний, без именитых учителей и покровителей