Юлия Щербинина

У каждой профессии свои издержки и профессиональные заболевания. Например, у учителей ахиллесова пята – голосовые связки. Они часто пытаются изменить мир с помощью голоса. Кондуктор страдает манией величия: кто в автобусе главный? У журналиста вообще целый букет: атрофия мозжечка, турбулентность сознания, аэростатичность пяток и, пожалуй, вивипария полос. Именно к последним беднягам относится ваш покорный слуга. Да, признаться, участь мало завидная. И это при том, что ежедневно приходится заниматься мазохизмом: выуживать благозвучные строки из какофонии воспаленного ума.

Хотите узнать, что из себя представляет один день из жизни журналиста? Хотя не уверена, что сама знаю, когда этот день начинается, а в какой момент заканчивается. Ибо вся репортерская жизнь - это одно длинное-предлинное действо. День сурка, одним словом.

Утро. Спешу в роддом. Говорю начмеду:

- Я хотела бы сделать репортаж о первом ребенке, родившемся в этом году.

- Пожалуйста, только наденьте халат и бахилы, - вежливо отвечает начмед.

Я камуфлируюсь и прохожу в отделение. Мне выносят два плачущих свертка и говорят:

- Вот, берите, товарищ журналист, это ваши... Мальчик и девочка.

- В каком смысле - мои? - не понимаю я.

- А в каком смысле бывают дети? В самом обыкновенном, - говорит медсестра.

Чувствую, как прошибает холодный пот и... просыпаюсь. Фу-у-ух! Слава Богу, это всего лишь сон! Но мне-то и в самом деле сегодня ехать в роддом, делать репортаж! Выбегаю из дома. В 9.30 планерка. До нее я еще успею просмотреть новостные сайты и позвонить начмеду. Уже в трехстах метрах от работы напарываюсь на «УАЗик» спасателей. Прохожу уверенно мимо – у меня же куча дел! – но не выдерживаю и интересуюсь у бравых ребят, лезущих в форточку квартиры первого этажа, что происходит.

- Мужик не открывает дверь и не отвечает на телефонные звонки. Сейчас посмотрим...

- Интересно! А вдруг суицид?

Версия подтверждается. Брр-р-р!

Мне предлагают посмотреть.

- Только это не очень приятное зрелище. Многим потом повешенные снятся, – по-отечески предупреждают меня спасатели.

Несколько секунд колебаний, и я уже в квартире.

На трубе отопления в углу комнаты у окна висит мужчина, одетый в парадный костюм. Меня затошнило.

На планерку, естественно, опоздала.

- Там, представляете, мужик повесился. Соседи говорят, за долги. Напишем?

- Люди почти каждый день вешаются. Или стреляются. И зачем нам эти маргинальные темы? - невозмутимейшим тоном враз охлаждает меня редактор.

И в самом деле, лучше уж про роды. Убедил. Пусть дети снятся, чем...

Телефонный звонок. Ответственный секретарь, взяв трубку со вселенской тоской во взгляде, долго прислушивается к голосу на том конце провода, а потом передает ее мне и просит умоляюще:

- Послушай!

В трубке таинственный шепот:

- Знаете, они там по ночам такую музыку слушают! Фашистскую. А потом они начинают спариваться. Но не как животные, Боже упаси, а перестуками. “Тук-тук” по трубе. Мне, кажется, что это морзяночка. Понимаете? И милицию они подкупили...

Да, спасибо вам, ответственный секретарь, что подсуропили мне бабульку в период обострения!

Потом роддомовское дежа-вю. Час ожидания в приемном покое, беседа с мамочкой, заигрывание с новорожденным под его монотонное "уа-уа-уаа!"

Примчалась в редакцию. Есть охота - жуть! Но меня уже ждет читатель-пенсионер. Он начинает длинно повествовать о том, как государство его обворовало. Диктофонная лента закончилась с обеих сторон, только тогда он заканчивает монолог. И я скорее психолог, чем журналист, раскланявшись с дедушкой, ретируюсь. Наконец-то обед! Три часа дня. Кириешки со вкусом красной икры, стакан варенца цвета ряженки и растаявший сладкий сырок в завершение трапезы. Безмерное счастье! Пора и за перо. Уже руки блаженно ложатся на клавиатуру, и первое печатное слово появляется на экране монитора. В редакцию входит частый наш посетитель господин Василий Михайлович С. (пациент психоневрологического диспансера). Он принес какие-то письма, написанные разными чернилами с обличением всех во всем. Обвинения вселенского масштаба. Выслушали! В пять еще одна встреча. Отец посетительницы служил в армии императора. Интересно! Она, рассказав про отца, пытается напоить меня чаем, но я отказываюсь: дела! И тогда она мне пакет с пирожными вручает. Ощущаю себя мелкой взяточницей. И с чувством вины бегу в редакцию сбросить фотоснимки на компьютер. Поскальзываюсь. Надо написать о гололеде. И о голодной жизни журналиста тоже. И о том, что никаких льгот “смишникам” не предусмотрено: ни на проезд в транспорте, ни на бесплатное лечение, ни на снисходительность, в конце концов. И отдохнуть журналисту удается редко. Потому что даже на отдыхе срабатывает профессиональный интерес ко всему окружающему: почему открыты люки? Почему в столовой подали несвежий салат? Кто баллотируется в депутаты? Почему в поезде влажные простыни? При этом журналист ощущает прессинг со стороны родных: и тебе это надо? Забудь, ты не на работе. И со стороны окружающих: вот лезет, куда его не просят.

А ведь между тем каждый из нас утром прибавляет радио и ждет новостей, включает телевизор и смотрит интересные передачи, открывает газету и узнает о том, что происходит в стране и в городе. И в трудную минуту бежит в редакцию просить о помощи. Поэтому сама мысль о том, что исчезнут в один день все СМИ, чудовищна. Кажется, что люди оглохнут, ослепнут и одичают в одночасье. Так что журналистам есть ради чего зарабатывать атрофию мозжечка, турбулентность сознания и прочие болячки. Тем более что неравнодушие к происходящему вокруг и выуживание из хаоса мыслей золотых строк, вопреки всему, – б-а-альшое удовольствие для журналиста. “Это сладкая каторга”, – говорит редактор и... приглашает на планерку. Ба! Так уже новый день начался. Только когда, я так и не поняла...