Евгения Павлова

СТЭМ "Горицвет" посвятил свою последнюю работу 55-летию Великой Победы.

За полвека с лишним много воды утекло, многое занесено песком забвения - в том числе и старые пьесы, подчиненные злобе дня, резкие, как выстрел, бесспорные, как черно-белый плакат. А вот "неправильная" пьеса Алексея Арбузова "Годы странствий" выжила! Точнее же - ее вернули к жизни стэмовцы, оценив и полюбив в ней то, за что в свое время поносила ее официальная критика, - нестандартность (тогда это называлось нетипичностью) героев, трудности, с которыми приходилось сталкиваться, деля персонажей на положительных и отрицательных. Но несмотря на это, художественный руководитель театра заслуженный работник культуры России Ефим Цинберг и режиссер Татьяна Коршунова рисковали. Разве не на многое зрительный зал сегодня смотрит иначе, чем поколение Ведерниковых? И младенческая вера в осуществимую, едва ли не осуществленную мечту "всего прогрессивного человечества" сменилась оскоминой скепсиса... Но Т.Коршунова знала, что делала. Режиссура предложила исполнителям достаточный материал, чтобы выстроить личность и сыграть судьбу да помочь актерам сделать это.

"Горицвет", как известно, театр любительский. Со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Но стоит ли сосредоточиваться на тесноте сценической площадки и ограниченных постановочных возможностях в связи с этим, на недостаточном актерском опыте исполнителей, что делает их премьерное волнение ощутимым и для публики последнего ряда. Ведь главное для неслучайного зрителя в другом: пережил ли он вместе с театром "момент истины"? В стэмовских "Годах странствий" да, и еще раз - да!

Обаяние таланта непредсказуемого, изменчивого, не терпящего обязательств, тяготящегося всяким распорядком, - все это заразительно сыграл Дмитрий Дзема. Он сделал своего Ведерникова, увлекающегося до потери самоконтроля, насмешливого до самоиронии, стержнем спектакля, на который нанизаны орбиты других действующих лиц. Но фокус спектакля в том, что эти другие - далеко не только "спутники" многообещающего ученого и души молодой компании. Каждый интересен сам по себе. В контрасте с Шуркой Ведерниковым живет на сцене Михаил Лаврухин, его сокурсник, впоследствии коллега (Игорь Семенякин). Если Ведерников до самого финала - смерти матери, к которой он опоздал, - весь в свободном полете, то у Михаила все схвачено железными винтами - неизменный научный интерес, единственная любовь. Увы, и в том, и в другом он менее удачлив, чем Шурка.

Если хотите вычислить логику успеха, присмотритесь внимательно к женщинам, любящим Ведерникова, которые того стоят. Какие разные! Что еще дороже - исполнительницам удалось показать, как менялись они в трудную военную годину, становясь человечески значительнее и чище. Девочкой с доверчиво распахнутой душой приходит в спектакль Ольга - Алина Петрова, а уходит много пережившей женщиной, уходит, провожаемая чуткой тишиной зала. Это минута нравственной оценки. Момент истины...

Люся Ведерникова в исполнении Надежды Куц - эта маленькая женщина-ребенок - умиляет своей искренностью, простодушием. Но скоро умиление уступает другому, более серьезному чувству - какие же душевные силы, оказывается, скрыты в ней! И как самоотверженно она умеет любить...

Есть еще Галина - Елена Симурзина, когда-то пытавшаяся перевоспитать Шурку. Она приходит в маске светской львицы, независимой и неуязвимой. Интересно наблюдать, как сквозь эту маску начинает просвечивать живое человеческое лицо.

Нельзя не сказать и о Зойке Толоконцевой, медсестре, мерявшей с военврачом Ведерниковым фронтовые тропы. Юлия Матвеева обнаруживает в этой роли недюжинный комедийный талант и чувство меры при нем. Хорош ее дуэт с сержантом Солдатенковым (Александр Бровин), этаким Василием Теркиным.

Тетя Тася, давно, кажется, забывшая, чья именно она тетя, - восторженная, заботливая, любвеобильная, предстала перед зрителями в исполнении Ирины Цаюковой. Обладающая, по-видимому, большим сценическим опытом, чем ее коллеги, она уверенно и со вкусом извлекает комические эффекты, заложенные в роли опереточной дивы, ставшей домохозяйкой. Но все-таки лучшие ее минуты - минуты задумчивости, погруженности в себя. Может быть, потому, что здесь она ближе к общему тону спектакля - пронзительному ощущению подлинности происходящего. Наивысшей точки это впечатление достигает в финале. Монолог Люси о том, какая непростая жизнь ожидает ее, Шуру и дочку завтра, полон такого счастья и надежды, такой любви, что просто нельзя не поверить: да, доброта - незаметная, нерасчетливая, кажущаяся кому-то глуповатой, эта доброта побеждает.