Галина Матвиевская

В опубликованной в ь23 газеты "Вечерний Оренбург" (3 июня 1999 года) статье "В Оренбурге Вы явитесь к военному губернатору..." было рассказано о миссии А.Ф. Негри - первом официальном посольстве России в Бухарское ханство (10 октября 1820 - 16 мая 1821 года). В ней упомянуты имена двух священнослужителей, Петра Ильина и Василия Будрина, принявших участие в нелегком походе. Материалы Государственного Архива Оренбургской области (ГАОО) позволяют сообщить более подробные сведения об этих достойных и мужественных людях, заслуживших у своих спутников искреннее уважение и благодарность.

Вопрос о включении в состав миссии священника с причетом возник в самом конце лета 1820 года. А.Ф. Негри просил об этом оренбургского военного губернатора П.К. Эссена, указывая, что трудности предстоящего пути по степи и долгое пребывание в незнакомом климате могут вызвать болезни и даже случаи смерти. Поэтому 31 августа Эссен отправил письмо в Уфу к епископу Оренбургскому и Уфимскому Феофилу. Рассказав о посольстве и скором его отбытии, он сообщал: "Ныне, когда почти уже все распоряжения по сему предмету с моей стороны приведены к концу, действительный статский советник Негри убедительно просит отправить с Миссией священника с походною церковью и священнослужителями, или, если не можно в скорости исходатайствовать походную церковь, то хотя одного священника с запасными Дарами и, если можно, одним церковником". Явиться в Оренбург им следовало в "самоскорейшем времени", не позднее 10 сентября.

Просьба нашла живейший отклик. Резолюция на письме, датированная 3 сентября, гласит: "Избрать священника из учительных, достойного по возвращении получить и высшее достоинство". В тот же день Оренбургская духовная консистория постановила: "Поелику Уфимского собора священник Петр Ильин обучался в Оренбургской семинарии до окончания богословского курса, исправлял в течение семи лет по Семинарии учительскую должность и ныне находится в таковой же в высшем отделении уездного Училища, ведет жизнь трезвую и добропорядочную, не был никогда и ни за что под судом, в штрафах и подозрениях и по должности своей неопустителен, и поелику ректор Семинарии Успенский архимандрит Вениамин в присутствии Консистории объявил, что к увольнению его, Ильина, от учительской должности никакого препятствия не имеется и что на место его может быть определен из окончивших курс учеников Семинарии, то... назначить священника Ильина вместе с благонадежным причетником Уфимской округи села Березовки Василием Будриным к отправленно в Бухарию".

В формулярном списке Петра Егоровича Ильина сказано, что он "из великороссов, священнический сын" и ему "от роду лет 27". В Оренбургской семинарии, законченной им в 1813 году, он изучал поэзию, риторику, философию, богословие, всеобщую историю, географию, латинский и греческий языки, а затем был определен преподавателем в уездное училище.

Пономарь Василий Будрин, согласно документам, также "из великороссов, священнический сын", имел 28 лет от роду, исполнял причетническую должность с 1810 года. Отправляясь в Бухару, он просил позаботиться, чтобы его семейству, состоящему из трех человек, "дабы оное не оставалось без насущного пропитания", доставлялись "все принадлежащие доходы".

6 сентября, "нимало не медля", Ильин и Будрин выехали в Оренбург к военному губернатору и были включены в состав отряда. Согласно предписанию, по прибытии они "взяли из Оренбургского Спасопреображенского собора святые запасные дары, ризницу и потребное количество церковных книг". Архивные документы свидетельствуют, что во время путешествия они оба проявили себя в высшей степени похвально. В деле имеется письмо, датированное 31 мая 1821 года, которое А.Ф. Негри написал епископу Оренбургскому и Уфимскому Феофилу:

"Ваше Преосвященство, милостивый Архипастырь,

Именем всей Миссии приношу Вашему Преосвященству совершенную благодарность за избрание отца Петра в священники наши. Я, как начальник сей Миссии, непременным и приятным долгом поставляю свидетельствовать, что сей пастырь наш, усердный, кроткий, был примером добродетелей христианских и приобрел любовь и привязанность всех находившихся при Миссии. Я уверен, что Вашему Преосвященству приятно будет узнать это, но еще приятнее наградить столь достойного пастыря, в чем и не сомневаюсь, зная беспристрастие, любовь к ближнему и добродетели Ваши, хотя не имею удовольствия пользоваться личным знакомством с Вашим Преосвященством".

В "аттестате", полученном Петром Ильиным от А.Ф.Негри, сказано, что он "как во время следования Киргизскою степью, так и в самой Бухаре подавал собою пример христианских добродетелей, с неустанным усердием исправлял обязанности и тем приобрел совершенную к себе любовь и уважение".

Высокой похвалы начальник миссии удостоил и Будрина. Данный ему "аттестат" подтверждает, что "Оренбургской губернии, Уфимского округа, села Березовки пономарь Василий Будрин, командированный с священником Петром Ильиным для исправления христианских треб при Миссии, во все время службы своей вел себя отменно хорошо и с должностью был рачителен и усерден".

Епископ Феофил в письмах к Негри и Эссену, датированных 9 июля, сообщил, что ходатайствует перед Святейшим Синодом о награждении Ильина "из установленных для белого духовенства знаков отличия наперсным крестом, а причетника Будрина предположил произвести в священнический сан". В имеющейся в архивном деле выписке из журнала Оренбургской консистории значится, что уже 13 июля было решено "пономарю Будрину велеть приискать праздное дьяконское место при какой-либо сельской церкви и с одобрением от прихожан явиться к Его Преосвященству с прошением".

Спустя много лет в "Справочной книжке Оренбургского края на 1871 год" появилась статья "Русские в Бухаре в 1820 году", автором которой назван очевидец событий священник Будрин. Это третье опубликованное свидетельство участника миссии Негри в Бухару. Два других - записки полковника Е.К. Мейендорфа и натуралиста Э.А. Эверсмана - были напечатаны вскоре после поездки и являлись в то время единственными источниками сведений о Бухарском ханстве.

Между тем, как выясняется из документов ГАОО, подробное описание путешествия составил и священник Петр Ильин. Епископ Феофил 21 сентября 1821 года препроводил в Министерство духовных дел и Святейший Синод записки, "учиненные им при посольстве в Бухарию". В сопровождающем письме говорится, что в них было рассказано следующее: "Первое - о маршруте от Оренбурга до Бухары с описанием всех рек, песков, колодцев, мест, достойных примечания в Киргизской степи, вшествие Миссии в Бухару, происшествия в ней во время пребывания Миссии и обратного возвращения в Россию. И второе - о Бухаре, главном городе Бухарии и находящихся в ней зданиях, и именно: прудах, мечетях, училищах, банях, караван-сараях, фабриках, рядах и базарах, о положении Бухарии, ее жителях, реках, горах, земледелии, скотоводстве, торговле, весе, монете, законе, вере и характере бухарцев, пище, одежде и болезнях, о владетелях Бухарии, начальниках, войске и орудиях".

"Я, - пишет епископ Феофил, - находя таковые записки достойными замечания и потому благопочтеннейше представляя оные на благорассмотрение Святейшего Правительствующего Синода, прошу труд священника Ильина принять к милостивому вниманию".

К сожалению, текст этих интереснейших записок здесь отсутствует. Некоторое представление о них можно составить по имеющейся в другом архивном деле "Выписке из письма священника Петра Ильина к протоиерею Лепорскому из Бухарии от 12 января 1821 года", которая приводится ниже:

"Благодарение Промыслу, я и все мои сотрудники достигли счастливо желаемой Бухарии, счастливо во всех отношениях. Во весь путь не чувствовали мы ни жестокого мороза, ни снегу, ни дождя, ни нападений неприятелей, ни самой нужды, ежели исключить все те труды, какие мы равнодушно переносили в пути и которые привычка сделала для нас возможными. В 18-й день декабря прибыли мы в Бухару, столичный город Бухарии. За два дни до въезду в нее мы ехали бухарскими селениями по садам, орошаемым водою, проведенною из реки чрез каналы, при многочисленном стечении народа. Множество российских пленных, несущих здесь несносное иго, встречали нас с величайшим восторгом и радостию; а бухарцев полудикого народа такое было множество, что при всей строгости и деятельности их полиции мы едва могли идти парадом. Часу в третьем пополудни прибыли мы к замку, отстоящему от города версты на две. Здесь встретил посланника Кужбеги, то есть главный министр, поздравлял его с приездом и желал здоровья.

На третий день назначен был въезд в Бухару. Парадом пошла наперед пехота, потом конница, при звуке барабанов, которые здесь почитают за чудо и, если бы привести оренбургскую музыку, то, кажется, для побеждения бухарцев не нужно было бы вооруженного войска. Лишь только услышали бы они ее, то от чрезвычайной тесноты передавили друг друга.

Потом несли подарки двенадцать человек казаков на больших подносах, покрытых шитыми платками и шалями, а именно: две собольи шубы, несколько соболей, чашек полоскательных и чайных превосходной работы, стаканов, кальянов и прочего. Позади всего этого ехал посланник, а перед ним двое, одетые в ливреях. Когда посланник прибыл к Хану, то подал ему грамоту, печатанную на пергаменте российским и бухарским наречиями, которую Хан, сидя во всем великолепии на троне, окруженный своими министрами, изволил читать вслух всем. Поговоривши несколько, расстались и посланник со свитою остался в городе, а мы возвратились в помянутый замок, в котором и теперь живем и очень часто ездим в город.

Город Бухара довольно велик, обнесен каменной вокруг стеною, вышиною сажени в четыре, с двенадцатью воротами. Домы в нем глиняные, каменные, обнесенные высокими стенами. Окон на улицу ни у кого нет, а имеются они внутри дома на двор, а и окна их суть не что иное, что как наши чугунные решетки, только из глины; а у иных вместо окон служат двои двери; печей также не имеют и во время стужи греются жаром, раскладенным на полу, или в нарочно выкопанной ямке, или во жаровне. Улицы так тесны, что если встретится навьюченный верблюд, то надобно или воротиться назад, или завернуть в переулок, чтобы проехать вперед, и чрезвычайно неопрятны, даже отвратительны.

Жителей будет в городе тысяч до шестидесяти; каждый день полон город народу и всего можно найти купить, только не надобно одному без знакомых ходить, очень можно в их частых улицах, базарах и переулках заплутаться. Это есть не иное что, как Ариаднин дом, которому никакой архитектор не в состоянии сделать плана и из которого очень трудно выйти.

Но оставлю до свидания подробное описание Бухары. Я думаю, Вам более интересно знать о моем здоровье. Уведомляю Вас, любезнейший, что я теперь более здоров, нежели каков был дома, и столько благополучен, что большего ни желать, ни требовать не смею. Слава Богу, живу в ладах со всеми, а преимущественно с посланником, которого благосклонность и расположение довольно значительны и даже могу сказать, преимущественны пред всеми. Мы здесь кушаем бухарские дыни и разные фрукты, кои почти все свежие. Зимы здесь нет и морозы поутру только бывают градусов до шести, а в полдень очень можно ходить в кафтане или халате. Все для нас здесь сносно, но тяжка только разлука с любезными сердцу. Я очень обрадован письмом Степана Ивановича из Оренбурга, полученным мною 9 января, в котором он пишет, что мое семейство и все вы здоровы. Душевно желаю, чтобы и возвратиться мне здоровым и вас видеть счастливыми.

Около 15 апреля мы выступим в обратный путь и, я думаю, при помощи Божией, к 29 июня будем в Оренбурге. Из опытов благодеяний Божиих, нами живо чувствованных в пути и здесь, во всех случаях мы научились знать, что где русские, там и сам Бог и Ангел-спутник, сохраняющий нас! Не сомневайтесь в опасностях. Мы их не видели и, кажется, нельзя видеть: потому что ни хивинцы, ни бухарцы, ни киргизы никогда не захотят ссориться с Россией, которою они все дышат.

Что бы еще написать? Уфимского казака Иванцова здесь я не мог отыскать: видно, он в Хиве. Теперь нам известны все пленные, в Бухарии живущие; очень много есть моих земляков. Их всех будет сот до шести и при помощи Божией они, может быть, возвратятся назад в Отечество с нами. Теперь Миссия о сем печется чрезвычайно и, кажется, Хан не захочет оскорбить нашего Государя".

Однако надежда на освобождение русских невольников оказалась тщетной: с трудом удалось добиться разрешения выкупить лишь немногих из них. Об этом подробно писал в книге "Путешествие из Оренбурга в Бухару" член посольства полковник Е.К. Мейендорф. Его впечатления о первых встречах с русских людьми, проданными в рабство, были столь же тяжелыми, как у Петра Ильина. "Мы испытали горестное чувство, - вспоминал он, - заметив среди азиатского населения русских солдат, доведенных до печального состояния рабов. Большей частью это были 60-летние немощные старики; при виде своих соотечественников они не могли удержать слез и, невнятно бормоча несколько слов на родном языке, пытались броситься к нам... Эти трогательные душераздирающие сцены не поддаются описанию".

Познакомившись глубже с положением дела, Мейендорф рассказал о нем весьма красочно. Отметив, что "состоятельные бухарцы обыкновенно имеют до сорока рабов", он писал: "Участь рабов в Бухаре внушает ужас. Почти все русские жаловались на то, что плохо питаются и измучены побоями". По свидетельству Мейендорфа, во время пребывания миссиии Негри в Бухаре пленников содержали особенно строго и всячески препятствовали их выкупу и возвращению в Россию. Большая часть русских невольников, находившихся в окрестностях Бухары, - пишет он, - содержались в заключении и работали с кандалами на ногах в продолжении последних недель нашего пребывания в этом городе. Лишь один из них сумел присоединиться к нам верстах в ста от Бухары после 18-дневного скитания по пустыне... Я не могу описать бурного восторга десятка русских невольников, которых мы выкупили в Бухаре и во время пути. Они проливали слезы радости. Поверят ли, что бухарское правительство было достаточно жестоко, чтобы препятствовать этим выкупленным русским вернуться на родину".

Из архивных документов мы узнаем, что о бедственном положении русских рабов сообщал в своих донесениях из Бухары и А.Ф.Негри. Так, 21 января 1821 года он писал, что общее их число намного превышает шестьсот и большинство из них ведет "мучительную жизнь, страдая от жестоких владельцев своих, которые часто или убивают их палочными ударами, или просто режут горло".

Хотя члены посольства были окружены вниманием и переговоры внешне проходили без трудностей, а в вопросах торговли хан с готовностью шел навстречу предложениям русского правительства, в отношении пленных ничего существенного достигнуто не было. Правда, хан заверил, что впредь запретит своим подданным покупать русских невольников.

После возвращения миссии Негри из Бухары была осознана вся серьезность вопроса о захвате русских подданных и продаже их в рабство, долгие годы осложнявшего отношения России с ханствами Средней Азии. Мейендорф писал: "Нужно было видеть несчастных русских невольников в Бухаре и Хиве, чтобы воодушевиться пламеннейшим желанием освободить их. Может ли покупка этих людей, похищенных из родных мест в обстановке полного мира, рассматриваться как вид какого-то законного владения? Разве репрессалии, которые предпринимает русское правительство, задерживая во всей империи бухарцев и хивинцев с их товарами с целью заставить эти народы вернуть в Россию ее подданных, будут несправедливы и безуспешны? Посредством этой суровой, но справедливой меры не будут ли возвращены на родину, в круг родных, к своей вере тысячи людей, исторгнутых из пределов России или из лона своих семей?"

Кардинальное решение вопрос о невольниках получил только после предпринятого В.А. Перовским зимой 1839-1840 года военного похода на Хиву, после которого все они были освобождены и возвращены на родину.