Смутное влеченье

Чего-то жаждущей души, -

неудовлетворенность игрою темных страстей и ее светлыми отражениями в легких образах и нежных звуках:

Познал он глас иных желаний,

Познал он новую печаль!

Он понял, что "служенье муз не терпит суеты", что "прекрасное должно быть величаво", то есть что красота, прежде чем быть приятною, должна быть достойною, что "красота есть только ощутительная форма добра и истины"*). С течением времени в нашем поэте рядом с художником, не подавляя художника, усиливается и живет глубокий мыслитель, и плодом этой совокупной деятельности является нам наш великий Пушкин, вечный Пушкин. Как последний удар резца над великим произведением, открывая миру неувядаемую красоту души поэта, является его смерть, которая завершила и дала нам и Пушкина-христианина.

Никто из судей Пушкина не осудил так бесповоротно и не оплакал так сильно его падений, как сам же поэт: эти минуты, в которые лира его служила звукам "Безумства, лени и страстей" вместо "звуков сладких и молитв", вызывали в нем глубокие сожаления, тяжкие чувства. И тогда "струны лукавой невольно звон" он прерывал, и "лил потоки слез нежданных, и ранам совести" своей искал целебного елея. В уныние часто помышлял он о юности своей, утраченной в бесплодных испытаниях, о строгости заслуженных упреков - и "горькие кипели в сердце чувства". Он сознавал, что "в пылу восторгов скоротечных, в бесплодном вихре суеты, о, много расточил сокровищ он сердечных за недоступные мечты". Он, выражаясь его сильным языком, "проклинал коварные стремленья преступной юности своей, самолюбивые мечты, утехи юности безумной":

Когда на память мне невольно
Придет внушенный ими стих,
Я содрогаюсь, сердцу больно,
Мне стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?
В порыве покаянного чувства поэту преподносится образ евангельского блудного сына, и он, как
(...)отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
Минуты раскаяния в прегрешениях юности были особенно горьки и томительны для поэта:
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят, в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

* * *

Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, в бедности, в изгнании, в степях
Мои утраченные годы (...)
И нет отрады мне - и тихо предо мной
Встают два призрака младые (...)
Но оба с крыльями и с пламенным мечом.
И стерегут... и мстят мне оба.
И оба говорят мне мертвым языком
О тайнах вечности и гроба.

И когда он так блуждал, "часто утомленный, раскаянием горя, предчувствуя беды", в нем назревал постепенно полный нравственный переворот. Бывали минуты уныния, когда поэт с горечью восклицал:

Напрасно я бегу к Сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам...

Но это были только минуты. В общем, все же "в надежде славы и добра глядел вперед он без боязни", и все более и более звучали в нем струны того вечного, живого, высокого, светлого, святого, что мы называем религией. Много стихотворений вылилось у него в этом новом, все усиливавшемся настроении духа, - и это самые чистые, самые возвышенные создания его поэзии, вызывающие на глубокое раздумье. Так, он не пал под бременем греха и отчаяния и, не стыдясь вслух пред миром оплакивать свои падения, не стыдился исповедовать тот символ веры, который звучал в нем все явственнее, все звучнее, все настойчивее.

* * *

Читайте его стихотворение "Странник". Как сильно изображено в нем его пробуждение к новой жизни, принятое окружающими чуть ли не за безумие; указание пути к этой жизни находит он у юноши, читавшего какую-то книгу, о которой нетрудно догадаться по содержанию. "Узкий путь спасенья и тесные врата", очевидно, указаны были ему в священной книге Евангелия (Мф. 7: 13, 14). "Как от бельма врачом избавленный слепец", увидел он свет и в нем - спасения "тесные врата". И к ним "бежать пустился в тот же миг".

Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле.
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть - оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.*)

С наступлением поры полного расцвета сил в нем замечательно ясно пробудилось и определилось религиозное сознание.