Куклы – дело тонкое
– Марина Юрьевна, не могу не спросить у Вас как у сотрудника театра кукол, с куклами работающего: правда ли, что «куклы могут говорить»?
– Наверное, это вызовет ещё большие вопросы, однако да, это так и есть. О кукольном театре всегда говорят, что он разительно отличается от других творческих коллективов. И это неспроста. Работе с куклой мы уделяем очень большое внимание. Точнее, это даже работой не хочется называть. Для нас кукла – это не инструмент. Это – персонаж, герой, индивид, который живёт своей жизнью, обладает собственным характером. Любой артист-кукольник это подтвердит. Во все времена куклы имели отношение к особым обрядам, к храмовым действиям. Поэтому она может не только говорить, но и жить.
– Быть может, этому ещё способствует и то, что куклы, в основном, ручной работы?
– Да, куклы, сделанные своими руками, будто бы сохраняют частицу души своего создателя. Каждая такая кукла в нашем театре всегда одна-единственная в целом свете. Даже если бы мы хотели сделать несколько – для себя ли, для продажи, – мы не нашли бы двух одинаковых. Взять, к примеру, тех же сувенирных Пьеро, над которыми мы сейчас работаем. Среди них вы не найдёте двух похожих. У всех – разные лица, разные детали и вышивка костюмов, а значит, разные характеры. Эти символы нашего театра станут подарками для всех гостей фестиваля «Оренбургский арбузник», который мы надеемся провести в следующем году.
– Как Вы обычно создаёте своих кукол? Нужна ли Вам для этого особая атмосфера (музыка или что-то ещё)?
– Если вы наблюдали за творческими людьми, то, возможно, замечали, что настоящее созидание всегда проходит в полной тишине. Наверное, кто-то и использует необходимые вдохновляющие детали, кто-то включает музыку, но я так не могу. Если на фоне будет играть Пьяццолла, то всё внимание сразу переключится на музыку! Когда слышишь чудную мелодию, то забываешь обо всём, хочется слиться с ней, петь и танцевать. Поэтому, когда я работаю, полностью сосредотачиваюсь на самом процессе. Искусство любит тишину и любит, чтобы ему уделяли внимание полностью, не деля с чем-то ещё. К тому же у меня есть свои секреты, которые помогают мне в этом. Окно моей мастерской выходит в наш сад, за красотой которого можно наблюдать круглый год. Среди посадок часто мелькают приручённые коты, которые живут при театре. Все деревья, цветы и виноградные лозы мы сажали сами и ухаживаем за ними тоже самостоятельно. Наверное, это и придаёт небольшому садику то очарование, от которого невозможно отвести взгляд. Так и настраиваемся на работу.

«А нас всего девять…»
– Марина Юрьевна, когда Вы впервые осознали, что станете художником?
– Вся моя жизнь была связана с творчеством. В детстве я посещала несколько секций: пела в хоре, занималась танцами, гимнастикой. А ближе к восьмому классу впервые обратила внимание на художественную школу. Тем более что, когда я принесла педагогам свои работы, меня взяли, несмотря на то, что курс уже был набран. И тогда с удивлением обнаружила, что это искусство будто бы соединяет все остальные его виды. Ведь неслучайно говорят, что полотна мастеров обладают музыкальностью, или что при звуках музыки в воображении возникают целые сюжеты… Именно тогда я, всё взвесив, выбрала именно художественную школу, а спустя несколько лет поступила в интернат для одарённых детей в Минске, который оказал на меня огромное влияние.
– Как же проходила учёба?
– Я была очень въедливой ученицей. Старалась впитать всё, чему нас учили, и даже больше. Ближе к лету у нас проходили выездные практики, по итогам которых нужно было сдать экзамен. Многим после колледжа открывалась дорога в Белорусский университет культуры, но я, единственная со своего курса, решилась на авантюру. И уехала учиться в Ленинград.
– Почему именно в Северную столицу?
– Когда во время учёбы в Белоруссии я попала в Ленинград, то была покорена этим городом. Тот, кто видел его хоть раз, никогда не забудет. Но дело было не только в его красоте, но и в атмосфере творчества, которая в нём царила. Моя мечта сбылась, и я с головой ушла в учёбу. Знаю, студентам всегда хочется и развлечься, иногда даже в ущерб занятиям, однако я старалась этого не допускать. Когда проходили мастер-классы Товстоногова для студентов театрального отделения, я тоже бывала на занятиях, так как понимала, что другой возможности послушать их у меня, скорее всего, не будет. А по ночам приходилось осваивать нужную литературу. Некоторые необходимые книги в то время достать было очень тяжело. Бывало так, что на весь курс – одна книга, и тебе нужно успеть всего за сутки прочесть её, ведь на следующий день она переходила к следующему студенту… Такими мы были: ищущими, полуголодными (как и большинство учащихся), но неизменно энергичными.
– Наверное, многие бы удивились Вашему выбору города. Ведь те, кто побывали в Петербурге, решают связать свою жизнь с Северной столицей. Но Вы выбрали Оренбург…
– Да, к сожалению, климат Ленинграда мне не подошёл. И так уж случилось, что, когда мы с моим мужем Александром Борисовичем Яриловым окончили институт, нам поступило предложение отправиться в Оренбургский областной театр кукол. Тогда он был единственным в своём роде в Оренбурге. И мы бесконечно благодарны коллективу за то время и тот опыт, который мы приобрели. Но через некоторое время мы приняли решение уйти из театра. Нам хотелось воплощать свои идеи, однако мы не знали, с чего начать, как собрать команду. И нашу судьбу решила беседа с одним из наших друзей, французским режиссёром. Когда он узнал, что в оренбургском театре трудятся 90 человек, он сильно удивился и сказал про свою труппу: «А нас всего девять»… Тогда-то мы и поняли, что, даже имея небольшой коллектив, можно сворачивать горы. Наша первая труппа состояла из пяти человек. Мы одновременно были и артистами, и декораторами, и постановщиками и выполняли ещё множество ролей. Мы нашли себе небольшое помещение в небольшом подвальчике на проспекте Дзержинского. В одном зале у нас был и бутафорский цех, и бухгалтерия, и столовая. Репетировать мы выходили в коридор. Нас часто можно было увидеть на городских праздниках, мы старались сопровождать каждое событие в городе. Неслучайно мы выбрали для нашего театра имя грустного комедианта Пьеро.
– Что же привлекло Вас в Оренбурге?
– Нам иногда нет-нет да и задают этот вопрос. Да, признаюсь, иногда я думала, что мы можем сменить место прописки. Нам нравятся путешествия. Я люблю приезжать в новые, неизвестные мне ранее города, узнавать об их жизни. Но всё же мы остаёмся в Оренбурге, потому что здесь наш родной дом – это наш театр. Где бы мы ни были, мы неизменно возвращаемся сюда. Потому что в нас живёт стойкое убеждение, что каждый в этом мире, неважно, какую профессию он для себя выбрал, должен найти свой уголок. Да, порой меня одолевали мысли: «Быть может, стоит переехать, освоиться где-нибудь в другом городе?». Но я всё же понимаю, что раз мы решили выбрать именно Оренбург, раз наша труппа, как говорится, пустила корни здесь, значит, это было неспроста. Я знаю много примеров из жизни моих коллег, очень талантливых людей, которые беззаботно колесили по свету, а в конце жизни разочаровывались во всём лишь потому, что так и не смогли найти для себя тот самый заветный уголок.

«Оставаться вечно удивлённым…»
– Мне доводилось слышать от начинающих писателей, что им наставники говорили: «Если вы за день не написали ни одной строчки, ни одного стихотворения – он прожит зря». А работает ли этот постулат у художников?
– Я могу ответить на этот вопрос, но это будет личное мнение, основанное на субъективных ощущениях. Творчество – это особый процесс, а не конвейер. Нельзя просто взять и заставить вдохновение прийти, когда его нет. Человек может заставить себя черкнуть строчку, написать этюд на холсте, но всё это не будет таким живым, не будет иметь такой силы мысли и чувства, как фрагменты произведений, созданные в порыве вдохновения. И, на мой взгляд, это касается абсолютно любого направления искусства. Иногда можно слышать о том, что толк бывает от постоянных упражнений. Чем чаще пишешь – тем сильнее, как модно говорить, набивается рука. Если это и правда, то только отчасти. Сколько картин и стихов порой создаётся механически! Они правильны и безукоризненны с точки зрения формы, но дыхание автора, его индивидуальный почерк в них не ощущается. Можно в конечном итоге просто прийти к тому, что развитие такого творца прекратится. Не беда, если что-то не получается. Лучше отложить процесс создания до лучшего дня, когда придёт подходящая мысль. А перерывы в творческой работе всегда полезны.
– А чем можно заменить?
– Всем, чем угодно, чего душа пожелает. Если хочется вышивать – значит, пора брать в руки пяльцы и иголку с ниткой. Или вдруг захотелось начать учиться верховой езде – значит, в вас проснулся авантюрист. Главное – понять, что все эти мысли приходят в голову не просто так. Любой творческий человек живёт в мире собственных впечатлений. Ему нужно оставаться вечно удивлённым, вечным ребёнком. А это значит, что нужно постоянно открывать для себя новые занятия, новые грани. Никто ведь не знает до конца, сколько возможностей заключено в нём самом. И не нужно бояться неизвестности.
– Сейчас стало модно людей называть особенными. Творческих, обычных – всех подряд. Чуть ли не со школы каждому пытаются внушить, что он особенный. По-Вашему, хорошо ли это?
– Это очень странный термин – «особенный». Я не знаю, что подразумевают под ним. Но лично мне кажется, что происходит подмена понятий. Раньше говорили интеллигентный человек, то есть тот, кто прекрасно разбирается в искусстве, в жизни и не только и может отличать чёрное от белого. А термин «особенный» всегда имел оттенок, апеллирующий к физиологическим отклонениям. Поэтому ставить эти два понятия на один уровень – это как минимум неразумно. К тому же такой подход может дать совершенно обратный эффект, и вместо уверенного в своих силах творца мы можем получить самовлюблённого эгоиста. Молодым талантам всегда нужно напоминать, что их произведения с того момента, как дописана последняя фраза или сыграна последняя нота, принадлежат миру. Только так, с устремлённостью к людям, к окружению, можно создать истинное искусство, которое проходит испытание временем.