Был заведующим литературной частью Оренбургского областного театра кукол. Как журналист В.И. Одноралов объездил всю область, написал замечательные статьи об оренбургских тружениках, писателях, поэтах, художниках, священнослужителях. С интересом и благодарностью откликались читатели на его публикации в столичной и местной периодике: журналах, альманахах и газетах «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная учёба», «Костёр», «Поэзия», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Гостиный Двор», «День литературы», «Литературная Россия», «Комсомольское племя», «Южный Урал», «Вечерний Оренбург» и другие.
Живой отклик слушателей получила выходившая в 90-е годы на областном радио программа В.И. Одноралова «Возвращение в храм», где велись беседы о возрождении православия и судьбе России. В.И. Одноралов также принимал непосредственное участие в восстановлении нескольких оренбургских храмов. Лауреат IV Международного литературного форума «Золотой витязь», премий «Облака», Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка», «Оренбургская лира», им. С.Т. Аксакова, им. П.И. Рычкова и других.

Молитва
Такая внезапная жажда,
Как смерть, как любовь, как беда,
Молиться и плакать о каждом,
О каждом, ушедшем туда.

Легко ли, тепло ли, светло ли
Им там, за созвездьем ковша.
Быть может, там в неге и в холе
Вовек пребывает душа?
Но тяжесть вины и ответа
За всё, совершённое тут.
За бедную нашу планету,
Молитва, и слёзы текут.

Вопрос
Почему это люди пошли на войну?
Даже грозные песни запели!
На войне им придётся гореть и тонуть,
Или гнить в госпитальной постели?

Почему это люди пошли на войну?
Вопрошенье моё безответно.
Впрочем, всё же имею догадку одну –
Потому, что они не бессмертны.
А бессмертных в войну не втянуть.

Клавдии Волженцевой
Гитлер вышел отменно страшон.
Нам хватило как раз пластилина.
На осине какой-нибудь длинной
Был достоин повешенья он.
Из пучины, за пару минут
Мы для казни снаряд снарядили,
Из верёвочки петельку свили,
И – повесили сатану!
Веселило повешенье нас,
Не боялись мы быть палачами.
Только детство у нас за плечами,
А повешенный – сатана.
Мне тринадцать, напарнику шесть.
Вот, повесили; вот, веселились!
Распалились, а не утолились,
И решили проклятого сжечь.
И соломка, и спичка нашлась…
Но хозяйка, Клавдия, казачка,
Не дала новым катам потачки,
Запретила ненужную казнь.
Не едину оплакала смерть,
Гитлер этот – не враг он ей разве?
Но не жалует катов и казней, –
Да и сено могло погореть.

Тёплые зимы
Сыплет крупа иль порхает снег –
Там хорошо, где нас нет.
Бывало, увидишь неба лоскут,
Синий-пресиний, в южном углу,
И так и подумаешь – плохо тут,
А там – не скучает никто по теплу.
Там зреют плоды и ручей журчит,
Сыта и согрета всякая тварь,
И вот – улетают туда грачи,
Поскольку грядёт листовой – октябрь.
А мы остаёмся зиме в полон,
Мы как-то привыкли её любить,
Снег, немота небесных стволов,
И радостно лёд в роднике дробить,
Сыплет крупа иль порхает снег,
Там хорошо, где нас нет.
Только не знаю, верна ли теперь
Эта старинная стих-строка?
Снег – то идёт, то уходит в прель,
Долго не замерзает река.
А на далёких, на тех югах
Тоже не ладно, не хорошо.
На голенастых своих ногах
Грач-зимовальщик бродить пошёл.
Не пожелал от добра добра
Где-то в чужой стороне искать.
Плохо везде, – он, конечно, прав,
Тёплые зимы – тоска, тоска.

Рубцову
Я не выпил с ним столько,
Чтоб так называть его – Коля.
Но из наших, из русских – любому он Коля вполне.
Отыскавшийся брат, перешёл он пустынное поле,
Не сгорел он, не утоп он в солёной волне.
Как трагично ясны судьбы наших последних поэтов!
Прозвенел – и убит, и не каждому камень иль крест.
Но подобно звезде – путеводным, негаснущим светом
Верно светят они всем плутающим душам окрест.
Скачет Коля Рубцов по холмам задремавшей отчизны.
Видит рой саранчи – это новых захватчиков рать.
Как черны их уста, как пиры их похожи на тризны!
Они учат нас жить, не умея людски умирать.
На моём языке не последняя песня пропета,
Не последний младенец ещё голосит на Руси,
Скачет Коля Рубцов – просыпайтесь,
встречайте поэта!
Эй, десантник, не спи, и в окошке огня не гаси!

Каменный корабль
В том, что под Богом наша земля
Убеждает крепость в море соловом,
Чудо каменного корабля,
Сотворённое плотью и словом.
Помолчи минуту, ты слышишь стон?
Здесь каждый камень омыт кровью.
Для меня это выше, чем Парфенон,
Пирамиды Египта и пепел Трои.
Потому что сегодня читаешь ты
Этой каменной книги скрижали-страницы;
Потому что сияют его кресты,
Нерушимы стены и зорки бойницы.
Потому что Россия моя цела
И растут её дети в радостной вере.
Я хочу, чтобы вечно она цвела,
До второго пришествия – по крайней мере!

Наследство
По лесам, по лугам, по порубам
Птичий гвалт славословит весне.
Блещут, словно органные трубы,
Сосны в тихой своей новизне.
По берёзкам зелёное пламя
Побежало дорогой за край,
И как истово путь этот манит,
Словно истинно выведет в рай!
Как влечёт! Заменить его нечем.
Вод живых и стоячих игра;
Словно серый окатистый жемчуг,
Лягушачья мерцает икра.
Меж стволов медуниц аметисты,
Чистым золотом блещут жарки,
И сверкает алмазом лучистым
Вся роса на цветах у реки.
Вот богатство – владей без расписки!
Это всё не собрать в сундуки.
Пусть канючат по евро-английски,
Что Иваны мы все, дураки.
Не понять этим толстым и ладным,
Что Иван – молодец и мастак –
На Кощея ходил не за златом…
Впрочем, можно ответить и так:
Вот у нас было славное детство,
Научило внимать и любить.
Невозможно такое наследство
За каменья и злато купить!

Анатолию Савинову
Жизнь плетётся, а время-то мчится!
С сыновьями ему повезло –
На хорошей машине – проститься
Привезли в родовое село.
И торчит он, как гвоздь, на погосте
В заграничной фуражке смешной.
Здесь рассыпались прадедов кости,
Как вчера здесь простился с женой.

Там поодаль стояла церквушка,
Как старушка мудра и светла,
Но её «за понюх», за полушку
«Комсомольская юность» смела.
Взором долгим он дали голубит
И позьмо, на котором пожил…
Ничего не пропало, что любит,
А точнее сказать, отлюбил.

Дуб и живописец
Маэстро упрямый и гордый,
Являет уменье и нрав –
И живопись спорит с природой
(Конечно же, спор проиграв).
Полотна – всего полотна,
Им рано иль поздно, но тлеть;
А эти деревья свободно
И в небе живут, и в земле.
Растят семена золотые
Для новых каких-то планет,
Что нынче пока что пустые,
В кромешной летят глубине.
Они, несомненно, дозреют,
Сподобятся жизнью цвести,
Их юное солнце согреет,
Такое, как наше, почти.
Готовы их долы под бремя…
Тогда-то с остывшей Земли
Доставит им нужное семя
Пылающий ангел – болид.
Пытливый маэстро под дубом
Картину как древо растит,
Но внемлет ли разумом грубым,
О чём он ему шелестит?

Святику и Злате
В каждой комнате цветы,
Гости дорогие!
Из подземной тесноты
Вырвались – живые!
И фиалки, и жарки,
Ноготки, ромашки,
Луговые васильки,
Розовые кашки…
На меня они глядят
Золотым и синим.
Каждый год они хотят
Расцветать в России.
Кто придумал их, когда?
Ничего не знаем.
Знаем, что не навсегда
Эта радость с нами.
С нами – Троица сама
Лето воспевает…
И неважно, что зима
Всё-таки бывает.

* * *
Первый снег, а может, и последний,
Лепит прямо в душу и в лицо.
Мыслей гениальных или бредней
Вроде замыкается кольцо.
Мысль сгорит, как порох, как полова,
Снег с водою талою уйдёт.
Может, зря мы поклонились Слову,
И Оно, как призрак, пропадёт?
В мире шестерёнок и пружинок
Я гвоздочка даже не создал,
Но и восхитительней снежинок
Ничего на свете не видал.
Срок придёт – машина станет ломом,
Лебедину песню отсвистит…
А снежинка, созданная Словом,
Снова прямо в душу залетит.

Ключ
Студён, крапивою колюч,
Под лопухами дремлет ключ.
И дремлют сами лопухи
Под сенью девицы – ольхи.
Ольха не дремлет никогда,
Она, как талая вода,
Шумит, то тише, то – сильней…
А небо – выше и синей
Ольхи и моего стиха,
И к небу тянется ольха…

Внучке Злате
Этот мир, кусачий и колючий,
Нам не до конца принадлежит.
Надобно иметь волшебный ключик,
Чтобы в нём по-доброму прожить.
Этот ключик или ручеёчек
Возле дома нашего течёт,
Ножки твои босые щекочет,
Камушкам своим ведёт учёт.
Только мы о нём позабываем,
Хоть кого о ключике спроси!
Редко в старом домике бываем,
Так ведётся нынче на Руси.
И тогда, кусачи и колючи,
Подступают горе и беда…
Не забыла, Златочка, про ключик?
В нём такая сладкая вода!