Став моряком-подводником, Владимир Колесов и предположить не мог, что его судьба будет связана с ликвидацией последствий атомных взрывов. А их в его жизни было два: первый во время службы на Северном флоте на атомной подводной лодке К-137 «Ленинец», второй на Чернобыльской АЭС.

Доброволец
Об участии в ликвидации таких аварий ранее, по его словам, говорить подробности было запрещено. Да и сейчас, когда прошло много времени, обо всех деталях он тоже рассказывать не может. Взрыв на подводной лодке для молодого паренька был тогда первым крупным испытанием на прочность.
– При удалении старого фильтра, который очищал воду, произошёл разрыв шланга, из него вывалилась «шихта» – смесь, вбиравшая в себя радиоактивные вещества. Мы с помощью пылесосов и щёток удаляли её. Она похожа была на обычную пыль, но очень опасная. После работы пришлось сбривать все волосы на руках и ногах, т.к. без этого не пройдёшь дезконтроль, а «светила» она прилично – от пяти до семи Мбэр. Пострадал тогда у нас старшина команды, который схватил большую дозу, после этого прожил две недели и умер от лучевой болезни. Авария произошла в 1979 году, сам её факт был скрыт, – вспоминает Владимир Колесов.
Прослужив несколько лет на подводной лодке, он вскоре перешёл на гражданку, где его жизнь тоже свела с атомом. Как один из опытных геодезистов он участвовал в строительстве Курской атомной электростанции. После строительства вновь вернулся на Северный флот в посёлок Гаджиево и прослужил на атомной лодке до военной пенсии. Всего пробыл на флоте 15 лет.
– В 1986 году приехала родственница из Припяти, я в то время уже работал в «Оренбургнефтехиммонтаж» после демобилизации, стала рассказывать о том, что происходило у них, – продолжает Владимир Колесов. – Тогда я и решил поехать добровольцем, ведь у меня был опыт. Мне дали отказ при обращении в военкомат. В то время мне было 40 лет. Затем обратился в партком, но и там отказали, потом просто написал письмо в «Союзатомэнерго». Спустя некоторое время оттуда приходит мне телеграмма следующего содержания: «Просим срочно прибыть в Москву для отправления на работу на Чернобыльскую АЭС. С собой иметь справку о состоянии здоровья». Естественно, я, не задумываясь, собрал необходимые вещи и поехал по указанному адресу. Руководство тут уже пошло мне навстречу.
По прибытии на место меня направили в бригаду, которой командовал капитан первого ранга Владимир Спасенников. Он был из особого отдела и создал специальную группу специалистов, которые знали, как работает ядерный реактор, а также разбирались в том, как устроена атомная электростанция. Главной задачей нашей группы было выяснить, по какой причине произошёл взрыв реактора. Вся наша работа была связана с обследованием реактора, выясняли, нет ли каких-либо закладок, а также осуществляли ряд смежных работ.

В опасной зоне
– Владимир Михайлович, cколько Вы там пробыли?
– Всего на ликвидации я был чуть больше месяца. Капитан Владимир Спасенников собрал нас и сказал членам нашей группы, что многие из нас уже хватанули большую дозу радиации и нам необходима передышка, поэтому после этого большинство из нас уехало домой.
– Что же Вас побудило отправиться в такое место, ведь, получается, Вас туда никто не посылал?
– У каждого, кто там был, в том числе и у тех моих товарищей по группе, были свои причины. Был у меня там один товарищ еврей, там мы шутили часто над ним, спрашивали: «Миша, вот объясни нам, что ты сюда попал, все евреи едут в Израиль, а ты в Чернобыль? А он и говорит: «Я младший научный сотрудник и быть мне им до самой пенсии, пробыв здесь, сразу получу должность старшего научного сотрудника». Вот он так объяснял свою причину нахождения там. Я же, скорее всего, тогда руководствовался только тем, что хотел помочь людям, чтобы мои знания были полезными для общества.
– Как был устроен Ваш быт во время ликвидации последствий аварии?
– Жили мы недалеко от самой Чернобыльской станции, разместили нас в бывшем детском лагере. В еде мы не нуждались, кормили, можно сказать, всех нас как на убой. В огромном количестве давали нам соки разных видов, шоколад, обязательно давали вино. Рацион у нас был, как у подводников на атомной лодке.
– Из чего состоял Ваш рабочий день?
– Работали мы не всей группой, а посменно, так как работать в условиях повышенного радиационного фона разрешалось не более трёх часов. Тем более нам приходилось ходить в непосредственной близости от самого взорвавшегося реактора. Нам необходимо было предоставить отметки тех мест, где было необходимо производить дезактивацию. Нашу работу можно было сравнить с действиями разведчиков. Они ведь первыми заходят на территорию врага и узнают положение, так и мы первыми проходили на заражённые объекты и помещения станции. А после нас уже шли другие ликвидаторы, которые зачищали территорию. Мы делали отметки тех мест, которые наиболее опасные в радиационном отношении. Осколки графитовых карандашей, а именно они представляли наибольшую опасность, затем собирали специальные роботы. Менее опасные участки освобождали люди. Кроме этого, мы участвовали в работе бригад ликвидаторов, которые работали на крыше взорвавшегося блока станции. На ней после взрыва находилось много осколков графитовых стержней, их нужно было скинуть вниз. Работа производилась очень просто – ликвидатору с вертолёта скидывали совковую лопату, он должен был быстро взять осколок и скинуть его вместе с лопатой вниз. В мои задачи как дозиметриста входило нахождение на пожарной лестнице и замер радиации, и если произойдёт нештатный случай, то я должен был помочь ему выбраться.
– Происходили какие-нибудь трагические случаи во время вашей работы?
– При мне таких не было, мы в основном работали с военнослужащими. Были они все из Узбекистана, как они рассказывали, перед отправкой им пообещали, что пробудут на станции две недели и демобилизуют. Поэтому все они были добровольцами. Я понимал, что именно они получали самую большую дозу радиации.
Каждому ликвидатору устанавливался предел в получении радиации не выше 25 рентген, и в конце рабочего дня производили проверку дозиметров. Были ребята, которые хитрили, специально помещали их в такие места, где была большая радиация, чтобы быстрее уехать, потом этим стал заниматься специальный отдел КГБ. У нас был случай, когда у товарища в конце дня прибор показал 300 микрорентген, его стали проверять, выяснилось, что он получил случайно, просто пошёл по нужде, а рядом оказался графит. После этого парня отправили сразу в госпиталь в Москву, т. к. получение такой дозы сразу смертельно для человека.
– Вы по окончании командировки знали, какую получили дозу радиации?
– Да, об этом говорили всем, хотя нам было запрещено распространяться об этом. Моя доза составила порядка 85 рентген. Но я получил это за всё время пребывания, такого, чтобы намеренно её получить, у меня не было. Наоборот, мы делали всё, чтобы как можно меньше было облучения. У каждого было по три респиратора. В местах, где особенно повышенный фон, мы старались совсем не дышать.

Город-призрак
– Владимир Михайлович, приходилось ли Вам в тот период бывать в городе Припяти?
– Да, был несколько раз. Осуществляли обмывку зданий и улиц, производили замер радиации. Но это был бесполезный труд, так как пока реактор был открытый и строился саркофаг, с него ветром приносило новые порции радиации.
Впечатление было жуткое, стоит неестественная тишина, в городе ни одной живой души, только техника и вещи. Населению не разрешали вывозить ничего, эвакуировали только в том, в чём были. Можно было взять документы, а также золото и хрусталь, они не накапливают радиацию. А квартиры были заполнены дорогостоящей аудио– и видеотехникой, снабжение сотрудников станции в то время было на самом высоком уровне. Без респираторов передвигаться по городу было невозможно, приходилось даже пропитывать их одеколоном из-за сильного запаха гниения.
В лагере, где жили мы, птиц почти не было, были одни голуби, но они не летали. Просто сидели в странном состоянии и склёвывали друг у друга перья. Собак тоже у нас было мало, а те, что приходили к нам, частично были без шерсти. Мы их не прогоняли, старались подкармливать. Вокруг обычно всегда стояла тишина, в этом и была жуть.
– Сейчас если бы произошла такая же авария, тоже пошли бы добровольцем?
– Честно сказать, не знаю. Тогда в нас воспитывали патриотизм, поэтому и были мы добровольцами. А сейчас у людей в жизни материальная сторона преобладает больше, поэтому, как бы я поступил сейчас, ответить однозначно не могу. В то время мы выполняли свой долг перед страной и людьми. Думаю, что мы его выполнили достойно, мне за себя и своё поколение не стыдно.