А позже встретил я тепло иное – тепло картины «Христос в Гефсиманском саду» Николая Ге. И ведь знаем, по Священному Писанию, что была ночь, тоска и скорбь, видим, что Тот, Кто молится о чаше, пребывает в тени, и только лик Его озарён отблеском луны… А всё же сумрачный сад таит нездешнюю тишину, тепло неземное, надмирное. Ощущаешь его не кожей, и нужно оно не телу, а душе – тепло молитвы и смирения.
Природа и Дух всегда очень близки: Бог живёт в каждой былинке и «всякое дыхание хвалит Господа». «Красота мира Божия» явлена на полотнах Саврасова и Левитана, Шишкина и Поленова. Силу духа воплотили Крамской, Нестеров, Корин и Рыженко. Но мало кому в живописи удалось показать одновременно два источника тепла – природу и молитву, – как получилось это у художника Станислава Бочкарёва.
В нашем суетном мире много звуков, много движения, и чтобы уловить потоки тепла, не заглушить и не остудить их, необходимо услышать тишину и обрести покой. И потому в пейзажах Бочкарёва и молния, и фонтан кажутся бесшумными, река неподвижной, а морские волны плавными настолько, что берег, вода и небо неразделимы.
Источник тепла на картинах Бочкарёва – не только солнце: оно отразилось в море, раскалило степь, и тепло в мире удвоилось. Именно это роднит оренбургские и крымские пейзажи, именно через солнце ощущаешь, что степи Оренбуржья хранят в своём лоне реликтовое море, которое художник прозрел в лёгком колыхании травы. По этому морю тоскует знойный город, этим морем грезит напитаться обмелевшая река под евразийским мостом.
Дорога, которая так часто встречается у Бочкарёва, уходит за горизонт или скрывается за поворотом. По ней хочется идти пешком, не спеша, вглядываясь в каждый встреченный каштан или тополь, замечая каждый блик на воде. Эта дорога не утомляет и не пугает неизвестностью, потому что там, за поворотом или горизонтом, ждёт всё то же неизбывное тепло.
Не иссякает оно и в зимних пейзажах. Снег на них невесом, и кажется, что даже в самых высоких сугробах можно различить каждую снежинку. Снег, розоватый от солнечных бликов, не обжигает, и, если зажать его в ладони, он буквально через мгновение растает.
На многих пейзажах Бочкарёва изображена церковь. Но она всегда находится в отдалении, сокрыта листвой, снегами или домами так, что видны только купол и крест. Дорога к храму тяжела, она никогда не бывает проторена для тебя кем-то другим, и нужно преодолеть множество препятствий, чтобы оказаться там, где разливается иной свет. Но тепло этого света через зимнее утро или летний закат нас уже коснулось.
И всё же мы смотрим на мир «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно». Как в кривом зеркале, на картинах Бочкарёва порой возникают перед нами образы, напоминающие то ли русский лубок, то ли Босха и Брейгеля. Этот мир балансирует на своей точке опоры, часто теряет равновесие, и полюса меняются местами. Здесь из голов вавилонских архитекторов вырастают башни, которые своих создателей не приближают к небу, а тянут к земле. Здесь «Комедианты» ловят царственный венец и рвутся на пустующий трон, где брошена королевская мантия, пока голый король пирует у Вакха, Валтасара или Ирода. Но вдруг на этих «пирах во время чумы», в этих «садах земных наслаждений» возникает совсем незастольная рыба, принесённая из какого-то иного мира как напоминание о чём-то или о Ком-то, Кто совсем скоро пойдёт на заклание. Или во время «Танца Соломеи» проливается из чаши вино, так похожее на то, что родилось из воды на браке в Кане.
И нужно разорвать эту завесу греха, чтобы вновь обрести свет и тепло. Ради этого «Дон Кихот» вступает в бой с ветряными мельницами. Поверженный, он снимает шляпу, то ли приветствуя нас, то ли прося прощение за бессилие. А хемингуэевский старик Сантьяго вырывает из морской пучины всё ту же рыбу и пытается удержать её, как ускользающую истину, на своём непрочном удилище.
Но «житейское море» в пору шторма неукротимо, как воды Генисаретского озера. Ученики взывают к спящему Учителю, умоляют о спасении. Лодка уже накренилась так, что только Сын Человеческий, сидящий на другом краю, способен удержать её. Но тут из тьмы проступает солнце, становясь нимбом Того, Чей лик сокрыт во время сна. И тепло возвращается в мир.
Это тепло усиливается в другой картине – «Хождение по водам» – главной, на мой взгляд, в творчестве Бочкарёва. Апостолы едва прозревают Спасителя. Он же с благословляющим жестом идёт по красным водам, в которых разлито вино и с брачного пира, и с тайной вечери. И это путь на крест, которым стала мачта лодки. Красные воды настолько плотны, что лодка причалила к ним, упёрлась в них, как в земную твердь. Они всё прибывают и прибывают, как во время потопа, обагряют небо, льются через борт в лодку, окропляют апостолов. И «ловцы человеков» торопятся спасать утопающих, удить из этих вод.
А после – Гефсиманский сад, где земля под спящими учениками так же красна. Но Учитель в своём «Молении о чаше» уже на вершине, Он уже здесь взошёл на Голгофу, быть может, более тяжкую, чем та, на которую пойдёт Он со крестом. Из рук ангела Он принял заветную чашу. И здесь, на единственной из всех своих картин, художник открыл лик Христа: воссиял нимб, и вновь разлилось тепло.
А после – «Страстная ночь», где апостол Пётр закрыл лицо и уши. Может быть, оттого, что побоялся быть узнанным? Может быть, чтобы не слышать петушиного крика? Может быть, чтобы не видеть в толпе копья, которое скоро прободит ребро Спасителя? А может быть, чтобы сохранить в своих глазах отражение неземного света, который он зрел совсем недавно?
Но с распятием тепло из мира не ушло, не иссякло, а только умножилось. «Смертью смерть поправ», оно разлилось по рекам, озерам и морям, его вобрало гармоничное тело человека, им дышит «Жасмин» и «Сирень». Его хранит в сияющей сфере «Удерживающий», его проливает над нами небесным молоком тихий ангел – и потому нет конца миру.